Дерево, увитое плющом - Мэри Стюарт

«Подушечка для булавок! Как она вообще пришла тебе в голову! Ни одного дня за всю свою жизнь ты прилично не работала, всегда вертелась вокруг лошадей, собак и тракторов, или в этом своем саду, и совершенно не обращала внимания на дом и работу, которой должна интересоваться девушка. Подушечка для булавок! — Она хмыкнула. — Где ты вообще ее нашла?»

«Ну, — сказала я спокойно, — а где я ее оставила?»

«На каминной полке, где она и была, ты прекрасно это помнишь! И когда я спустилась утром, то я нашла ее и стояла, будто меня дохлым котом по голове ударили, пять минут на месте и только потом взяла ее в руки. Я знала, что это. Слышала, как вы с дедом скандалили вечером и как ты пошла в свою комнату потом. Никогда не думала, что смогу тебе это сказать, но я за тобой следила, мисс Аннабел, и слушала под дверью».

Кон напрягся у моего плеча. Я сказала: «Бетси, дорогая…» Кон непроизвольно шевельнулся, и я поняла, что он не хочет ее молчания, думает, что я узнаю что-нибудь новое. Но не стоило беспокоиться. Она твердо намеревалась высказать все, что накипело.

«Но не было ни звука, даже плача. Будто ты тихо двигалась по комнате и собиралась лечь спать. Так я и подумала, что это просто ссора, старик утром пожалеет, а мисс Аннабел скажет ему, что больше не будет, что бы она там ни сделала, может, ездила на Форрестовом коне Эвересте, или пришла слишком поздно, а старику не понравилось, потому что он старых правил. Но я подумала, что утром все будет в порядке, как всегда, поэтому просто покашляла, чтобы ты знала, что я здесь, постучала в дверь и сказала: «Я иду спать, мисс Аннабел», — и ты перестала двигаться, будто я тебя напугала. А потом ты подошла к двери и постояла перед ней минуту. Но когда ты ее открыла, то была одета и сказала: «Спокойной ночи, Бетси дорогая, и спасибо». И ты поцеловала меня, помнишь. И я сказала: «Не переживай так, мисс Аннабел — все это будет хорошо в конце, да всегда так и бывало». А ты улыбнулась на это и сказала: «Нет». А потом я пошла в кровать и не слышала ни звука, а если бы кто-то мне сказал, что на следующее утро ты рано встанешь, уйдешь и пропадешь на много лет, а у твоего деда будет сердце рваться за тобой, потому что у него остались только Кон здесь, да Юлия приедет на этой неделе, а она твой живой портрет, могу я сказать…»

«Знаю, Лиза сказала, мне очень хочется ее увидеть. — Я опять прикоснулась к руке Бетси. — Не надо больше расстраиваться. Давай бросим эту тему, а? Я… Я вернулась и больше не уйду, и не сердись на меня за то, что я сделала».

Лиза меня освободила, но, по-моему, только для того, чтобы вернуть в пределы заготовленного ею сценария. «Ваш дедушка уже, наверное, проснулся. Лучше вам подняться, он захочет вас увидеть сразу. — Она потянулась к завязкам фартука. — Отведу вас наверх. Только руки помою».

Я увидела выражение лица миссис Байте и сказала, совершенно спокойно: «Не беспокойтесь, Лиза. Я лучше пойду сама, уверена, вы поймете».

Лиза замерла, переполненная нерешительностью и изумлением. Бетси триумфально кивнула и еще крепче сжала губы. Кон ухватил еще одну булочку и подмигнул. «Конечно, давай. Не обращайся с Аннабел как с гостьей, Лиза дорогая. И не волнуйся, Аннабел. Он будет так доволен тебя видеть, что вряд ли вытащит что-нибудь неприятное из прошлого». Еще раз подмигнул и исчез.

Лиза расслабилась. «Извините. — Голос стал еще более бесцветным. — Конечно, вы хотите пойти одна. Не сообразила, не каждый день происходят такие события. Поднимайтесь сразу, дорогая. Чай будет готов через полчаса… Миссис Бэйтс, поможете с пирогами? Вы печете их намного лучше меня».

«И нечему удивляться, потому что родилась я и воспитывалась в северной стране, и ни одной иностранке до сих пор не удавалось испечь нормальный пирог к чаю», — едко заявила леди, но великодушно направилась к столу.

Лиза опять склонилась к плите. Она стояла к нам спиной, и это был замечательный момент, чтобы сказать то, что нужно было вспомнить обязательно: «Бетси, благослови тебя Бог, поючие медовушки! Они не хуже, чем раньше!»

Лиза уронила противень и забормотала: «Извините, такая я нескладная, я ничего не испортила…»

«Не думаешь ли ты, — спросила сурово миссис Бэйтс, — что поючие медовушки пекутся по твоему поводу? Давай, топай к своему деду». Но кивок, сопровождающий тираду определенно значил — не бойся, иди, все будет хорошо.

Я оставила дверь на кухню открытой.

Было очевидно, что в душе миссис Бэйтс и ее мужа не возникло никаких сомнений по моему поводу, но настоящее испытание еще предстояло, и если возникнут какие-то вопросы, каждое движение в первый день приобретет огромную важность. Поэтому я оставила дверь открытой и чувствовала спиной, как Лиза с Бетси наблюдают за моим шествием по плитам пола, за тем, как я толкаю зеленую дверь в передний холл и без колебаний направляюсь направо до того, как дверь захлопнулась за спиной.

«Это очень простой дом, — говорила Лиза. — Построен в форме буквы L. В одном крыле — кухня, посудомоечная и то, что раньше было молочной. Но теперь масло и сыр делают в здании, поэтому там прачечная и гладильная. Покрытая зеленым сукном дверь отделяет кухонное крыло от основной части дома. Это не ферма, можно сказать, маленький помещичий дом. Построен около ста пятидесяти лет назад на фундаменте старого дома, который был разрушен. Изображение старого угрюмого квадратного дома есть в книге Бьюика «Нортумберленд». Новый — совсем другой, простой, но и грациозный тоже. Главный холл квадратный, почти как дополнительная комната… широкая лестница напротив главного входа… с одной стороны — гостиная, с другой — столовая, а за ней библиотека, ее используют как офис… спальня твоего дедушки — большая комната спереди, над гостиной…»

Когда зеленая дверь захлопнулась, я прислонилась к ней на секунду и позволила себе остановиться. С того момента, как я встретила Бэйтса на Вышке, не могло пройти больше трех четвертей часа, но я уже совершенно замучилась. Мне нужны были две — три минуты, чтобы собраться, прежде чем идти наверх…

Огляделась. Такой холл — редкость для фермерского дома. Дубовый паркетный пол, старый из резного дуба шкаф у стены, очень красивый. Несколько бухарских ковров на медового цвета дереве пола выглядели потрясающе. Простые стены цвета слоновой кости. Картина с букетом ноготков, копия гравюры Сарториуса, старая цветная карта, на которой обозначен Форрест Холл, в обведенном кружке с надписью Парк Форрест написано маленькими буквами «Вайтскар». Ниже карты на дубовом комоде стояли голубой кувшин и старинная медная молочница, отполированная до такой степени, что поверхность сияла, как шелк. В молочнице — букет голубых и красных садовых и желтых диких анютиных глазок.

Вайтскар, определенно, не пострадал под Лизиным управлением. Я заметила мимоходом, что Лиза неправа по поводу миссис Бэйтс — Бетси не питала к ней антипатии. Ее позиция вооруженного нейтралитета слабо напоминала пламенную симпатию, которую она выплеснула на меня. Кто угодно, способный содержать дом так, как Лиза, почти наверняка завоевал бы преданность миссис Бэйтс, да еще в сочетании с уважением, с которым жители Нортумберленда принимают «иностранцев».

Я медленно направилась к широкой дубовой лестнице. Зеленый, как мох, толстый ковер заглушал звук шагов. В конце галереи, наверху, окно выходило в сад. Рядом дверь. Тоже дубовая со скошенными панелями. Я провела пальцем по скосу.

На улице все заливал солнечный свет. Пчела с густым гудением билась о стекло. Звук усыплял, заставлял забыть о времени, вспомнить о бесчисленных одинаковых летних полуднях… Время остановилось и пошло назад… Я открыла раму, выпустила пчелу, закрыла за ней окно, повернулась и постучала.

У Мэтью Винслоу сна не было ни в одном глазу, он лежал на широком старомодном диване у окна и смотрел на дверь. Большая кровать, накрытая белым стеганым одеялом, у дальней стены. Массивная полированная мебель из красного дерева, модная два поколения назад, и толстый индийский ковер. Красивые высокие окна распахнуты, впускают солнечный свет, шум реки, запах ранних роз и пчелиное жужжание. Несмотря на обилие предметов, пахнет свежестью.

На маленьком столике у кровати — три фотографии. На первой — Кон, красивый, как актер, в рубашке с расстегнутым воротом и так освещен, что лицо кажется расслабленным. На второй, как я догадалась — Юлия. Молодое жизнерадостное лицо с живыми глазами и взъерошенными светлыми густыми волосами. Третьей фотографии с моего места видно не было.

Но от всего я сейчас получала только поверхностное впечатление. Все мое внимание сосредоточилось на фигуре Мэтью Винслоу с пледом на коленях, откинувшегося на диванные подушки.

Высокий изможденный старик с гривой седых, когда-то светлых волос. Серо-зеленые глаза под мохнатыми бровями умны и молоды, хотя и окружены морщинами. Суровый рот — тонкая линия между глубокими складками от ноздрей до линии челюсти. Несмотря на правильность черт, лицо было бы непривлекательным, угрожающим, если бы в уголках рта и глаз не затаились смешинки. Никто бы не подумал, что Мэтью Винслоу надо от чего-то защищать. Крутой мужчина, и вовсе не дурак.