Эоловы арфы - Владимир Бушин

Произнесенное неожиданно и презрительно при таком стечении публики в этом зале, где Дункель так хотел остаться инкогнито, оно словно плетью по лицу хлестнуло бывшего акционера. "Откуда он знает? - растерянно метались его мысли. - Неужели запомнил по единственному визиту в их редакцию?"

- Если я скажу, - каждым своим словом вдавливая бывшего акционера в кресло, повторил Маркс, - "Вы, господин Дункель, отняли у человека, который остро нуждается, пятьдесят талеров", а вы этого не делали, то в понимании кодекса Наполеона я возвожу на вас клевету.

- Господин председатель! - взвился Бёллинг. - Я протестую против подобных ораторских приемов!

- Господин прокурор, - вмешался защитник Шнейдер, - вам следовало протестовать, когда подсудимого перебили. А теперь он лишь дает разъяснения тому, кто его перебил.

- Протест отклоняется, - бесстрастно промолвил Кремер, твердо держа голову.

- Если же я скажу, - продолжал оратор так, будто все происшедшее не имело к нему никакого отношения, - "Вы, господин Дункель, вор или изменник, у вас воровские или предательские наклонности", а на самом деле вы ангел во плоти, то я оскорбляю вас.

Все были удивлены еще больше, чем Дункель, когда Маркс назвал того по имени. А видя, как подсудимый отхлестал Дункеля, большинство присутствующих радовались сейчас не меньше, чем тот негодовал!

- Статья "Аресты", - Маркс говорил неторопливо, четко, казалось, он читал лекцию, - вовсе не бросает господину Цвейфелю обвинения в том, что он предатель народа или что он сделал некое гнусное заявление. Нет, в этой статье сказано: "Говорят, будто господин Цвейфель заявил еще, что в течение недели покончит в Кёльне с мартовской революцией, со свободой печати и другими порождениями злополучного 1848 года". Таким образом, господину Цвейфелю вменяется в вину вполне определенное заявление. Поэтому, если бы пришлось выбирать, какую статью нужно применить в данном случае, то следовало бы остановиться не на статье 222 - об оскорблениях, а на статье 367 - о клевете.

"Вам от этого легче не стало бы", - подумал про себя, но уже ничего не сказал вслух Дункель.

- Почему же прокуратура вместо статьи 367 применила к нам статью 222? - таким тоном, словно это имело чисто академический интерес, спросил Маркс. Но вдруг голос его стал жестким, и, впечатывая в мозги слушателей каждое слово, Маркс ответил на свой вопрос: - Потому, что статья 222 гораздо менее определенна и дает больше возможности обманным путем добиться осуждения человека, раз хотят, чтобы он был осужден.

- Господин председатель! - нетерпеливо воскликнул прокурор. - В интересах дела я прошу огласить статью 222.

- У вас нет возражений? - обратился председатель к защитникам.

- Никаких. Но, может быть, это сделает сам подсудимый? - ответил Шнейдер.

- Вы не против? - осведомился председатель у прокурора.

- Нет. В некотором смысле это даже полезно, - загадочно ответил Бёллинг, видимо рассчитывая поймать подсудимого на неточности перевода.

Маркс раскрыл кодекс Наполеона и сначала прочел по-французски, а потом перевел на немецкий:

- "Если одному или нескольким должностным лицам административного или судебного ведомства при исполнении... ими своих служебных обязанностей будет нанесено какое-либо оскорбление словами с целью затронуть их честь или их деликатность, то лицо, оскорбившее их таким образом, карается тюремным заключением сроком от одного месяца до двух лет".

При всем желании Бёллинг не мог придраться к такому переводу. Но он спросил:

- Что же вы находите в этой статье неопределенного, подсудимый Маркс?

- Никакому точному определению, господин прокурор, - Маркс протянул в сторону Бёллинга раскрытый кодекс, - не поддаются посягательства на деликатность и честь. Что такое честь? Что такое деликатность? Что такое посягательство на них? Это целиком зависит от индивида, с которым я имею дело, от степени его образованности, от его предрассудков, от его самомнения. Одно понимание чести было, например, у Александра Македонского или Аристотеля и совсем другое...

Дункель вжался в кресло, ожидая, что Маркс опять назовет его имя. Но тот все-таки нашел его взглядом и беспощадно закончил:

- ...И совсем другое - у генерала Врангеля или у присутствующего здесь господина Дункеля.

Публика захохотала. Слабая улыбка возникла даже на лице той мумии среди присяжных, на которую обращал внимание Энгельс.

- Господин председатель! - стараясь перекрыть шум, негодующе воскликнул Бёллинг. - В своей газете подсудимый Маркс уже неоднократно поносил славное имя старого генерала Фридриха Врангеля. Он продолжает это и здесь. Из совершенно очевидных соображений личной мести за что-то он опять глумится и над господином Дункелем, человеком, который по возрасту годится ему в отцы. Это недопустимо!

- Господин прокурор, - едва Маркс открывал рот, как тотчас воцарялась тишина, - у меня нет никаких личных счетов ни с господином Дункелем, ни с генералом Врангелем. Просто у каждой революции есть свой Врангель и есть свой Дункелъ. Только в этом всемирно-историческом аспекте меня и интересуют названные фигуры.

- Что значит "свой Дункель"? - осторожно спросил Кремер.

- Разъяснение этого вопроса, господин председатель, увело бы нас слишком далеко. - Маркс понимал, что возиться сейчас с личностью бывшего акционера, представлять его фигурой, типичной для революции в Германии, фигурой буржуа-предателя, хотя это действительно так, было бы неуместно. Позвольте ограничиться разъяснением того, что такое "свой Врангель". В любой революции Врангель - это человек, который мечтает въехать на белом коне в столицу, залитую кровью восставшего народа. В прошлом году, в июне, такую мечту осуществил французский Врангель - Луи Эжен Кавеньяк, в ноябре ее удалось осуществить и нашему Врангелю, Фридриху. Будут новые революции - будут новые Врангели. Но рано или поздно великая революция будущего пресечет их древний род.

- Благодарю за разъяснение, - тоном, который можно было одновременно посчитать и серьезным, и ироническим, сказал Кремер. - Вернемся к существу дела.

- Вернемся, - охотно согласился подсудимый. - Как я уже сказал, господа присяжные заседатели, статья 222 в данном случае неприменима. Прокурор настаивает, чтобы вы при вынесении вердикта руководствовались не только этой статьей кодекса Наполеона, но и прусским законом от пятого июля тысяча восемьсот девятнадцатого года. Но этот закон имел своей целью дополнить, а вовсе не отменить статью 222. Он распространяет кары статьи 222 за оскорбления в письменной или печатной форме. Естественно, он может это сделать лишь в том случае, лишь при наличии тех условий, той обстановки, при которых статья 222 карает оскорбление словесное, устное...

Без труда можно было заметить, что все больше людей в этом зале вольно или невольно восхищались неотразимой логикой рассуждений Маркса, его спокойствием, иронией. Но сильнее всех была захвачена сидящая в третьем ряду, перед Дункелем, дама в вуали, чутко отзывавшаяся на каждый логический или эмоциональный поворот речи.

- Статья 222 предусматривает наказание за устное оскорбление чиновника лишь в том случае, если такое оскорбление наносится, во-первых, в личном присутствии чиновника, во-вторых, во время исполнения им своих служебных обязанностей. - Маркс выставил вперед правую руку и загнул на ней сперва один, потом второй палец. - Следовательно, кара за письменное или печатное оскорбление возможна при наличии тех же условий. Поэтому ни статья 222, ни закон 1819 года не могут ни под каким видом быть применимы к газетной статье, пусть даже и "наносящей оскорбление", но через продолжительное время после исполнения чиновником своих служебных обязанностей и в его отсутствие. А ведь именно так обстоит дело в данном случае: когда инкриминируемая статья была опубликована, господин Цвейфель исполнял обязанности не обер-прокурора, а депутата Национального собрания и находился в это время не в Кёльне, а в Берлине. Он не мог подвергнуться оскорблению или поношению как обер-прокурор, находящийся при исполнении своих обязанностей.

- Казуистика! - выпалил Бёллинг. - Я глубоко убежден в этом!

- Убежденность, господин прокурор, - холодно отрезал Маркс, прекрасная вещь лишь при одном непременном условии: если она не заменяет способности рассуждать.

Зал одобрительно загудел.

- Господа! Прошу соблюдать порядок! - опять возгласил председатель.

В это время один из присяжных, назвавшийся Отто Хюбнером, купцом, спросил разрешения задать подсудимому вопрос. В виде исключения - допрос подсудимых давно закончился - председатель разрешил.

- Господин Маркс! - с искренним недоумением начал Хюбнер. - При том толковании, какое вы даете статье 222, получается, что нельзя безнаказанно оскорбить, например, не только председателя суда или прокурора, но и любого, самого незначительного судебного чиновника, присутствующего здесь, и в то же время есть полная возможность совершенно безнаказанно оскорблять короля, ибо он не здесь, а в Берлине. Это же поразительная нелепость!