Белый квадрат. Захват судьбы - Олег Рой

– Видите ли, я думаю, что, если бы Ипполит Викторович занялся дзюудо, он намного бы опередил и меня, и вас, – продолжил он, аккуратно выливая кипяток обратно в чайник. – У него был такой же склад ума, но куда лучшая реакция и огромная воля к победе. А еще он умел заражать своими идеями. Когда владыка закончил цитировать тактичную японскую прессу, Ипполит Викторович заявил, что, вообще-то, это идеальное прикрытие.

– Владыка, – сказал он, – я говорил с Романовским и Легасовым, и оба они отзываются и о вас, и о школе крайне хорошо. Это непорядок.

Признаться, Свирчевский сумел изрядно удивить отца Николая, который вполне нормально бы воспринял даже появление в своей келье Ангела Господня. Он попросил его не церемониться с учениками, которых он будет присылать. Требовать, чтобы те ходили только в японском платье, ели только японскую еду, говорили даже между собой по-японски, а главное – при малейших обстоятельствах карать самым жестоким образом. В общем, когда я обо всем этом узнал, я был тоже поражен – это была на редкость удачная операция прикрытия, идеально выстроенная и реализованная.

– Вам не кажется удивительным, что я так захваливаю Свирчевского? – спросил Ощепков, наконец положив себе в кружку заварки и залив ее слегка остывшим уже кипятком. Спиридонов отрицательно покачал головой, отхлебнул из кружки и поморщился: чай был неслащеный, словно у Дзержинского.

Ощепков заметил гримасу Спиридонова и пододвинул к нему жестяночку с рафинадом:

– Тоже любите сладкое? Берите сколько душе угодно, я и сам сластена. Сахар – пища мозга; я, бывает, возьму рафинадину и посасываю, ровно леденец.

– Так почему мне это должно показаться странным? – спросил Спиридонов, скромно положив себе два кубика желтовато-коричневатого сахара.

Ощепков взял сразу три.

– Добавляйте, сахар здесь не особенно сладкий, хоть и свекольный, да из местной свеклы, не шибко сахаристой. Климат такой…

Почему, спрашиваете? – вернулся он к делам былым. – Потому что я участвовал в этой операции, и это ко мне штабс-капитан просил относиться так, как я описал. Впрочем, в моей жизни это был далеко не последний подобный случай, и на фоне всего остального в миссии ко мне относились весьма даже мягко. По сравнению с родным домом и теплом материнской любви… – Ощепков мягко улыбнулся. – Так что, отправляя меня в Японию, Свирчевский отправлял меня отнюдь не на курорт. К его чести, скажу – он меня предупредил, что легко не будет. Но сказал лишь: «Дерзай, казак, в атаманы выйдешь!» Пришлось дерзать…

Глава 4

 Такой жесткий «мягкий путь»

– Не стану описывать все те трудности, с какими столкнулся Свирчевский в процессе реализации своего плана, – продолжил Ощепков, пока Спиридонов, подсластивший свой чай, пил его небольшими глотками – чай еще не успел остыть. – Скажу лишь, что из первой группы семинаристов лишь шестеро были «его людьми», остальные были навязаны различного уровня чинушами.

Ощепков улыбнулся:

– Я не зря сказал, что из Ипполита Викторовича вышел бы превосходный дзюудоку. Уж как он умел использовать даже, казалось бы, несомненные препятствия в своей работе! Шестеро «засланных казачков» обеспечили ему нужный уровень шума вокруг русских в миссии, и этот шум усыпил бдительность наших японских друзей. Для пущего эффекту Свирчевский окольными путями заманил к владыке одну лишенную тормозов даму – эмансипэ, сотрудничавшую с рядом либеральных изданий. Вам знаком этот типаж? Нет ничего омерзительнее наших борцов за либеральные ценности. В них абсолютная беспринципность органически сочетается с самой паскудной продажностью. Они низвергают величие лишь по той простой причине, что сами являются архиничтожествами. Они стремятся все светлое сделать серым, все яркое – сбросить во мглу, они радуются клопу, найденному на шелковых простынях, и готовы расцеловать грязь, если грязь на иконе. Им ровным счетом все равно, на что плевать – на портрет Государя или на революционное красное знамя, лишь бы это было нечто, что символизирует величие их Родины. Величие Родины их бесит больше всего, ведь в великой стране они становятся незаметными и незначительными. Потому таковые посылали поздравительные адреса микадо по случаю Цусимского боя и приветствовали войска Антанты, оккупировавшие Советское Приморье.

«Ох и непросто с таким языком будет в Москве Ощепкову! Опасно даже… – подумал тут Спиридонов, прихлебывая из кружки, – а в Питере и подавно…» Потому, отставив кружку и доставая пачку «Кино», сказал:

– Василий Сергеевич, еще раз хочу предупредить вас. Я буду ходатайствовать о переводе вас в Москву; более того, насколько возможно, я попытаюсь ускорить этот процесс, ибо, как вы понимаете, он займет время…

Это решение он принял еще на татами, но все равно следил за реакцией визави. Ему очень не хотелось бы увидеть сейчас торжество, триумф. Это могло бы бросить тень на только-только прояснившийся в его глазах образ, это могло бы разрушить их нарождающееся взаимопонимание. Он ожидал от нового друга предельной откровенности, но и сам готов был быть с ним откровенен.

Он очень не хотел, чтобы эти ожидания не оправдались, и пока Ощепков его не подводил. Не подвел и на этот раз: никакого триумфа, никакого торжества в его взгляде не было, только облегчение.

– Но я вас искренне прошу: никогда больше так не откровенничайте с незнакомыми людьми! Это опасно, и не только для вас. Если ваша жизнь и ваше благополучие вам не дороги, подумайте обо мне.

На самом деле Спиридонову было как раз плевать на свою судьбу, но он полагал, что Ощепков как человек с открытой и немного детской душой не станет рисковать благополучием другого человека.

Ощепков поспешил его успокоить:

– Да что вы, Виктор Афанасьевич, мне ведь не пять лет! Хотя я и в пять лет не был таким наивным. Не думайте, что я столь же откровенен с каждым встречным и поперечным!

Он отхлебнул чаю, отставил кружку и улыбнулся обезоруживающей улыбкой:

– Просто вы мне не чужой.

Спиридонов был удивлен, но виду не подал. Тщетно: Ощепков понял, что удивил собеседника, и заулыбался еще приязненнее.

– Помните то чувство, что появилось у вас незадолго до нашего поединка? Когда вы поняли, что сейчас выйдете со мной на татами? Чувство причастности одному миру, чувство единения. Обнимем друг друга и будем говорить, братие… Впрочем, вы же не верите в Бога. Но может ли быть объятие более крепкое, чем между единоверцами?

Спиридонов задумчиво кивнул. Это не было откровением, но ему было приятно услышать подтверждение того, что дотоле он понял интуитивно.

– А я понял это еще раньше, – продолжал Ощепков, – на вокзале, когда увидел вас, стоя под липой. У вас все выдает причастность к миру дзюудо – и взгляд, и движения. Но никто этого не замечает, как и во мне, кроме своих. А некоторые могут заметить еще до того, как ты вообще узнаешь, что существует «мягкий путь»…

Спиридонов вспомнил Фудзиюки и вздохнул. А Ощепков продолжил:

– Мы с вами, Виктор Афанасьевич, что ни поворот в рассказе, то отвлекаемся, заметили? Эдак я и до рассвета не уложусь со своей сагой. Жена тревожится уже, поди…

– Так, может быть, перенесем на завтра? – с готовностью предложил Спиридонов.

– Да нет, пожалуй, доскажу, только вкратце, – потер ладони Ощепков. – И спасибо вам.

– За что это? – не понял Спиридонов.

– За то, что решили за меня ходатайствовать, – серьезно ответил Ощепков.

– Полноте, я еще ничего не сделал, – открестился от благодарности Спиридонов. – Да и сами вот говорите, мы из одного мира с вами. Возможно, вы поняли это раньше, но я тоже понял.

– Я знаю, – ответил Ощепков. – Итак, я оказался в семинарии, но не в составе русской группы, а как бы сам по себе. Дело в том, что Свирчевский возлагал на меня особые надежды. Сам того не зная, я все свое детство «проходил особую подготовку». Ценнейшим элементом этой подготовки было то, что я был совершенно одинок на этом свете. Свирчевский предусмотрительно удалил от меня всех, к кому я мог бы привязаться, – кроме моих друзей по играм, тоже участвовавших в его программе. Вам это, возможно, покажется чудовищным, но мое детство, моя дружба с Трошей, обучение у Фукурю – все это было подготовкой. Яслями разведчика, как изволил выражаться штабс-капитан. Потому я и прибыл один, инкогнито с Сахалина, с виду – несчастный сирота, который просто ищет место под солнцем. Свирчевский понимал, что его группу японцы будут плотно опекать, а на меня и внимания не обратят. Что им сирота, не имеющий отношения к Военному ведомству?

О том, что мое обучение будет суровым, Свирчевский меня предупредил, но, видимо, владыка суровость понимал как-то по-своему. Я не слышал от него ни единого выговора за весь период моего обучения; порой меня даже хвалили, и не только приватно. Но поблажек мне никаких не делали, да я их и не требовал.