Мысли и изречения древних с указанием источника - Константин Душенко

«Критон», 44d (120, с.99)

Воздавать злом за зло, как этого требует большинство, (...) несправедливо.

«Критон», 49c (120, с.104–105)

Бесстрашное существо и существо мужественное – это не одно и то же. (...) Мужеству и разумной предусмотрительности причастны весьма немногие, дерзкая же отвага и бесстрашие, сопряженные с непредусмотрительностью, свойственны очень многим – и мужчинам, и женщинам, и детям, и животным.

«Лахет», 197b (120, с.289)

Величайшая дружба существует между крайними противоположностями. (...) Ведь противоположное питает противоположное, тогда как подобное не получает ничего от подобного.

«Лисид», 215e, 216a (120, с.330)

(Об отцах и матерях павших воинов:) Надо (...) не причитать вместе с ними, ибо не надо ничего добавлять к их печали (...), а, наоборот, следует ее исцелять и смягчать, напоминая им, что (...) молили они богов не о том, чтобы дети их стали бессмертными, но о том, чтобы они были доблестными и славными.

«Менексен», 247d (120, с.155)

Судьба – путь от неведомого к неведомому.

«Определения» (составлены, по-видимому, учениками Платона), 411b (123, с.615)

Человек – существо бескрылое, двуногое, с плоскими ногтями; единственное из существ, восприимчивое к знанию, основанному на рассуждениях.

«Определения», 415b (123, с.621)

Стыд – страх перед ожидаемым бесчестием.

«Определения», 416a (123, с.623)

Воспитание есть усвоение хороших привычек.

«Определения», 416a (183, с.53)

Любящий божественнее любимого, потому что вдохновлен богом.

«Пир», 180b (121, с.89)

Каждый из нас – это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину.

«Пир», 191d (121, с.100)

По мнению большинства, боги прощают нарушение клятвы только влюбленному, поскольку, мол, любовная клятва – это не клятва.

«Пир», 183b (121, с.109))

Любить – значит искать свою половину.

«Пир», 205e (121, с.116)

Соитие мужчины и женщины есть (...) дело божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном.

«Пир», 206e (121, с.137)

Рожденье – это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу. (...) А значит, любовь – это стремление и к бессмертию.

«Пир», 206e, 207a (121, с.117)

...Самое главное – исследование вопроса, хотя может случиться, что при этом мы исследуем и того, кто спрашивает, то есть меня самого, и того, кто отвечает.

«Протагор», 333e (120, с.445)

Трудно становиться хорошим, хотя это и возможно, но быть хорошим – невозможно.

«Протагор», 344e (120, с.457)

Быть человеку хорошим, то есть постоянно хорошим, невозможно, стать же хорошим можно; но тот же самый человек способен стать и дурным.

«Протагор», 345c (120, с.457)

Мужественные бывают смелыми, но не все смелые мужественны.

«Протагор», 351a (120, с.463)

Никто (...) не выберет большего (зла), если есть возможность выбрать меньшее.

«Протагор», 358d (120, с.472)

Как раз философу свойственно испытывать (...) изумление. Оно и есть начало философии.

«Теэтет», 155d (121, с.208)

Число составляет всю суть каждой вещи.

«Теэтет», 204d (121, с.267)

(Время) – движущееся подобие вечности.

«Тимей», 37b (122, с.439)

Время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно.

«Тимей», 38b (122, с.440)

Поэт – если только он хочет быть настоящим поэтом – должен творить мифы, а не рассуждения.

«Федон», 61b (121, с.11)

Есть люди, которым лучше умереть, чем жить, и, размышляя о них, (...) ты будешь озадачен, (...) почему они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой.

«Федон», 62a (121, с.12)

Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним – умиранием и смертью.

«Федон», 64b (121, с.14)

Истинные философы много думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди.

«Федон», 67e (121, с.19)

Если иные (...) мужественно встречают смерть, то не из страха ли перед еще большим злом? (...) Стало быть, все, кроме философов, мужественны от боязни, от страха.

«Федон», 68d – e (121, с.20)

(Знание —) это своего рода припоминание. (...) Те, о ком мы говорим, что они познают, на самом деле только припоминают, и учиться в этом случае означало бы припоминать.

«Федон», 73e, 76a (121, с.27, 30)

Нужно достигнуть одного из двух: узнать истину от других или отыскать ее самому либо же, если ни первое, ни второе не возможно, принять самое лучшее и самое надежное из человеческих учений и на нем, точно на плоту, попытаться переплыть через жизнь; если уже не удается переправиться на более устойчивом и надежном судне – на каком-нибудь божественном учении.

«Федон», 85d (121, с.42)

Я рискую показаться вам не философом, а завзятым спорщиком, а это уже свойство полных невежд. Они, если возникнет разногласие, не заботятся о том, как обстоит дело в действительности; как бы внушить присутствующим свое мнение – вот что у них на уме.

«Федон», 91a (121, с.48)

Когда кто влюблен, он вреден и надоедлив, когда же пройдет его влюбленность, он становится вероломным.

«Федр», 240d (121, с.149)

Кто (...) без неистовства, посланного Музами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря одному лишь искусству станет изрядным поэтом, тот еще далек от совершенства: творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых.

«Федр», 245a (121, с.154)

Во влюбленном, словно в зеркале, он (любимый) видит самого себя.

«Федр», 255d (121, с.164)

...Во всей трагедии и комедии жизни (...) страдание и удовольствие смешаны друг с другом.

«Филеб», 50b (122, с.57)

Платон увидел одного человека за игрой в кости и стал его корить. «Это же мелочь», – ответил тот. «Но привычка не мелочь», – возразил Платон.

(Диоген Лаэртский, III, 38) (49, с.161)

Однажды, когда к нему вошел Ксенократ, Платон попросил его выпороть раба: сам он не мог этого сделать, потому что был в гневе. А какому-то из рабов он и сам сказал: «Не будь я в гневе, я бы тебя выпорол!»

(Диоген Лаэртский, III, 38–39) (49, с.161)

Платон, говорят, (...) сказал: «Аристотель меня брыкает, как сосунок-жеребенок свою мать».

(Диоген Лаэртский, V, 2) (49, с.205)

(Кинику Диогену:) Какую же ты обнаруживаешь спесь, притворяясь таким смиренным!

(Диоген Лаэртский, VI, 26) (49, с.242)

Платон, умирая, восхвалял своего гения и свою судьбу за то, что, во-первых, родился человеком, во-вторых, эллином, а не варваром и не бессловесным животным, а также и за то, что жить ему пришлось во времена Сократа.

(Плутарх. «Гай Марий», 46) (127, с.484)

Плутарх

Плутарх из Херонеи (Беотия) (ок. 46 – ок. 127), философ и биограф. Учился в Афинах, много путешествовал, однако большую часть жизни прожил в родном городе.

Его сочинения делятся на две основные группы:

1) этические трактаты (т. н. «Моралии»);

2) «Сравнительные жизнеописания», ставшие на века образцом биографического жанра.

Моралии

Высшая мудрость – философствуя, не казаться философствующим и шуткой достигать серьезной цели.

«Застольные беседы», I, 1, 3 (125, с.44)

Беседа должна быть столь же общим достоянием пирующих, как и вино.

«Застольные беседы», I, 1, 5 (125, с.45)

Начальником пьющих должен быть надежнейший из пьющих. А таковым он будет, если и опьянению нелегко поддается, и не лишен вкуса к выпивке.

«Застольные беседы», I, 4, 1 (125, с.55)

Старики скорее подвергаются опьянению, чем молодые, впечатлительные – скорее, чем спокойные, грустные и озабоченные – скорее, чем беззаботные и веселые.

«Застольные беседы», I, 4, 2 (125, с.55–56)

Самое приятное в мореплавании – близость берега, а в сухопутном хождении – близость моря.

«Застольные беседы», I, 4, 3 (125, с.56)

Нам приятно, когда нас спрашивают о том, о чем мы склонны рассказать и без чьей-либо просьбы.

«Застольные беседы», II, 1, 2 (125, с.72)

Старикам, готовым говорить по всякому поводу, хотя бы и не к делу, доставит удовольствие любой вопрос, идущий навстречу этой их склонности.

«Застольные беседы», II, 1, 3 (125, с.73)

Подшучиванье иной раз сильнее задевает, чем брань. (...) Кто попрекает человека, назвав его торговцем соленой рыбой, тот попросту выразит пренебрежение к его ремеслу; а кто скажет: «Знаем, что ты локтем нос утираешь», – добавит к этому издевку. (...) Острота насмешки сообщает длительность ее действию, как зазубрина на стреле, и чем больше она забавляет окружающих, тем больше уязвляет того, против кого направлена: восхищаясь сказанным, слушатели как бы присоединяются к содержащемуся в нем поношению. (...) Всякий насмешник как бы косвенно призывает окружающих сочувственно присоединиться к содержащемуся в его словах уязвлению.

«Застольные беседы», II, 1, 4 (125, с.74–75)