Искатель, 2013 № 10 - Песах Амнуэль

Кейт резко выпрямляется. Услышала что-то, чего не расслышал я?

Цокот каблучков. Она уходит?

Открывается дверь — не тихо, не осторожно, а так, что я ощущаю движение прохладного воздуха из коридора. Кто-то стоит в дверях. Стоит и ждет. Стоит и смотрит. Стоит и думает. Мужчина. Почему-то я чувствую именно так. Симмонс? Гардинер?

Кто-то из палатных врачей, не рассчитывавший застать здесь Кейт? Или, наоборот, кто-то, кого она ждала?

Каблучки цокают к двери. Стоявший в дверях отступает в коридор, пропускает Кейт, и ее шаги затихают. Слышу, как Кейт уходит, постепенно убыстряя шаг. Убегает. Слышу другие звуки: кто-то разговаривает, где-то очень далеко хлопает дверь. Еще какие-то звуки, которые я не могу распознать. В коридоре идет своя жизнь, а мужчина, спугнувший Кейт, все еще стоит в дверях и смотрит на меня, я чувствую его взгляд, пристальный, как угроза.

Наверно, это лишь эхо моего страха. Как я могу быть уверен, что кто-то на меня смотрит? Как я могу быть уверен, что это мужчина? Тем более — враг? У меня нет врагов, кроме Гардинера, да и тот не считает себя моим врагом. Можно ли быть врагом бревну, лежащему под одеялом?

В дверях не Гардинер. Он всегда входит быстро и закрывает дверь за собой. Он всегда (не помню исключений) насвистывает под нос и прекращает свистеть, когда подходит ближе и начинает рассматривать данные на экранах.

Дверь тихо закрывается, щелкает собачка. Тишина становится ватной, тупой, безнадежной.

Теперь я точно знаю (или это лишь ощущение?), что нахожусь в другой идентичной реальности. То, что я хотел и боялся сделать, произошло вне моего желания.

Я знал, что не сумею побороть страх. Но подсознательно сделал все правильно. Мне ни к чему вспоминать уравнения третьей и пятой теорем — они стали частью моего «я». Но это все равно сделал я. Может, так и на фронте трус превозмогает страх? Не усилием воли, а «нутром», не понимая самого себя?

Неважно.

Может, в этой идентичной реальности нет Гардинера и никто не собирается убивать меня с помощью замечательного препарата, Не прошедшего клинических испытаний?

Может, в этой идентичной реальности Гардинер, если он существует, не имеет ничего общего с Аленой?

Почему я размышляю о происходящем, будто сторонний наблюдатель? Тот абстрактный квантовый наблюдатель, чья личность используется в инфинитном исчислении для описания бесконечных множеств несоотнесенных ветвей в независимых многомириях?

Вспоминаю Кейт, которой не было в моем мире, вспоминаю, как мы с ней познакомились и как расстались. Значит, должен помнить и Гардинера. Алену. Леру.

Слишком волнуюсь и не могу отделить истинные воспоминания от наведенных. Точнее — первоначальные от наложившихся в идентичных мирах. Так и должно быть?

Нужно успокоиться. Пока в палате никого нет, навести порядок в собственной памяти. Если это возможно.

Перед моим «взглядом» будто черная скатерть лежит на бесконечно длинном столе, смотрю на нее и начинаю знать — не видеть, не представлять, не ощущать, а именно знать, как знаешь, что дважды два четыре, солнце восходит на востоке, а между двумя точками можно провести прямую линию, и притом только одну. Знание вспухает, как пирог, который Алена ставила в духовку, и он на глазах поднимался, становился высоким и на вид таким вкусным, что мне не терпелось приоткрыть дверцу и отрезать ломоть.

Что ж, я знаю теперь: доказательство шестой теоремы верно. Уравнение состояний показывает реальную идентичность любых миров в пределах любых видов многомирий, если выполняются условия Волкова. Я вывел эти условия, ими и воспользовался.

Половина третьего. Обычно в это время приходит Лера — забегает между лекциями, у них «окно» с двух до трех. Ее нет, и что это означает? Нет, потому что занята, или нет, потому что это другая идентичная реальность, в которой Лера никогда и не приходила ко мне посреди дня? Может, в этой реальности у меня с дочкой иные, не такие доверительные отношения?

Я должен это помнить. Леру в первой реальности, во второй… в третьей… Но память играет в странные игры. Я помню Кейт, которую не знал в той жизни. А Лера…

Пробегаю за несколько секунд — маленькая Лера, мы оставляем ее у бабушки в Питере, Алена без дочки очень скучает, а я погружен в работу, мы видимся только летом, когда ребенок приезжает на каникулы. Лера в моей памяти одна, прежняя, и возникает новый страх: почему я не помню эту Леру? Не может такого быть, квантовая неопределенность не достигает таких больших значений; мир, где Лера существует, и мир, где у меня нет и не было дочери, не могут быть идентичными, это физически невозможно!

Да полно…

Существует бесконечное количество идентичных миров, в которых у меня нет дочери, и бесконечное количество идентичных миров, где у меня и жены нет и никогда не было, и бесконечное количество идентичных миров, где я не попадал в аварию, и бесконечное количество идентичных миров, где я умер, а не впал в кому… И все это разные бесконечности, и ни одна из них в принципе (неравенство Волкова!) не может пересечься с бесконечностями моих идентичных миров, в океане которых я сейчас плаваю, как щепка, бросаемая волнами моего подсознательного из одной идентичности в другую.

Если Лера не пришла, значит, у нее что-то случилось.

Она не придет или…

Движение воздуха. Кто-то открывает дверь уверенной рукой. Не скрывается, как Кейт, не стоит на пороге, как неизвестный мужчина. Знакомое поскрипывание колесиков, знакомый запах лавандовой воды и больничной химии, смесь запахов, по которой я легко определяю миссис Куинберн, медсестру. Голос у нее молодой, говорит она, правда, редко, поскольку обычно приходит одна, совершает нужные манипуляции (меняет мне постель, переворачивает, обтирает гигиеническими полотенцами) и уходит, не проронив ни слова, но иногда в палату заглядывает кто-нибудь из врачей и называет медсестру по фамилии, иначе я бы не знал, что ее зовут миссис Куинберн. Разговор всегда профессиональный, многих слов я не понимаю, и мне кажется, что миссис Куинберн, несмотря на молодой голос, — женщина средних лет, может, сорока, может, даже старше. Не знаю, почему я так думаю. По тому, как она ко мне прикасается? По тому, как иногда бормочет что-то под нос, так тихо, что я не разбираю ни слова?..

Миссис Куинберн подходит к мониторам, минуту стоит неподвижно — видимо, изучает показатели. Обычно она этого не делает, это не входит в ее обязанности, а свое дело она знает. В этой идентичной реальности у нее другие обязанности? Что заинтересовало ее на экранах?

Наконец знакомые звуки и знакомые прикосновения. С меня снимают легкое одеяло, которым я был накрыт с утра, меня приподнимают за плечи и стягивают рубаху, воздух в палате прохладный, и мне кажется, я покрываюсь гусиной кожей. Миссис Куинберн натягивает на меня свежую рубаху и опускает на подушку. Немного поворачивает мне голову, чтобы я «смотрел» вверх, в потолок, хотя какое это имеет значение?