СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ - Б. Дедюхин

Но и себе знал цену Улу-Махмет, не мог опуститься до перебранки с вельможей, как бы знатен он ни был, с кем бы из его врагов ни знался.

Улу-Махмет неторопливо поднялся с золоченого кресла. Оказалось, что он велик ростом и не по годам строен.

Перестал улыбаться, и лицо его, до этого морщинистое, как кора старого дуба, разгладилось и словно бы высветилось, утратив желтизну. Неторопливо поласкал длинную клинообразную бороду- гордость и украшение лица мусульманина. Когда же обратился хан к Тегине,в глазах его замерцали опасные огоньки, словно тронутые ветром угли в залегшем костре, хотя речь его была негромкой, витиеватой и внушительной:

– Хвала Тегине, устраняющему все препятствие, умеющему во всем достичь успехов и переправиться через океаны трудностей! И даругу канязя Юрия охранит устремляющийся ввысь покрытый шафраном хобот Устранителя препятствий! И не думаю я, ставший, по воле всемилостивейшего Аллаха, ханом Золотой Орды, что могу менять свои решения, и думаю, что никто из нас не думает так, потому что невозможно так думать.

Сколь дерзок был Тегиня, столь же разумен и сметлив да осмотрителен. Понял сразу же, что какое-либо возражение сейчас не только бесполезно, но и губительно. Глубоко запрятав гнев и мстительность, он склонился перед ханом в нарочитом поклоне, а Юрию сказал негромко:

– Айда!

Оба вышли из юрты.

Всеволожский повалился к изножью ханского трона.

Улу-Махмет с удовольствием посмотрел на согнутую спину русского боярина и обратился к Василию, который стоял, преклонив одно колено:

– Покоряя земли, мы покоряем и сердца людей, живущих на этих землях.

Но дальше напыщенных слов хан не шел, речи о ярлыке не вел. Больше того, узнав, что Тегиня увез с собой Юрия Дмитриевича на зимовку в Таврию, сказал:

– Подождем их возвращения. Куда нам торопиться? Василий Васильевич загрустил. Получалось, что ждать надо до весны, а покидать улус опасно; придется зимовать в постылой Степи, где нет не только церкви но и малой часовни – батюшка Феоктист служит всенощные и литургии в полотняном шатре перед складным дорожным иконостасом.

Василий проснулся среди ночи. Лежал на ковре навзничь и рассматривал через дымовое отверстие юрты ночное небо и звезды, которые за долгую зиму заучил на память: шесть светил Небесного Трона – престола Божьего… от него начинается Млечный Путь, как бы лестница, соединяющая землю с небом, человека с Творцом… Но вдруг враз исчезли все до одной звезды. Тучи набежали нешто? Не должны бы, ночь ясная.

Василий вышел наружу- небо чистое. Куда же звезды над головой подевались?… Вспомнилось, отец еще рассказывал, как мальчишкой сидел в плену в Сарае и однажды весной увидел перелет птиц. Летело их на родину, в Залесскую землю такое многое множество, что все небо собой закрыли и дневной свет потемнел.

Василий прислушался. В степной тишине отчетливо доносился сверху скрежет маховых перьев, редкие и разнообразные голоса птиц. В их неостановимом движении, в плотности полета была какая-то могучая вечная сила. Где теперь отец, где буду я, матушка, Настенька? Куда мы уйдем? Туда, где живут еще не родившиеся? А птицы, степь будут всегда. Для них ничего не изменится, пройдет хоть тысяча лет.

Он стоял, задрав голову, и ему хотелось крикнуть: я тоже с вами, в землю Залесскую!… Влажно пахло прелой полынью, хрустели под ногами прошлогодние бустылья, ветерок, долетавший с солончаковых озер, горчил на губах. И все-таки воздух был душисто-сладок, и ночное безмолвие столь полно, что казалось, ты один в мире и мир для тебя одного: звездный ковер неба с летящими стаями, отдаленное ржание коней, неслышные усилия трав, прокалывающих землю зелеными иглами. Все таило в себе важный неведомый смысл. Стоит только понять его – и ты начнешь жить по-иному, в простоте и спокойствии, зная высшую правду Божьего устроения мира… Да, отец говорил, что летели тогда все птицы вместе – большие и маленькие, летели дружно, ликующе, на разные голоса, вторя друг другу: весна, весна, весна!

Снег сошел к Благовещению [58]. Проклюнулась из оттаявшей земли трава, а уже к Вербному Воскресению покрылась степь многоцветным ковром тюльпанов,

Юрий Дмитриевич вернулся из Таврии в сопровождении Тегини и еще нескольких монгольских вельмож. Держался спокойно, уверенно и дружелюбно. Сам пришел в юрту к Василию Васильевичу. Тот бледный и худой, изнурённый Великим постом и тяготами непривычной жизни, сидел на ковре, поджав под себя ноги.

– Что это ты такой скучный, как воробей в ненастье? – пошутил вместо приветствия Юрии Дмитриевич.

– Да ну!… Даже заходов тут нету,- кисло сказал Василий.- А у меня живот болит от здешней воды.

– Нашел об, чем печалиться!- засмеялся дядя,- И здесь, и в Таврии ордынцы нужду справляют-не прячутся, и большую, и малую. Народ вольный, кочевой. Зачем в степи заходы? Привыкай. Сейчас вот получу я ярлык на великое княжение, а когда приберет меня Господь, ты старшим в роду станешь, придется тебе сызнова сюда ехать на поклон.

– Не буду я с тобой лаяться сейчас,- вяло сказал Василий.- Студёно тут, и неможется мне. Садись вон на подушки.

– Когда мне сидеть с тобой? – возразил Юрий Дмитриевич.- Даруга Тегиня ждет. Скоро обед, а мы еще кумызу не напились.- Он опять засмеялся. Видно, настроение было у него хорошее.- Значит, померзли вы тут зимой-то? А в Таврии хорошо. Но тоже морозно. Вино в бочках замерзало, приходилось мечом наковыривать в кубки.

Юрий Дмитриевич уж не знал, чем и похвастаться. Всеволожский, молча слушал все это и про себя усмехался: не ведомо князю, как дела-то на самом деле обстоят, Но посвящать его ни во что, разумеется, не стал, только обронил словно бы невзначай:

– Боярская спесь на самом сердце нарастает, а княжеская ум мутит.

Юрию Дмитриевичу скоро предстояло убедиться в этом.

Всеволожский все долгое зимовье время зря не терял. Продолжал одаривать ордынцев, не уставая внушать им исподволь, но твердо, что если Тегиня добьется ярлыка для князя Юрия, то влияние и сила Тегини при ханском дворе станут так велики, что ему ничего не будет стоить расправиться с любым, с кем захочется. Айдар и Минбулат, подумавши, трухнули – а ведь русский-то может оказаться прав! – и окончательно склонили Улу-Махмета на сторону Василия Васильевича.

Но и Тегиня был не простак. Уезжая в Таврию, он оставил в Орде своих верных людей, которые, не подглядывая, все видали и, не подслушивая, всё слыхали. Один из них, брaтинич его, постельничий Усеин передал по возвращении такие слова, будто бы сказанные Улу-Махметом: «Если Тегиня будет говорить за князя Юрия о великом княжении, то повелю его убить». Тегиня, хоть и не знал, что Усеина подкупил и научил этим словам проныра Всеволожский, однако все равно не поверил грозному предупреждению: ордынцам хорошо была известна нерешительность Улу-Махмета. Так что Тегиня продолжал оставаться на стороне Юрия Дмитриевича и, сидя с ним за кумысом, сильно обнадеживал его по-прежнему. Разбирательство было на этот раз долгим и,ожесточенным. Чаща весов перевешивала то в одну, то в другую сторону.

Василий Васильевич иская великого княжения по отчеству и по дедовству, наследовал престол отца и деда. Это Улу-Махмету правилось:

– Якши, так и у нас заведено.

Но Юрий Дмитриевич опирался на духовную грамоту своего отца, заявляя, что власть должна передаваться старшему в роду, а он таковым как раз и является.

Тут вступился Тегиня:

– Якши, так всегда в русском улусе делалось. И дед канязя Юрия получил от нас великое княжение потому именно, что умер его старший брат. Вот как у канязя Юрия сейчас умер брат Василий.

– Дед Юрия Дмитриевича стал великим князем, потому что умер его старший брат, это правда, но черная смерть прибрала Симеона Ивановича вместе с детьми, и наследников у него не осталось,- вовремя вмешался Всеволожский.- У нас с Василием Васильевичем совсем другое дело! Батюшка его за два года до преставления написал в завещании: «А даст Бог сыну моему великое княжение, ино и аз сына своего благословляю». Покойный великий князь на престол сына своего благословил, а не брата!

Это было убедительно. Но Юрий Дмитриевич предвидел такой поворот и свой ответ заготовил:

– Это, «если даст Бог»… А если не даст? Потому так писал мой брат, что помнил духовную отца нашего, а в ней говорилось: «А отымет Бог сына моего старейшего Василья, а хто будет под тем сын мой, и тому сыну моему стол Васильев, великое княжение». Вот я и есть тот сын, который под Василием был, а других завещаний отец не писал.

Дело запуталось вконец. Улу-Махмет пригласил обе враждующие стороны на перемирие за общим котлом,

Все расселись на ковре, подогнув под себя ноги, брали руками из котла плавающие в жире куски баранины. Выпили хмельной архи, которую ханский виночерпий нацеживал в серебряные пиалы из бурдюка.