Ставка на Водолея - Рита Тальвердиева

Все говорят, что мы с Лодей похожи, как близнецы, – одного роста, телосложения, та же грива русых волос, даже имена одинаковые. Чтобы не путать, нас еще в консерватории перекрестили из Владимиров в Вольдемара и Лодю. Но, честно говоря, мы с ним совершенно разные. Лодик успешно прячет свои комплексы за ширмой немногословия и сдержанности, эмоционально раскрываясь лишь на сцене. Я же – балаболка и балагур, как дразнят меня дома. Поначалу нас сплотило душевное одиночество. А позднее мы поняли фетиш мужской дружбы и оба выковали из романов Дюма: один за всех – все за одного. Короче, спелись мы основательно. И я уже подумывал, чтобы познакомить Лодьку с моей кузиной Майкой из Солнечногорска – курортного местечка в пятнадцати км от Пятигорска. На днях я показал ее фото Лоде. Он ничего не сказал, но на следующий же день перезвонил при мне своей матушке и проинформировал, что на весь отпуск едет со мной на Кавминводы. Это вместо досель оговоренных двух недель! Здорово!..

У Лодика с предками отношения непростые. До третьего курса он жил вдвоем с матерью – теть Катей, как я ее по-простецки называл (нам, провинциалам, простительно). А затем она сошлась с мужичком с ноготок – сторожем в морге – бр-р-р! И даже фамилию поменяла – из Светловой стала Барабановой. Лодька сразу же перешел жить в общагу. Уже год мы с ним снимаем хату на Строительной, а дома он бывает не намного чаще, чем я у своих в Питере, в Пятигорске то есть.

Родители у меня классные! Радости было, когда я еще только намекнул, что мы с Лодей приедем почти на целый месяц. Сегодня я им назвал номер рейса, и матушка сказала, что в Минводы нас приедут встречать дядь Коля на своем авто, теть Валя, Майка, ну и конечно, отец. Даже Джеки – нашего старенького пинчера – возьмут с собой.

Ключик

Трель телефона наложилась на пронзительный визг дверного звонка. Катерина Барабанова тут же вынырнула из вязкого дурмана сновидений – о боже, на часах уже восемь! Накинув халат, прошаркала в прихожую и, прежде чем взять трубку телефона, приложилась к глазку.

Узнаваемо мелькнул сизый угреватый нос Барабашки – так подразнивали мужа соседи и знакомые, а вскоре незлобливо стала называть и сама Катерина. «Опять бухой», – вяло подумала она и, распахнув дверь, привычно заголосила:

– Даже дверь не в состоянии открыть! Снова нажрался, паразит…

Не дожидаясь, пока Барабашка захлопнет дверь, сорвала трубку и хорошо поставленным голосом пропела: – Да-а?.. Сына? Здравствуй, родной…

От непривычно потеплевшей интонации жены Барабашка выронил в прихожей свою нейлоновую котомку, которая с глухим стуком брякнулась о немытый пол. Следом, безуспешно пытаясь ее поднять, шлепнулся и Барабашка.

Супруга даже не повернула головы, и Барабашка, обиженно подтянув к себе свою сумку, прислушался.

– Когда? Уже завтра? Тогда вечером жду – пирожков в дорожку напеку. С картошкой и с капустой… Ну просто зайти ты можешь?! Я ж со-ску-у-чилась, – шмыгнув носом, протянула Катерина. – К пяти жду, целую, – наконец, облегченно выдохнула она и бережно положила трубку на рычаг. Затем, нагнувшись к все еще сидящему на полу Барабашке, привычно скользнула пальцами по затылку супруга, взъерошила его заросшие виски и ласково пробурчала: – Правду говорят, бог пьяниц хранит. Я б уже раз десять висок об угол обувницы раскроила или нос бы разбила, а ему хоть бы хны…

– Я и забыл, как пахнут твои пирожки, – с пьяной слезливостью в голосе вздохнул Барабашка. – Володьку ждешь? – вдруг весело зыркнул он из-под разбойничьих бровей и стал развязывать узел нейлоновой котомки. Обычно в ней он приносил с дежурств то ломти поминального пирога, то конфеты-пряники, то фрукты, что щедро ссыпали клиенты морга за помин души их усопших родственников. Водку домой он не доносил. Распивал с коллегами на дежурстве. Благо начальство по ночам с проверкой не шастает, вокруг тихо и покойно. Чего ж не пропустить по маленькой?

На этот раз Барабашка, запустив руку в котомку, вытащил за шнурок бело-голубую кроссовку, вторую же просто вытряхнул на пол.

– Фирма! сорок четвертый размер, с амортизацией. Володьке впору будет…

Супруга обалдело глянула на него.

– Сюр-при-и-з, – пьяно растянув губы, пропел Барабашка, обнажив синие десны.

– Откуда? Небось у жмурика стащил, урод! – вздохнула она, но кроссовки ей понравились – с виду совсем не заношенные, а главное, действительно, Володькин размер. – Это ж примета плохая – в дом тащить от покойника, – сварливо добавила она.

– Ух, зажралась ты, Катюха! Не хошь – как хошь. Я сам поношу. – И, тяжело поднявшись, заковылял с одной кроссовкой под мышкой в спальню.

Катерина, махнув рукой, направилась в ванную. Она не видела, как Барабашка, сидя на кровати, пытался втиснуть правую ногу в левый ботинок. Безуспешно: каждый раз стелька сминалась пополам. Тогда разъяренный Барабашка с треском выдрал стельку и тупо уставился на нее – к ее изнанке был прикреплен маленький серебристый ключик, запаянный в прозрачный целлофан.

– О! Ключ от квартиры, где деньги лежат… Барабашка счастливо улыбнулся и аккуратно засунул стельку на место. Все эти манипуляции окончательно утомили его, и Барабашка, обняв кроссовку с чьим-то секретом, завалился на кровать.

– Пьяный проспится, дурак никогда, – пробурчал он, поудобнее устраиваясь на незастланной постели, и тут же громко захрапел.

Лодик

Уже первые три дня на Водах разбили мое вычурно-лубочное представление о Кавмин-водах вдребезги. В своем воображении я видел полотно Кавказских Минеральных Вод в стиле позднего Ильи Глазунова: на блеклом фоне «измученных нарзаном» курортников, тоскливо совершающих ежедневный променад от бювета до столовой, разбросано несколько ярких исторически значимых пятен: место дуэли Лермонтова в Пятигорске, дачи Кшесинской и моего кумира Шаляпина в Кисловодске… Где-то в левом верхнем углу тщательно выписаны лики Юрия Андропова и прораба перестройки, лауреата Нобелевской премии Михаила Горбачева (что ни говори, а родились они где-то рядом – в каких-то двух-трех сотнях километров от КМВ). И все это – в обрамлении сочных высоких трав, курчавых гор и хрустальных ручьев. Да, чуть не забыл! Где-то в правом нижнем углу полотна вдруг проявился Ося Бендер, нагло «толкающий» входные билеты в пятигорский «Провал» (непременно надо побывать!), а чуть ниже – Киса Воробьянинов, в нарочно выпачканном пиджаке, слезно выводящий рулады: же не манж па сис жур …

Итак, уже на третий день нашего отпуска я влюбился в этот животворный уголок природы бесповоротно. Прав, по большому счету, Тютчев – нет слов, способных точно передать наши мысли и чувства. И мне рассказать об обаянии этих мест так же трудно, как описать светящийся нимб над головой святого, безупречную красоту росинки, неукротимый императив желания. Притягательность Кавминвод вовсе не в перечне достопримечательностей, а в явственной пульсации природных сил, не затянутых корсетом псевдоцивилизации.

Я, Вольдемар и Майя выходили из дома утром и возвращались не раньше десяти вечера. В первый же день мы вдоль и поперек облазили гору Машук, окунулись там в крохотное бирюзовое озерцо с горячим сероводородным источником, берущим начало из знаменитого «Провала», а после обеда (благо кафе и другие точки общепита разбросаны здесь на каждом шагу) пошли за пролесками на юго-восточный склон Бештау, где Майя показала почти скрытые в зарослях фрагменты Старосмоленского тракта. Ладно и прочно выложенным булыжникам было не меньше двухсот лет! Умели же у нас строить дороги, а говорят, что у России-матушки две беды! Видимо, только одна.

На следующий день мы почти час купались в адреналине, пролетая над горами Железной, Змейкой, Медовой и Лысой в корзине воздушного шара. Это блаженство подарил нам городок Железноводск. А во второй половине дня Вольдемар пригласил нас на региональный джазовый фестиваль в Минераловодском музыкальном училище, где он когда-то учился. Это училище носит имя Василия Сафонова – крестного отца Большого зала Московской консерватории. Уже достаточно просвещенный друзьями, что и Пушкин, и Белинский, и Толстой и вообще весь цвет культуры и искусства России непременно оставлял свой след на Кавминводах, я выразительно глянул на именную табличку, прикрепленную к вполне современному зданию.

– Что, и Сафонов здесь жил? – поддел я Лодю.

Майя рассмеялась и сказала, что завтра вечером мы поедем в Кисловодск и я там увижу старинный Сафоновский курзал и впредь не буду так по-дурацки шутить.

Но ни я, ни тем более мои друзья не догадывались, что завтра вечером – 4 апреля – нам уже будет ни до шуток, ни до замечательного курзала, ни до чего другого.

Глава II

Виктор Жуков

Краевой центр, 3 апреля 200… г.

Первая же мысль, запульсировав немым отчаянием, уже вяло крутилась заезженной пластинкой: это конец, конец, конец всему . Он еще раз, уже по диагонали, мазнул взглядом по шоковой публикации в сегодняшнем «Российском репортере»: