Границы естественного познания. Восемь докладов, прочитанных в Дорнахе - Рудольф Штайнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот, мои уважаемые слушатели, сегодня человечество подталкивают к тому, чтобы выходить из себя, из своей телесности. И можно сказать, в отдельных человеческих экземплярах совершенно отчетливо перед нами выступает эта тенденция современного человечества в его нынешней стадии развития — извлечь из телесности то, что духовный исследователь извлекает вполне сознательно. Осуществляя это, он ведет себя точно так же, как и при наблюдении внешней природы, когда он, упорядочивая и систематизируя, использует понятия, добытые во внутреннем. Более того, с недавних пор, как, вероятно, некоторые из вас знают, описывается некая удивительная болезнь.[30] Среди психиатров и среди психологов эту болезнь называют патологической навязчивостью мыслей, манией сомнения. Но, пожалуй, лучшее название для нее — патологический скептицизм. Эта болезнь четко выступает перед нами в удивительнейших формах и уже в многочисленных экземплярах человеческого рода. И конечно необходимо позаботиться об изучении этой болезни, исходя из наших реальных культурных предпосылок новейшего времени. Она проявляется — вы можете многое об этом узнать в психиатрической литературе — благодаря тому, что люди с определенного возраста, связанного, как правило, с половой зрелостью или с подготовлением к половой зрелости, теряют возможность занять правильное отношение к переживаемому ими внешнему миру. Они заболевают от бесконечного числа вопросов в отношении своего опыта во внешнем мире. Есть личности, которые, заболев этой болезнью, начинают задавать самые курьезные вопросы, когда они хоть чуточку привлечены тем, что их притягивает во внешнем мире, и это несмотря на то, что они обычно вполне разумны, в высокой степени могут следовать своим обязательствам и полностью обозревают свое состояние. Эти вопросы просто вступают в жизнь. От этих вопросов невозможно уйти. С особенной силой они возникают у тех, кто, имея здоровую, даже в избытке здоровую организацию (но такую организацию, которая как раз имеет открытое сердце, чувство и определенное понимание для способа мышления современной науки), переживает современную науку так, что вовсе даже не знает, как эти вопросы поднимаются в нем на уровне подсознания из этой современной науки. Такие явления особенно часто случаются у женщин, у которых менее крепкие натуры, чем у мужчин, и которые, кроме того, усваивают современную науку не из строго выдержанных произведений литературы, а по большей части из любительских или дилетантских произведений, демонстрирующих то, чем являются результаты современного мышления. Наиболее часто у таких личностей подобные состояния наступают именно тогда, когда такое знакомство с современным мышлением в интенсивной степени приходится на период подготовки к половому созреванию или к его завершению. Такие состояния заключаются в том, что, например, данная личность должна спросить: однако, откуда приходит Солнце? — И если все же дашь на него разумный ответ, то всегда из одного вопроса возникает следующий. Откуда берется человеческое сердце? Почему человеческое сердце бьется? Не забыла ли я на исповеди о двух или трех грехах? Что произошло, когда я приняла причастие? Не упали ли тут несколько крошечек просфоры? Не хотела ли я где-нибудь опустить письмо в почтовый ящик и не бросила ли его рядом? И я мог бы перечислить вам целую длинную канитель таких вопросов, и из этого вы бы увидели, что всему этому очень свойственно удерживать человека в состоянии непрерывного дискомфорта.
Если духовный исследователь может обозреть эту проблему, то, я бы сказал, он в ней ориентируется. Здесь обычно прорывается то, в чем духовный исследователь находится осознанно, когда через инспирацию приходит к музыкально-беззвучному переживанию слова, к переживанию сущности. Но такие люди, пораженные манией сомнения, навязчивостью мыслей, входят в эту область бессознательным способом. Они не имеют никакого опыта культуры, который был бы связан с этим, чтобы действительно постичь состояние, в котором они оказываются. Духовный исследователь знает, что человек внутри таких звучащих вопросов живет всю ночь, от засыпания до пробуждения, и тут из жизни сна в нем всплывает бесчисленное количество вопросов; и ему это состояние знакомо, потому что он, кроме того, может его переживать указанным образом сознательно. Тот, кто касается этих вещей и стремится познать их только с точки зрения обычного сознания, может быть, и сформирует себе всякие рассудочные попытки объяснения, но к истине, однако, не придет, так как он не в состоянии постигать эти вещи через инспирацию. Он видит, например, что есть люди, которые идут вечером на спектакль и, приходя со спектакля, ничего не могут поделать с тем, что их одолевают бесчисленные вопросы: Какое положение во внешнем мире занимает эта актриса? Чем занимался в прежние годы тот актер? В каких отношениях состоят отдельные актеры? Как была сделана та или эта кулиса? Какой художник рисовал ту или эту кулису? И так далее, и так далее, и в течение всего дня такие люди находятся под воздействием такого внутреннего вопрошающего беса. Это суть патологические состояния, которые лишь тогда начинаешь понимать, когда знаешь, что эти люди входят в ту область, которую духовный исследователь переживает в инспирации, только ведет себя иначе, чем ведут себя в патологическом состоянии эти люди. Эти люди входят в ту же область, что и духовный исследователь, но они не берут с собой свое «Я», они при вхождении в этот мир в определенной степени теряют свое «Я». А это «Я» является организующим, оно может вносить в этот мир такой же порядок, какой мы можем вносить в мир чувственно-физического окружения. Духовный исследователь знает, что от засыпания до пробуждения человек живет в этой области и что каждого человека, побывавшего на спектакле, ночью при засыпании действительно охватывают все эти вопросы, но в нормальном бытии благодаря определенной закономерности лишь сон простирается над этим вопрошающим бесом; и человек, когда он снова просыпается, справляется с ним.
Речь идет о том, что при истинном духовном исследовании мы вносим в эту область совершенную способность различения, полную разумность и полную силу человеческого «Я». Тогда мы живем там без сверхскептицизма, тогда мы там живем так же разумно, так же уверенно, как уверенно мы живем в физически-чувственном мире. И по сути дела, все упражнения, данные мной в книге «Как достигнуть познания высших миров?», также большей частью сводятся к тому, чтобы человек вступал в эту область полностью осознанно, сохраняя свое «Я», и в строгой дисциплине. В руководстве к духовному исследованию в значительной мере речь идет о том, чтобы духовный исследователь на этом пути не утратил внутренней опоры на «Я» и внутреннего повиновения этому «Я».
И самый яркий пример человека нового времени, который вошел в эту область не вполне подготовленным, был уже охарактеризован здесь в другой связи доктором Хуземанном.[31] Таковым является Фридрих Ницше.[32] Фридрих Ницше — личность своеобразная. И он, определенно, вовсе не ученый. Он не ученый в общепринятом смысле. Однако, то, что может предложить современная ученость, он, погружаясь в научные исследования, воспринял благодаря огромной гениальной одаренности, выросшей из юношеского периода половой зрелости. И то, что при всем этом усваивании он не стал бы ученым в обычном смысле слова, показывает простой факт: после его первой юношеской публикации тотчас против него выступил типичный современный ученый, такой истинно образцовый ученый настоящего времени, а именно Виламовиц.[33] Ницше выпустил в свет свое произведение «Рождение трагедии из духа музыки», в котором звучит эта готовность получить посвящение, войти в музыкальное, в инспиративное; само название несет в себе это страстное желание врасти в то, что я охарактеризовал — но этого не произошло. В эпоху Ницше и не было никакой осознанной духовной науки, но он, тем не менее, озаглавил свое произведение: «Рождение трагедии из духа музыки», — намекая на то, что хотел, исходя из этого духа музыки, постичь такое явление, как, например вагнеровская трагедия. И он врастал в это все больше и больше. Итак, я сказал, что сразу же выступил Виламович, написавший против этого произведения «Рождение трагедии» свою брошюру, в которой с научной точки зрения полностью разделался с тем, что написал необразованный, но стремящийся к познанию Ницше. Это было совершенно правомерно с точки зрения современной науки. И собственно говоря, все же непонятно, как такой превосходный человек, как Эрвин Родэ,[34] поверил, что возможен компромисс между этой современной философией Виламовица и тем, что жило в Ницше еще как смутное стремление, как страстное желание посвящения, инспирации. То, что Ницше сам в себя воспринял и сам в себе сформировал, это потом вросло в другие состояния современной научной жизни. Это вросло в позитивизм, главным образом в том виде, как он исходил от француза Копта[35] и от немца Дюринга.[36] Еще в 90-е годы я сам, приводя в порядок библиотеку Ницше, держал в руках все эти труды и видел все, можно сказать, добросовестно сделанные им пометки на полях произведений Дюринга, по которым Ницше, усваивая, штудировал позитивизм. В определенной степени я прожил по образу действия, каким Ницше воспринимал позитивизм, и мог себе представить, как он снова входил в область внетелесной жизни и как своим я он переживал там позитивизм опять-таки без надлежащего проникновения в эту область. В результате возникли такие его произведения как «Человеческое, слишком человеческое» и тому подобные работы, представляющие собой непрерывное колебание между отказом от возможности передвигаться в инспиративном мире и желанием все же удерживаться в нем. Я бы сказал, по афористическому течению стиля Ницше в его произведениях замечают, как он старается ввести «Я», но как это все снова срывается и как поэтому он не доводит его до систематического, до художественного изображения, но только до афоризма. Внутренне-душевное этого необычайного духа раскрывается именно в этом постоянном срыве духовной жизни в афоризме. Тогда-то он поднимается к тому, что стало уже самой большой загадкой для современного исследования, для современной внешней науки; он поднимается к тому, что живет в дарвинизме, что живет в теории эволюции и что стремится показать, как из простейшего, примитивнейшего организма постепенно образуется самый сложный. Он вживается в этот мир, в мир, в который в моей книге «Загадки философии» я пытался в скромной мере ввести внутреннюю опору и внутреннюю подвижность. Вы можете это точно проследить по моим рассмотрениям Геккеля.[37] Ницше вживается в этот мир. Из его души наружу вырываются, я бы сказал, сверхреволюционные мысли. Когда он следует путем эволюции к человеку, эта эволюционная идея взрывается и приводит к его сверхчеловеку. Следуя этому самодвижению эволюционирующих существ, Ницше, поскольку он не в состоянии получить содержание через инспирацию, лишается этого содержания и принужден жить в бессодержательной идее вечного возвращения.