Дети закрытого города - Мария Чурсина

В прихожей сразу стало тесно и запахло дождём — осенней моросью, волосы Антона были чуть влажными. Он потоптался на месте, снимая куртку.

— Чашку чая не нальёшь? — попросил он и засопел, как первоклассник, которому мама не помогает завязать ботинки, и он мучается, вяжет сам, а шнурки выпадают из непослушных пальцев. — День такой выдался. Чокнуться можно.

Вета молча ушла на кухню, включила там свет. Спички ломались под неловкими пальцами. Не с первого раза, но она сумела зажечь горелку и поставить на неё почти полный чайник.

Послышался шум воды: Антон умывался в ванной, фыркал. Вета прислонилась спиной к прохладному подоконнику и, сложив руки на груди, снова закрыла глаза, принялась досыпать. Она хотела вернуть сон про истребители над городом, потому что даже такой сон казался лучше, чем реальность, куда её выдернули.

Реальность просыпалась вместе с ней и усмехалась голосом Арта, смотрела презрительно глазами Жаннетты. Вета не знала, что делать с такой реальностью. И табуретка на кухне была только одна.

Пришёл Антон, ногой поддел табуретку, подвинул её ближе и уселся верхом, как на коня. Пока они молчали, закипел чайник. Вета разлепила глаза и пошла наливать кипяток кружку, сама удивляясь, как не облилась.

— Я вот что подумал. Надо тебе уволиться, — выдохнул Антон, когда кружка с чаем опустилась перед ним. Развернувшиеся листья чая плавали, изредка прибиваясь к краям. Он взялся за ручку — на стол выплеснулось несколько капель.

— Чего? — фыркнула Вета, ещё не до конца разобрал смысл его слов.

— Не знаю, может, я не так сказал. Надо вежливее, надо как-то по-другому. Но у меня, если честно, голова не работает уже. Ты не хотела бы уволиться из школы? Так лучше? — протянул Антон просительно.

Он смотрел на неё ясно-прозрачными глазами, а Вете ещё чудились яростно гудящие истребители.

— И куда потом? — глупо спросила она.

— Уедешь домой. Ты же откуда-то приехала, правильно? Извини, что не сказал сразу. Такое идиотское совпадение. Это ведь я тебя сюда привёз, да.

— При чём тут ты? — не поняла Вета. Она потянулась к горячему боку чайника, чтобы заварить чаю и себе тоже, но вспомнила, что кружка у неё тоже всего одна, как и табуретка.

Антон отхлебнул кипятка, поморщился, прикрыл рот ладонью.

— Да ни при чём. Подумал, что надо было тебе рассказать. Может, ты захотела бы на первый же попавшийся поезд сесть и укатить отсюда куда подальше.

Дорога, серой лентой тянувшаяся за окном, пустовала — ни одной машины. Горели жёлтые фонари, похожие на сырные головки. Вета смотрела на город, залитый этим желтоватым маревом, как туманом, из которого торчали высотки в стороне центра и бело-красные трубы теплоэлетростанций. Всё вокруг казалось влажным, блестящим от дождя. Капли чертили на стекле древние руны.

— Что рассказать? — спросила Вета, чувствуя, что онемели губы, как будто её оглушили препаратом, одним из тех, которые так любят стоматологи.

— Правда. — Антон постучал кончиками пальцев по столу. — Я очень удивился, когда узнал, что тебе даже не сказали, куда ты едешь. И в Петербург никогда вот так не тянули людей извне. Просто… приезжие, конечно, есть, но они попадают сюда не по своей воле. Тем более что полгода назад только закончилась война.

Вета молчала, глядя на его пальцы. Рукава рубашки Антон закатал почти до локтей, словно собирался идти врукопашную прямо здесь, и его руки с выделяющимися венами лежали на столе. Пустую чашку он отодвинул к самому краю.

Он поднял на неё глаза, прозрачные и грустные.

— То есть, похоже, она не закончилась. Тебе лучше уволится и уехать. Пока есть время. Надеюсь, что время ещё есть.

— Слушай, я ничего не понимаю в ваших здесь иммигрантах и мирах, — взмахнула рукой Вета. — Надеюсь, хоть ты объяснишь мне? Но я в любом случае не могу вот так уйти. Я никогда не отступаю перед трудностями.

Она сглотнула и в точности повторила фразу Лилии.

— Всем поначалу тяжело, у всех бывают проблемы. Что же теперь, сбежать? — И едва удержалась, чтобы не подтолкнуть несуществующие очки поглубже на нос.

— Ты что, не понимаешь? — Антон повысил голос, но тут же умолк, кашлянул, глядя в сторону. — Это опасно. Я помогу тебе уехать. Если всё это зайдёт слишком далеко, я уже ничем помочь не смогу.

— Хватит! — Вета мотнула головой.

Она резко развернулась к окну, и ей показалось, все фонари города погасли на секунду и снова загорелись. Как будто Петербург подмигнул ей.

— Какая ещё война? — спросила она чуть хрипло.

— С магами. Мы так называем мигрантов, чтобы проще было. Может, стоит как-то получше всё объяснить, но мне ничего не приходит в голову, извини.

Всё это походило на продолжения сна. Среди ночи к ней ворвался сумасшедший следователь и принялся рассказывать о какой-то войне. А улицы города пустовали, только тихий ветер шуршал листьями. Днём припекало солнце, и улыбались прохожие. Дети валялись в опавших листьях. Какая ещё война?

— Ладно, — сказал Антон, замучившись ждать. — Ты подумай. Нужно подумать. Если что… ну, ты знаешь.

Не оборачиваясь, Вета кивнула.

Возможно, думала она, он и правда не в себе. Врываться в дом к человеку и предлагать ему уйти с работы — ненормально. У неё просто слишком расшалились дети, а не маньяк держит нож у горла.

Антон по-хозяйски прошёл в комнату, стянул на пол ненужное покрывало, лишнюю подушку и устроился спать. Вете ничего не оставалось, как только погасить свет. Но даже при погашенной лампе тени лежали на потолке. Она пожалела, что не обзавелась шторами. Город за окном сиял так ярко, что бледные тени шевелились.

Глава 8. Скажи, что не сможешь

Она красилась перед зеркалом в ванной, сначала ресницы, веки, потом губы — тёмной помадой. Антон, замерший в дверном проёме, уже открыл рот, чтобы сказать Вете, что эта помада её делает лет на пять старше. Но вовремя понял, что именно этого она и добивается.

Тёмная помада, слой туши, слой тёмно-бежевых теней — именно так и должна выглядеть потрёпанная жизнью учительница. Лет тридцати, не больше, но на лбу уже залегли бы хмурые складки, плечи поникли под грузом проблем, юбка обвился грустными полами. Антон не имел ничего против учительниц, но…

Вета обернулась.

— Тебе действительно так нужно всё это? — спросил он, застёгивая пуговицы на манжетах, просто чтобы чем-то занять глаза. Рубашка, оказывается, сильно измялась за ночь. Надо было бы заехать домой.

— Что? — искренне не поняла она. — У меня уроки с пятыми классами, а во вторую смену — с восьмыми. Ты следующую ночь опять собираешься здесь провести?

— Надо бы домой съездить, — усмехнулся он.

На завтрак не было ничего, кроме заваренного вчера чая. В холодильнике скучала банка консервированной фасоли и огрызок от капустного кочана.

— Но могу встретить тебя после школы.

— Боишься, что я сама не найду дорогу? — усмехнулась Вета, роясь в сумочке. — Нет уж, спасибо.

Она и подумать не могла, что когда солнце начнёт заваливаться за высотку университета, сама позвонит Антону, чтобы он её встретил.

— Что за проблемы с журналом?! — Лилия не сдерживалась. Она кричала, как будто отчитывала нерадивого ученика, а он то и дело огрызался в ответ. И по другому не понимал. Вот только Вета молчала, но каждый раз на полшажка отступала к двери. — Что это, я спрашиваю? Почему перепутаны страницы, почему здесь помарка? Это официальный документ, как вы не понимаете!

— Я делала всё по инструкции, но там оказалось меньше страниц…

— По инструкции? — вопрошала Лилия, ударяя многострадальным журналом по краю стола. — А голова ваша была где? Это что, по-вашему, тетрадь двоечника?

Ещё один шажок назад. Скоро дверь упрётся в лопатки.

— Забирайте свой журнал, — вздохнула Лилия, выдохшись от крика. — И чтобы к вечеру у меня на столе лежали ваши тематические планы.

Вета подхватила журнал — тяжёлую книгу в синей обложке — и выскользнула в учительскую. Там все разом сделали вид, что ничего не слышали, такие уж тут были порядки. Все ходили на цыпочках и друг друга называли по имени-отчеству, вот только ненависти никто не отменял.

Всё правильно, нужно только расправить плечи, нацепить на лицо безразличное выражение и не улыбаться. Не улыбаться никогда.

Она молча проскочила мимо учителей и оказалась в коридоре, где на паркетном полу лежали полотна солнечного света. У дверей кабинета её ждали пятиклассники, радостно-серьёзные, с неприподъёмными ранцами.

Солнце пекло спину, и пахло сырым паркетом: уборщица только что прошлась мимо со своей широченной шваброй, злобно покрикивая, чтобы они подвинулись. Запах мокрого паркета стал запахом школы. Мимо носились младшеклассники, как саранча.