Разочарованный странник - Катя Стенвалль

На сцену из досок вышла пожилая женщина в белом, это пастор городской церкви. Она объявляет зиму официально закончившейся и провозглашает начало лета. За её спиной хор запевает песню: «Здравствуйте все, кто есть в доме. Светлый май пришёл!» Щёлкают фотоаппараты, сверкают вспышки. Родители, чьи дети поют в хоре, утирают слезу умиления.

Волшебная весенняя ночь! Такая свежесть разлилась в воздухе! Холодный морской песок, полукруглая кромка моря, растянутая на километры. Отражение месяца в воде, отражение костров. Огни, огни, огни вдоль всего побережья. Запах дыма, запах воды. А завтра — лето!

Июнь 2003 года

Заповедник Рамсхольмен

Мы снимаем домик в лесу между двумя проливами. Вокруг дома расстилается заповедник Рамсхольмен — островок уникальной природы. Наш дом лежит далеко от любого человеческого жилья. Сюда не ходят автобусы и не ездят туристы. До города отсюда двенадцать километров, до моей работы — десять. Утром меня отвозит Бенни, а обратно я возвращаюсь сама на велосипеде.

Я еду по пустынному шоссе между берёзовых рощ, мимо морских заливов. Зимой лёд на заливе был такой светло-зелёный, а теперь растаял, и вода стала невероятного изумрудного цвета. Над водой кружат морские орлы, иногда держа в когтях рыбу.

От шоссе к нашему домику ведёт грунтовая дорога, в тёмное время суток она не освещается. Так что у меня с собой фонарь, чтобы не свалиться в потёмках в какую-нибудь яму.

Соседей у нас нет. Двора тоже. Дом стоит посреди деревьев. Дальше дорога не идёт. Когда я прихожу с работы, мне бывает страшно открыть дверь и войти, потому что я боюсь пустых домов. Я перестала выключать свет, предпочитая, чтобы он горел, когда я приду. Это обходится нам очень дорого, и Бенни не доволен, но я всё равно не выключаю свет.

Я заканчиваю работать в два часа дня, а Бенни возвращается домой очень поздно. Так что я весь день одна. Гулять здесь негде, а в город ехать далеко и сложно. Уж как заедешь в эту глушь, так и не выедешь. Приехала домой — и сижу.

Зимой, когда всё вокруг завалило снегом по самые крыши, было совсем плохо. Невозможно было даже пойти пройтись по лесу, и я целыми слонялась по дому. Если это можно назвать «днями», ведь было темно. Компьютером мы тогда еще не обзавелись, равно как и телевизором. Я старалась подольше задержаться на работе, а потом поехать не домой, а в город. Хотя ехать на велосипеде по снегу — не слишком большое удовольствие. В Мариехамне всё закрывается рано, и обычно двери кафе и магазинов запирались, как раз когда я добиралась до центра. Но я шла в бассейн, в спортзал, в библиотеку, куда угодно, лишь бы не домой. Оставалась до закрытия. Иногда я была самым последним посетителем и меня вежливо просили покинуть помещение, потому что уборщице пора мыть пол.

Но рано или поздно мне всё же приходилось садиться на велосипед и отправляться. И чем позже, тем пустыннее было шоссе, тем темнее дорога через рощу и тем страшнее мне было открывать дверь пустого дома. Мне всё время казалось, что из дверного проёма на меня что-нибудь выскочит. Какое-нибудь существо, которое там пряталось и только ждало удобного момента.

По вечерам я готовила, стирала, убирала. Читать или вязать было невозможно, потому что тогда становилось очень тихо. Мне всё слышалось, что кто-то ходит вокруг дома. Наверное, показалось. Хотя, нет, вот чётко слышно, как снег хрустит. Вот прошли вдоль стены кухни, постояли, повернулись, прошли назад. Ясно, что это олени, или косули, или ещё какие-нибудь лесные жители. Кто ж это ещё может быть? Не Антихрист же, в самом деле! И всё равно страшно. Я спала с топором под подушкой. Однажды у нас отключили электричество на четыре дня, и мы ночевали у Бенни на работе. Потому что спать в лесу без света — это уже слишком!

Но это всё было зимой, а сейчас весна. Май месяц. В мае вдруг всё зацвело, и наш заповедник превратился в райский сад.

Гуляя по весеннему цветущему лесу, по берегу моря, между вишен и черёмух, среди белых цветов, невольно начинаешь думать, что ты уже потерял всякую связь с реальностью и перенёсся в лучший из миров.

Розовый закат постепенно перешёл в сиреневый закат, а тот — в нежно-лиловый закат. Небо с одной стороны было светло-зелёным с бирюзовыми пёрышками облаков. Ближе к середине оно светлело, делалось почти белым. А на западе оно ещё переливалось всеми оттенками розового. Я шла по узкому лугу, зажатому между двух проливов. Морские отражения были и справа и слева от меня. Еле заметная тропка вела через рощу, утопающую в траве и цветах. По правую руку небо отражалось от морской глади. Поверхность воды была такая спокойная, что было совершенно непонятно, где заканчивалась суша и начиналась вода. Слева небо тоже отражалось от морской глади, но теперь вместе с лиловыми разводами были видны белоснежные ветки черёмухи. Получалось два мира: настоящий и тот, который отражается. Даже четыре, потому что каждый из этих миров также делился на левый и правый: более светлый и более тёмный. Я как будто бы шла по коридору, состоящему из четырёх бесконечных зеркал.

Белые ветреницы и жёлтые примулы усыпали луг сплошным ковром нежнейших расцветок, которые в сумерках казались ещё нежнее. Ветви вишни и черёмухи свисали чуть не до земли, как зелёный полог шатра. Под ними царил сырой полумрак. Я вышла из-под деревьев к берегу моря, и в глаза мне ударили небывалые краски майского заката. Тишину нарушил звенящий свист крыльев, и на воду сели белые гуси. Они поплыли, оставляя за собой длинные полосы. Вода казалась густым маслом, медленно растекающимся во все стороны. У противоположного берега уже сгустились тени, и ясно стал заметен туман, который стлался над поверхностью моря, как дым.

«Там лес и дол видений полны…» Как хорошо, как замечательно смотреть на такой весенний лес и представлять, что вот-вот навстречу мне выбежит маленький невесомый единорог. Серебряная лошадка промелькнёт между ветками, сперва совсем рядом, а потом вон за той вишней, вон на том холме. Блеснёт вдалеке, не примяв цветы, исчезнет, вновь появится. Потанцует на задних ножках, произойдёт чудо, и всё станет навсегда хорошо.

Я подошла к деревянному заборчику, он огораживал яму в земле и несколько серых валунов. Табличка оповещала, что это колодец четырнадцатого века, который до сих пор действует, и вода в нём — совершенно чистая. Так что и сегодня мы можем пить ту же воду, что пили семь столетий назад, и она ничем не отличается ни по составу, ни по вкусу. Я перешагнула через заборчик и подошла поближе к срубу. В колодце было темно, на дне блестели звёздочки. Я не удержалась и бросила вниз камушек, он булькнул и пропал. Смотреть вниз было страшновато. Хорошо, что у меня за спиной светлело закатное небо.