Гордиев узел - Бернхард Шлинк

Он выглянул в окно. Задний двор, белье на веревке между окнами, свежевыкрашенный дом на фоне обшарпанных стен, высокие кирпичные трубы на крышах, крики играющих детей. Дальше, за крышами, — высотные дома, церковная башня. Неужели где-то здесь, в этом городе, Франсуаза сидит и поджидает Криса или, чего доброго, готовится провести с ним ночь? «Не сходи с ума! — одернул он сам себя. — У тебя уже паранойя на почве ревности. Ты еще ни разу не видел Криса ни с одной женщиной и не раз спрашивал себя, не гомик ли он».

Все было гораздо проще. Во время обыска у него в доме они сделали слепки с его ключей. Он держал их в папке, в которой возил с собой чертежи и тексты для перевода. И которую он, конечно же, оставлял дома, отправляясь за покупками в Кюкюрон.

«Ну, погоди, Булнаков! — подумал он. — Так просто, голыми руками, ты меня не возьмешь!» Он позвонил в мастерскую и заказал новый замок для входной двери в офис и для сейфа. К вечеру заказ был выполнен. В обед он был по делам в городе и в каком-то магазине случайно нашел открытку, на которой был изображен высунутый язык. Уходя на ужин и закрывая офис, он повесил ее на дверь.

На ночь он остался в Марселе. Мермоз не успел получить новые чертежи и обещал прислать их завтра с курьером. Крупный заказ, последний из текущей серии. Георгу срочная работа была более чем кстати. Ему предстояло пережить выходные. Первые выходные без Франсуазы. Он уже не верил в то, что она объявится. Как и в то, что ей грозила опасность или что с ней что-то случилось. Какой им был смысл убивать ее, после того как они без проблем получили все чертежи? Нет, просто Франсуаза бросила его как ненужную вещь. Он утратил свою актуальность для Булнакова и, следовательно, для нее.

Он переночевал в офисе на тахте. Вечером он много выпил и не слышал, пытались ли люди Булнакова проникнуть внутрь или нет. Открытки с высунутым языком на дверях не было. Но ее мог взять кто угодно.

Курьер от Мермоза приехал только к вечеру. Он привез два толстых рулона с чертежами и целую стопку инструкций и пояснений. Пока Георг все это отксерокопировал, за окнами стемнело. Он так хорошо знал дорогу домой, так часто ездил по этому маршруту и днем и ночью в час пик, в любую погоду — один раз даже в снегопад, — что ехал как на автопилоте. Пока не обратил внимания на машину, которая следовала за ним как привязанная. Он заметил ее на автомагистрали, на последнем отрезке пути от Экса до Пертюи. В Пертюи он попытался оторваться от нее. На одном из перекрестков ему удалось проскочить на красный свет перед грузовиком, потом он какое-то время петлял по узким улочкам. Но когда он за городом выехал на дорогу в Кюкюрон, они уже ждали его и опять сели ему на хвост. Теперь у него не оставалось сомнений: им был нужен именно он.

На подъеме он выжал из старенького «пежо» все, что мог. Но выжимать было почти нечего, и они легко держали нужную дистанцию. Несколько обгонов ему тоже не помогли: они тут же вновь оказывались за ним.

За Ансуи дорога опустела. Георг все еще гнал изо всех сил. Он решил ехать не домой, а прямо к «Старым временам» и там как следует посигналить, чтобы привлечь внимание посетителей ресторана и бара напротив, где играли в карты и бильярд. Страха он не испытывал. Почти не испытывал. Все внимание его было сосредоточено на дороге и на управлении. Он уже не сомневался в том, что они едут за ним не случайно, и, конечно же, не мог не думать о Булнакове и его людях, о материалах на заднем сиденье и об открытке с высунутым языком, которая, возможно, их разозлила. Но что особенного они могли сделать ему на этой дороге, по которой он ездил уже тысячу раз, между Ансуи и Кюкюроном, где его все знали? И потом, может быть, это вовсе и не они, а просто какие-нибудь пижоны, которые смеха ради решили поездить с ним наперегонки.

Это были не пижоны. Перед самым поворотом на грунтовую дорогу, ведущую к его дому, они догнали его и, поравнявшись с ним, стали резко выдавливать его на обочину. Георг затормозил, «пежо» соскочил на откос и уткнулся в кювет. Георг ударился головой о рулевое колесо.

Они вытащили его из машины. Он еще ничего не соображал, одна бровь у него была разбита. Он поднял руку, чтобы потрогать рану, и в ту же секунду получил сильный удар в живот, потом еще и еще один. Он был не в состоянии даже попытаться защищаться; удары сыпались на него градом, он не мог предвидеть, откуда будет следующий удар и как от него защититься. Каждый удар — новая боль и новая порция страха.

Наконец он обмяк и потерял сознание. Его нашел сосед в тот момент, когда он, придя в себя, выпрямился и заглянул в машину, чтобы убедиться в том, в чем почти не сомневался: мермозовских материалов на заднем сиденье не было. Без сознания он пролежал недолго. У Ансуи он взглянул на часы — было без четверти десять, теперь часы показывали ровно десять.

Ему не удалось отговорить соседа не вызывать полицию и «скорую помощь».

— Вы посмотрите на себя! Вы только посмотрите на себя! — причитал тот.

В боковом зеркале Георг увидел свое залитое кровью лицо. У него все болело так, что он едва держался на ногах.

— Переломов нет, — сказал врач, осмотрев его и зашив бровь. — Внутренних повреждений я тоже не нахожу. Можете ехать домой. Постарайтесь несколько дней поменьше двигаться, соблюдайте щадящий режим.

17

Рассеченная бровь заживает, а ушибы хотя и болят на следующий день сильнее, но на третий уже меньше, чем в первый, а начиная с четвертого напоминают постепенно слабеющую мышечную боль. Еще ночью, после того как его допросили в полиции и привезли домой, Георг принял горячую ванну, в субботу больше лежал на кровати или в гамаке, а в воскресенье, получив из мастерской машину, уже поехал в «Старые времена» ужинать. «Все могло быть гораздо хуже, — утешал он себя, — скоро полегчает, скоро все пройдет». Но по мере того как ослабевала физическая боль, крепло чувство беспомощности. Он никогда так конкретно не думал об этом, но, как он сейчас заметил, всегда это чувствовал. «Мое тело, здоровое или больное, — это мой дом, подобно тому дому, в котором я живу, более того — оно есть выражение моей целостности. Без него моя целостность не более чем иллюзия. То, что оно есть, что я обитаю в нем, что только я один имею на него права, было важной составляющей моего мироощущения. Такой же важной, как твердость земли под ногами».

В детстве, во время отпуска в Италии, Георг стал очевидцем землетрясения, и то, что земля, по которой люди так уверенно ходят, оказалась настолько ненадежной и способной качаться и дрожать, как палуба корабля, глубоко потрясло его. Теперь же ужас сознания собственной беспомощности, когда его вытащили из машины и избили, ужас сознания того, что его тело можно так же легко взломать и разгромить, как и его дом, оказался гораздо страшнее физической боли.

Наконец, когда остро-болезненное состояние, при котором каждое движение причиняет боль, прошло, когда он снова мог нормально ходить, сгибаться, распрямляться, все чувства в нем заглушили злость и ненависть. «Они отняли у меня Франсуазу, избили меня, убили моих кошек, проникли в мой дом, в мой офис. Они воспользовались мной как предметом, как отмычкой и получили все, что им было от меня нужно и что я отказывался им дать.

Если я позволяю проделывать со мной такое, то цена мне не больше, чем вот этому камню, или садовому шлангу, или окурку. И пусть это будет последнее, что я успею сделать в жизни, но я сделаю из Булнакова отбивную или взорву его вместе с машиной, а еще лучше — вместе с этими скотами, которые чуть не убили меня».

Он мысленно рисовал себе картины мести, одну страшнее другой. Эти картины не отличались оригинальностью, он оперировал образами знакомых по многочисленным фильмам героев и мстителей. Когда его фантазия иссякла и он попытался строить конкретные планы, то сразу же заметил, как мало знает о своих врагах. Сколько людей у Булнакова? Где он живет? Что он делает целый день?

В понедельник ему нужно было в Марсель, и он поехал через Кадене. Это был приличный крюк, но можно было проехать мимо квартиры Франсуазы. Движимый надеждой, которую он якобы уже похоронил, Георг высматривал Франсуазу. Входить в дом он не хотел.

Зеленая малолитражка стояла на месте. Припаркованная, как обычно, на другой стороне узкой дороги, на обочине, левые колеса на асфальте, правые — вплотную к живой изгороди. Георг остановился у ворот, в несколько прыжков преодолел ступеньки, пробежал по усыпанному галькой дворику и остановился перед входом. Франсуаза никогда не запирала входную дверь, когда была дома. Но сегодня дверь была заперта. Отступив на несколько шагов и посмотрев наверх, Георг с удивлением увидел, что шторы на окнах по-прежнему задернуты. Он постучал в дверь, подождал, постучал еще раз.

На дороге посигналил грузовик, который медленно и осторожно пытался протиснуться мимо машины Георга. Одно из верхних окон виллы открылось, и Георга окликнули. Он поднял голову.