Ловец человеков - Надежда Попова

«К делу», — строго одернул Курт сам себя, возвращая мысли к нужному предмету.

— Тела с места смерти забирал ты сам или все тот же капитан?

— Как же, так он и станет с крестьянскими трупами возиться, — фыркнул Бруно, почти с ненавистью глядя на то, как Курт разделывается с последней колбаской. — Наш святой для этого дела пожертвовал своего ишака, тележку взяли у одного из съеденных, а грузил, перевозил и все остальное — я сам. Ну, за такие деньги — в самый раз.

Плюс перевозка, уточнил Курт, дожевывая последний кусок; тогда, в общем, получается, что заплачено было не так уж много. Что это, в конце концов, пришло ему в голову — в первый же день раскрыть убийство двоих крестьян кровожадным капитаном-стригом, главой замковой стражи? Даже если подвергать рассмотрению эту версию всерьез, пришлось бы для начала задаться вопросом, чем он питался до сих пор — капитан-то уж не мальчик. Пил кровь из старого барона разве что…

Или недавно покусан. Это, кстати, может быть…

Курт мысленно вздохнул. Если и имел выпускник номер тысяча двадцать один какой-то бесспорный donum naturae[12], так это то явное несовершенство, по вине которого разум его легко уходил вслед за мимолетной думой, развивая постороннюю мысль до предела. Когда-то это было причиной недовольства наставников во время лекций. Курта, смотрящего в окно и, по их авторитетному мнению, «считающего ворон», карали за рассеянность, наверное, чаще, чем прочих. Избавиться от этого он так и не смог; единственное, чего удалось добиться, так это не терять, что называется, связи с действительностью, научившись не выпускать из внимания происходящее вокруг и даже реагируя на него. Впрочем, после лекции по арифметике, усвоенной, не выходя из состояния сна, это уже, наверное, мелочи…

— Но на месте гибели ты был? — смог поэтому уточнить он еще на середине бессмысленных дум о кровопийце-капитане; Бруно кивнул. — Что-нибудь необычное заметил?

— Что, например?

«Откуда я знаю», — чуть не бросил Курт зло, подумав, как все было легко в академии, когда казалось, что усвоенные правила проведения дознания — доходчивы и просты. Первое. Выяснить, кто обнаружил тело. Второе. Имена свидетелей. Третье… Признать свою полную беспомощность.

— Что угодно, — ответил Курт, постаравшись придать лицу как можно более невозмутимое выражение. Припомнив текст прочтенных им доносов, спросил: — Много крови было вокруг тел?

Бруно задумался, глядя в его опустевшую тарелку, помолчал; наконец передернул плечами:

— Я б не сказал. Да почти что нет, не было. Я б сказал — вообще не было.

Курт медленно кивнул, не удержав тяжкого вздоха. Конечно, лучше всего было бы обследовать место самому — это in optimo[13]. И погибших осмотреть тоже лично. Сейчас, спустя две недели после происшествия, все следы, если таковые и имелись, утеряны. В настоящее время остается только надеяться на слова капитана, который, если верить отцу Андреасу, осматривал и тела, и место вокруг. Да еще полагаться на то, что можно верить самому капитану.

— Я знаю, — продолжал он, радуясь хотя бы уже тому, что Бруно, наконец-то, прекратил его доводить, — что ни ли́ца, ни руки не были повреждены. Ни укусов, ни глубоких царапин. Это так?

— Угу, — продолжая изучать пустую тарелку перед собой, подтвердил бродяга. — Руки как руки, лица как лица. Не уродливее, чем при жизни.

— А прочие части тел? Плечи, спина, грудь? Ноги? С ними что?

— Да то же самое, — отозвался тот, оторвав, наконец, взгляд от тарелки и вперив его в Курта. — А что?

— Ссадины? — продолжал он, оставив вопрос без ответа. — Гематомы?

Бруно поморщился, посмотрев на него, как на истязателя:

— Чего?

— Кровоподтеки, синяки?

— Ничего там не было, — явно начав раздражаться, ответил бродяга, — ни синяков, ни переломов, ни царапин, ни укусов.

Теперь поморщился Курт.

— То есть как «ни укусов»? А отчего же они, в таком случае, скончались?

— А-а, — протянул Бруно, — так то, от чего они скончались, ваше инквизиторство, это не «укусы», это «из шеи шматок мяса выдрали». А кроме этого — ничего.

Курт снова тоскливо вздохнул, потупив взгляд все в ту же тарелку, где до этого пребывал взор Бруно. Разговор с бродягой ничего не прояснил, как, собственно, он и ожидал. Эта беседа, которую и допросом-то назвать можно с большим допущением, была схожа с чтением анонимных посланий, покоящихся в настоящее время в архиве, — исполнение установленной директивами, однако не нужной, лишенной смысла по факту, работы. Сегодня, уединившись в комнате, которую ему выделит в своем трактире толстый Карл, он запишет все услышанное и свои выводы. Но какие?..

— Так что, ваше инквизиторство, мне можно уже уйти? — подал голос Бруно, уловив паузу в разговоре. — Или вас еще какие части тела интересуют?

Курт скривился, вдруг снова ощутив приступ головной боли — но не той, что одолевала его три дня назад, а самой обычной, вызванной утомлением, раздражением на собеседника и на себя; едва удержавшись от того, чтобы в присутствии Бруно сжать голову ладонями, он лишь чуть шевельнул рукой в сторону двери.

Бродяга поднялся, изобразив глубокий издевательский поклон, и попятился к выходу.

— Премного благодарствую, ваше инквизиторство… — протянул он голосом забиваемого камнями; Курт приподнял голову, чувствуя, что еще секунда — и он сорвется.

— Еще кое-что, — проталкивая слова через силу, сказал он, и Бруно замер, взявшись уже за дверь. — Пределов Таннендорфа не покидать. Попытка оставить владения фон Курценхальма будет расценена как попытка побега. Это — понятно?

— А за каким чертом мне…

— Я спросил — понятно? — повторил Курт тихо; Бруно пожал плечами:

— Яснее некуда. Теперь мне можно, наконец, уйти?

Он отвернулся, понимая, что сейчас мечтает только об одном — доползти до постели и рухнуть на подушку, и сквозь зубы процедил:

— Свободен.

Когда дверь затворилась, он опустил голову в ладони, прикрыв глаза; изнеможение накатило как-то сразу — от трех дней в седле, от неизменного напряженного надзора за самим собой, от этого разговора; от того, в конце концов, что просвета он не видел, версий, пусть и для опровержения, у него не было, и если он не поставит на место этого бродягу, то прочие крестьяне, воодушевленные примером его безнаказанности, начнут вести себя так же. Какое уж тут расследование, если все силы придется отдавать на то, чтобы не дать себя сожрать — пусть и всего лишь в моральном смысле…

Верно было сказано Курту, когда он покидал стены alma mater[14] — подлинно последним экзаменом будет первое раскрытое дело.