В глубинах полярных морей - Иван Колышкин

«Дорогие братья! В море мы каждый час знали о вашей героической борьбе и всем сердцем были с вами… Боль от понесенных Родиной тяжелых утрат удесятерила нашу ненависть к гитлеровцам. Каждой нашей торпедой, принесшей гибель врагу, мы мстим фашистским извергам за разрушения, за надругательства, за горе, причиненное нашему народу.

Мы с вами, боевые товарищи! На Крайнем Севере нашей любимой Отчизны мы защищаем ваш правый фланг — фланг великого фронта священной борьбы советского народа против фашистских захватчиков. Здесь, на Севере, враги не прошли и не пройдут. Мы верим и знаем — не пройдут они и у вас, на равнине России, где кипит сейчас жестокая схватка. Фашисты выиграли несколько сражений, но они проиграют войну. Смерть ждет их на нашей земле повсюду, ибо грозен гнев многомиллионного советского народа.

Самое дорогое, самое любимое доверила Родина вам, доблестным защитникам столицы нового мира. Смерть врагу!»

Под этим письмом подписалась вся команда лодки. Да и каждый подводник поставил бы под ним от души свою подпись — именно так думали и чувствовали мы в те дни.

Нашего полку прибыло

— Нашего полку прибыло, — сказал мне при встрече Магомед Гаджиев, сверкая белоснежной улыбкой. Мне уже были известны бригадные новости. Я знал, что первый дивизион пополнился тремя новыми «катюшами» под номерами 21, 22 и 23. Они еще летом перебрались Беломорским каналом из Ленинграда в Архангельск и теперь, после окончательной доделки, пришли к нам.

— Поздравляю, Керим, — пожал я руку старому товарищу. — Дивизион у тебя теперь большой. До Нового года небось и не увидимся. Будешь в море безвылазно — только лодки меняй.

Это пророчество оказалось близким к истине. Керим не засиживался на берегу. Был, например, случай, когда он в обед вернулся с позиции, а ужинал уже в море, на другой лодке…

Итак, в первом дивизионе стало пять подводных крейсеров, и в ближайшее время ожидается приход шестого — «К-3». Но этим пополнение бригады не исчерпывается. Кроме «катюш» к нам пришли и две «эски» — сначала «С-102», потом «С-101». Эти средние лодки крупнее «щук» и новее их. Вместе с «Д-3» они составили ядро дивизиона, который стал числиться вторым. Второй дивизион, конечно, будет расти. Командует им старший лейтенант Хомяков. Он привел «эски» с Балтики.

Почему дивизион возглавляет старший лейтенант? Кто он: выскочка или необычайно одаренный юноша? На самом деле ни то и ни другое. Просто — превратности службы. И как тут не вспомнить нашу общую с Хомяковым флотскую юность!

Михаила Хомякова я знаю лет семнадцать. В 1924 году мы оказались в одном взводе Балтийского флотского экипажа в Ленинграде. Михаил был призван из какого-то «сухопутного» села Кировской области. А я пошел служить, уже имея порядочный стаж плавания. Правда, не по морям, а по Волге и северным рекам. Но это не мешало мне, 22-летнему парню, считать себя заправским моряком. И вдруг, после того как мы прошли полный курс строевых наук, Мишу Хомякова направили прямо на линкор «Марат», в группу котельных машинистов, а меня — в Объединенную школу в Кронштадт. Мое самолюбие было несколько уязвлено: я-то считал себя более подготовленным к корабельной службе!

Однако, взявшись изучать специальность рулевого-сигнальщика, я уже не жалел о таком начале флотской службы. Знакомство с рулевым делом и азами навигации увлекло меня, приоткрыло прелесть романтики, с которой связана профессия военного моряка.

После школы меня назначили на штабной корабль «Кречет».

Образование по тому времени у меня было солидное: четыре класса сельской школы. Для старшины-рулевого или командира посыльного катара, которым я потом стал, его бы, может быть, и хватило. Но я уже мечтал стать настоящим командиром настоящего корабля. Ведь мы пришли на флот по комсомольскому набору. И большинство из нас чувствовало себя здесь людьми не случайными и не временными. Однако, для того чтобы твердо ступить на путь флотского командира, требовалось завершить среднее образование, после чего можно было попытать счастья на экзаменах в военно-морское училище. С образованием же почти у всех нас было туго.

Для таких парней, как мы, и открылись вечерние Кронштадтские общеобразовательные курсы, или, как их у нас называли, морфак. Обучение там было рассчитано на два с половиной года. Причем принимались краснофлотцы и с четырех и с пятиклассным образованием. Учили нас основательно. Математику, например, начинали с четырех действий арифметики, а заканчивали тригонометрическими функциями и биномом Ньютона. Такая плотность программы достигалась за счет того, что количество изучаемых наук было сведено к минимуму. Математика, физика, химия, русский и литература, обществоведение — вот, пожалуй, и все предметы, что проходили на морфаке.

На этих вечерних курсах судьба снова свела меня с Мишей Хомяковым. Он учился годом старше. Но встречались мы довольно часто и были в хороших товарищеских отношениях. В 1928 году Михаил окончил морфак и был направлен в Военно-морское училище имени Фрунзе — старейшее военно-учебное заведение страны. Годом позже и я, уже старшина-сверхсрочник, поступил в это же училище на так называемые параллельные классы.

После учебы Хомяков в 1931 году попал служить на подводную лодку минером. С тех пор он навсегда связал свою жизнь с подводным флотом.

Мне после выпуска около года пришлось служить с Хомяковым на подплаве в Кронштадте. И я знал его как хорошего, грамотного специалиста. Потом я перешел на Север, а Михаил Федорович остался на Балтике. Позже мы встретились на командирских классах подводного плавания в Ленинграде. Окончив их, Хомяков стал помощником командира, потом командиром лодки, а незадолго до войны — командиром дивизиона. Тут и случилась с ним неприятность.

В одну из темных ночей подводная лодка, на которой шел командир дивизиона капитан-лейтенант Хомяков, столкнулась с небольшим судном. Авария произошла по вине судна, лодка оказалась пострадавшей стороной. Но обстановка в ту пору не слишком располагала к справедливости, и коль уж сам факт аварии имел место, то решено было наказать и командира дивизиона. От должности его не отстранили, но в звании снизили на одну ступень. К тому времени в Москве уже был подписан приказ о присвоении Хомякову звания капитана 3 ранга. Но до флота этот приказ еще не дошел.

Так стал Хомяков старшим лейтенантом. Но в глазах подводников он, разумеется, по-прежнему остался авторитетным и опытным командиром…

Сейчас вновь прибывшие «катюши» и «эски» готовятся к боевым походам. Война по-настоящему для них только начинается. А наш дивизион «щук» уже воюет вовсю. Пока я плавал на «Д-3», возвратилась с победой «Ш-422».

В первый же вечер командир лодки капитан-лейтенант Малышев подробно доложил мне о перипетиях двадцатипятисуточного похода. Пять раз встречала лодка противника, пять раз выходила она в атаку и выпускала торпеду по цели. Но дважды, уже после торпедного выстрела, атакованные корабли меняли курс и оставались невредимыми. Трижды Малышев промахнулся из-за ошибок в расчетах. Настроение у команды было прямо-таки пасмурное. Сам командир нервничал донельзя. Нелегко ему было смотреть в глаза морякам. В них он читал немой укор: «По твоей, командир, вине стреляем мимо — нам ты не можешь предъявить никаких претензий «. И действительно, экипаж в походе работал прекрасно.

Наконец утром 12 сентября в перископ был обнаружен одиночный транспорт водоизмещением шесть тысяч тонн. Расстояние до него было порядочное — кабельтовых сорок пять. На этот раз Малышев решил во что бы то ни стало бить наверняка. Ему удалось сблизиться с целью на пять кабельтовых, и с этой «пистолетной» дистанции он всадил торпеду в судно. Семь человек по очереди наблюдали в перископ картину потопления транспорта. Впечатление было огромным. И настроение у всех разом поднялось.

Поход Малышева поучителен. Пять его неудачных атак окончательно подтвердили давно напрашивавшийся вывод: стрельба одной торпедой малоэффективна. В расчетах на стрельбу неизбежны большие или меньшие ошибки. Нет еще таких приборов, которые бы точно определяли курс и скорость цели, расстояние до нее. Во многом приходится полагаться на глаз, принимать известные допущения. Да и атакованное судно, заметив перископ или след торпеды, старается избежать попадания. Словом, промахнуться легко. Поэтому стрелять надо залпом — двумя, тремя, а то и четырьмя торпедами сразу или с небольшими интервалами, чтобы перекрыть возможные ошибки. И если бы Малышев вместо одиночных выстрелов давал двух-трехторпедные залпы, то из шести атакованных им транспортов по крайней мере три были бы потоплены. Это тот случай, когда не следует жалеть торпед. Уроки похода «Щ-422» были разобраны со всеми командирами лодок. Всем им разъяснено, что в обычных, типовых условиях следует прибегать к залповой стрельбе. Одиночный выстрел целесообразен разве что на «малютке», где торпед-то всего две.