Дикие лебеди - Юн Чжан

Большой Ли ухаживал за мамиными зверями и брал ее с собой на природу. Зимой он научил ее кататься на коньках. Весной, когда сходил снег, они вместе наблюдали, как люди совершают важный ежегодный ритуал «подметания гробниц» и сажают цветы на могилах предков. Летом они ходили на рыбалку и за грибами, осенью выезжали на окраину города стрелять зайцев.

Долгими маньчжурскими вечерами, когда в степи выл ветер и окна покрывались изморозью, Большой Ли устраивался на теплом кане, сажал маму на одно колено и рассказывал ей чудесные истории о горах Севера. Она засыпала, мечтая о загадочных высоких деревьях, небывалых цветах, сладкоголосых ярких птицах и корешках женьшеня, которые на самом деле были маленькими девочками: выкопав, их следовало обвязать красной веревочкой, чтобы не убежали.

Большой Ли рассказывал маме и о повадках зверей. Тигры, бродившие тогда по горам северной Маньчжурии, добродушны и не трогают человека, если не ощущают опасности. Тигров он любил. Медведи — совсем другое дело: они свирепые, от них следует держаться подальше. Если все — таки встретишь медведя, нужно замереть, пока он не опустит голову: на лбу у медведя челка, которая, когда он опускает голову, закрывает ему глаза и мешает смотреть. При виде волка нельзя поворачиваться и бежать, потому что убежать невозможно. Нужно остановиться и глядеть ему прямо в глаза, будто тебе не страшно, а потом начать медленно — медленно отходить назад. Годы спустя уроки Большого Ли спасли маме жизнь.

Однажды, когда маме было пять лет и она играла в саду со своими животными, ее окружили внуки доктора Ся, стали толкать, обзывать, а потом бить и швырять из стороны в сторону. Они загнали ее в угол сада, где был засохший колодец, и спихнули туда. Колодец был глубокий, и она больно ударилась о камни на дне. В конце концов кто — то услышал ее крики и позвал Большого Ли, который прибежал с лестницей. Он полез вниз. Повар держал лестницу. Одновременно с ними, сама не своя, прибежала бабушка. Через несколько минут Большой Ли вытащил маму в полубессознательном состоянии, всю в ссадинах и ушибах, наверх и передал бабушке. Маму отнесли в дом, где доктор Ся осмотрел ее и обнаружил перелом одной из тазовых костей. Годы спустя эта кость иногда смещалась — на всю жизнь осталась легкая хромота.

Когда доктор Ся спросил маму, что случилось, она сказала, что ее толкнул Шестой (внук). Бабушка, всегда чуткая к настроению доктора Ся, поскорее оборвала дочь, потому что Шестой был его любимцем. Когда доктор Ся вышел из комнаты, бабушка велела маме не жаловаться на Шестого, чтобы не огорчать доктора. Потом некоторое время мама не могла выходить на улицу из — за перелома. Дети окончательно отвернулись от нее.

Сразу после этого происшествия доктор Ся стал отлучаться из дому — его не бывало по нескольку дней. Он ездил в местный центр, город Цзиньчжоу, находившийся в сорока километрах к югу, в поисках работы. Обстановка в доме была невыносимой, и случай с мамой, который легко мог оказаться смертельным, убедил его в необходимости переезда.

Это было серьезное решение. В Китае великой честью считалось иметь семью, где несколько поколений живет вместе, из уважения к таким семьям даже улицам давали названия вроде «Пять поколений под одной крышей». Распад большой семьи воспринимался как трагедия, которой следует избегать любой ценой, но доктор Ся с веселым лицом сказал бабушке, что только рад хотя бы частично снять с себя груз ответственности.

У бабушки словно камень с души свалился, хотя она и старалась этого не показывать. В сущности, она уже давно мягко подталкивала доктора Ся к этой мысли, особенно после того, что случилось с мамой. Довольно она натерпелась от большой семьи, от ее постоянного леденящего присутствия, от ее тихой ненависти и молчаливого злопыхательства — от семьи, где у нее не было друзей, и от дома, где она ни на минуту не могла уединиться.

Доктор Ся разделил свое имущество между родственниками. Себе он оставил лишь вещи, пожалованные его предкам маньчжурскими императорами. Вдове старшего сына он отдал все земли. Средний сын унаследовал аптечную лавку, а младшему достался дом.

Доктор позаботился, чтобы с Большим Ли и другими слугами обращались хорошо. На вопрос, не боится ли она бедности, бабушка ответила, что для счастья ей нужны лишь ее дочь и сам доктор Ся: «С любовью даже простая ключевая вода станет сладкой».

Морозным декабрьским днем 1936 года семья собралась у главных ворот проводить их. У всех, кроме Дэгуя, единственного сына, который не возражал против женитьбы отца, были сухие глаза. Большой Ли отвез их на станцию, и мама, плача, попрощалась с ним. Но поезд привел ее в восхищение. Единственный раз она ехала на поезде в годовалом возрасте, и сейчас прыгала от радости и не могла оторваться от окна.

Цзиньчжоу, большой город с почти десятью тысячами жителей, был столицей одной из девяти провинций Маньчжоу — го. Расположен он примерно в пятнадцати километрах от моря, там, где Маньчжурия подходит к Великой стене. Подобно Исяню окруженный крепостной стеной, он быстро рос и далеко вышел за ее пределы. Город мог похвастать несколькими текстильными фабриками и двумя нефтеперегонными заводами; он находился на пересечении больших железнодорожных магистралей и даже располагал собственным аэропортом.

Японцы заняли его в начале января 1932 года после тяжелых боев. Захват этого стратегически важного населенного пункта сыграл решающую роль в поражении Маньчжурии и, породив серьезный дипломатический конфликт между Японией и Соединенными Штатами, вызвал к жизни цепь событий, которые десять лет спустя привели к Пёрл — Харбору.

Когда в сентябре 1931 года японцы начали наступление на Маньчжурию, Молодой Маршал, Чжан Сюэлян принужден был сдать им свою столицу Мукден (Ныне Шэньян.). Вместе с двухсоттысячным войском он вошел в Цзиньчжоу, где и учредил свою штаб — квартиру. Разбомбив город с воздуха — то была одна из первых бомбовых атак в истории, — японцы заняли его и стали там зверствовать.

Именно в Цзиньчжоу доктору Ся, которому уже исполнилось шестьдесят шесть лет, пришлось начинать все сначала. Средства позволили ему снять лишь глиняную хижину размером три на два с половиной метра в одном из беднейших кварталов — в речной низине, под дамбой. Большинству владельцев здешних лачуг не хватало денег, чтобы справить настоящую крышу — они клали на четыре стены куски искореженного железа, а сверху прижимали их тяжелыми булыжниками, чтобы кровлю не сорвало частыми сильными ветрами. То была самая окраина — по другую сторону реки расстилались гаоляновые поля. В декабре, когда супруги Ся только приехали сюда, бурая земля заледенела так же, как и река, которая доходила здесь почти до тридцати метров в ширину. Весной, когда таял лед, земля вокруг хижины превращалась в трясину, и в ноздри шибала вонь от нечистот, не чувствовавшаяся зимой, когда они замерзали. Летом эту местность осаждали комары. Жизнь постоянно осложнялась наводнениями: река затапливала дома, а за состоянием набережной никто не следил.

Главное мамино впечатление тех лет — ощущение почти невыносимого холода. И спать, и что — либо делать можно было только на кане, занимавшем большую часть хижины; в углу помещалась еще маленькая печка. Спали втроем тоже на кане. Не было ни электричества, ни водопровода. Уборной служила глиняная лачуга с общей выгребной ямой.

Прямо напротив дома стоял ярко расписанный храм, посвященный богу Огня. Желавшие помолиться привязывали лошадей перед самой хижиной семьи Ся. Когда становилось теплей, доктор Ся по вечерам брал маму на прогулки вдоль берега реки и читал ей классические стихи на фоне величественных закатов. Бабушка к ним не присоединялась: не принято было, чтобы супруги прогуливались вместе, к тому же бинтованные ножки навеки лишили ее возможности испытывать удовольствие от ходьбы.

Они почти умирали с голоду. В Исяне семье давала пропитание земля доктора Ся, и в доме всегда был рис, даже после того, как японцы забирали свою долю. Теперь доход резко упал, а японцы присваивали себе гораздо больше прежнего. Многое из того, что производилось в этих местах, насильственно вывозилось в Японию, огромная японская армия в Маньчжурии забирала рис и пшеницу почти подчистую. Местному населению иногда доставались кукуруза или гаолян, но их не хватало. Основной пищей служила желудевая мука, омерзительная на вкус и ужасно пахнувшая.

Бабушка никогда не знала такой бедности, но все же это было самое счастливое время в ее жизни. Доктор Ся любил ее, и дочь всегда была при ней. Больше не нужно было выполнять изнурительные маньчжурские ритуалы, и в крошечной глинобитной хижине часто звучал смех. Иногда они с доктором Ся коротали вечера за картами. Если проигрывал доктор, бабушка давала ему три щелчка, а если проигрывала она, то доктор Ся награждал жену тремя поцелуями.