Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

LI–LIV: Теперь пора вернуться к теме I–II. Пушкин и Онегин расстаются, а мы, обогащенные сведениями о детстве, юности и рассеянной жизни Онегина в Петербурге, вновь присоединяемся к нему по пути из столицы в имение дяди. «И тем я начал мой роман», — замечает Пушкин в «профессиональной» реплике «в сторону» (LII, 11). Онегин приезжает в имение, где узнает о смерти старика (LII, 12–14). Поселяется в деревне (LIII, 9). Сначала сельская жизнь его занимает, потом вновь начинает одолевать скука. Сельские прелести, перечисленные в LIV как причина онегинской хандры, обеспечивают естественный переход к автобиографическому и «профессиональному» отступлению в шести строфах, завершающих главу (LV–LX).

LV–LVI: Пушкин противопоставляет сплину своего друга собственную, насыщенную творчеством, любовь к деревне, которую он превозносит как лучшую обитель для своей Музы. В LVI разность между стилизованным Пушкиным, блаженно мечтающим в идиллических дубравах, и Онегиным, предающимся в деревне хандре, используется, дабы подчеркнуть, что наш автор не разделяет байроновской прихоти отождествлять себя с героем. Ссылка на «насмешливого читателя» и издателя «замысловатой клеветы» представляет собой еще один штрих к раскрытию «профессиональной» темы в этой строфе.

LVII–LIX, 1—12: Полулирическое, полулитературное отступление, в ходе которого Пушкин объясняет, как творит его вдохновение. Строфа LVII (которая найдет великолепный отклик и будет усилена в гл. 8, IV и в «Путешествии Онегина», XIX) включает в повествование еще две библиографические ссылки — на «Кавказского пленника» и «Бахчисарайский фонтан», сочиненных Пушкиным в годы между созданием поэмы «Руслан и Людмила» (законченной в 1820 г.) и «Евгением Онегиным» (начатым в 1823 г.).

LIX, 13–14 и LX, 1–2: Несколько неожиданная «профессиональная» реплика «в сторону». Пушкин обещает написать большую поэму, не связанную с ЕО (сходное обещание — на этот раз написать роман в прозе — будет дано в гл. 3, XIII–XIV).

LX, 3—14: Между тем поэт закончил первую главу настоящего романа и под псевдоклассический аккомпанемент напутствий и предчувствий посылает ее на север, к «невским берегам», об удаленности которых уже упоминалось в II. Так элегантно завершается песнь.

Глава вторая

Глава вторая состоит из сорока строф, две строфы (VIII и XXXV) не закончены, в одной содержатся только первые девять стихов, в другой — первые четыре и последние три. Время действия — июнь 1820 г.; место — район лесостепи, расположенный примерно в 250 милях к юго-востоку от Петербурга и в 200 милях к западу от Москвы, приблизительно на пересечении 32° восточной долготы и 56° северной широты (то есть примерно в 150 милях к юго-востоку от Михайловского, куда Пушкину в августе 1824 г. суждено было приехать на два года из Одессы и сочинить там следующую песнь){1}. Вымышленные поместья в ЕО — это четыре имения (с деревнями, населенными крепостными), каждое из которых расположено в нескольких милях от другого: богатое имение Ленского (Красногорье, как оно названо в главе шестой), в 3 милях от него имение Зарецкого (преобразившегося буяна из той же шестой главы), «замок» Онегина с обширными земельными угодьями и сравнительно скромное имение Лариных с господским домом, который называют «бедным жилищем» и в котором легко размещаются на ночлег пятьдесят гостей.

Пушкину вторая глава виделась посвященной Ленскому, выпускнику Геттингенского университета и посредственному поэту; и действительно, вся песнь раскручивается вокруг деревенского соседа Онегина, но в структурном плане ее центральная часть — пусть связанная с Ленским, исходящая от Ленского и вновь к нему возвращающаяся — повествует не о самом Ленском, а о семействе Лариных. Пятнадцать строф (VI–XX) отведены характеристике Ленского и его дружбе с Онегиным, за ними, как по ступенькам, читатель идет по ряду из семнадцати строф (XXI–XXXVII): от возлюбленной Ленского к ее сестре Татьяне; от любимых романов Татьяны к характеристике ее родителей; от сентиментального образования ее матери к жизни Лариных в деревне; от нее к смерти бригадира Ларина; от этой смерти к посещению Ленским кладбища; что, в свою очередь, ведет к эсхатологическому и «профессиональному» эпилогу в три строфы. Вся эта замысловатая сюжетная вязь, трактующая тему Лариных и Ленского, связывающая Аркадию со смертью и мадригалы с эпитафиями (таким образом предвещая сквозь туманный, но отшлифованный кристалл смерть самого Ленского в главе шестой), предваряется идиллическим описанием пребывания Онегина в деревне (I–V).

I–V: Рассказ о переезде Онегина в деревню (гл. 1, LII–LIV) продолжается; обобщенная «rus»[43] (гл. 1, XLIV–XLVI) незаметно приобретает теперь приметы стилизованной Руси. Строфы I–II приводят нас в «замок»; III характеризует покойного дядю Онегина; IV описывает попытки Онегина улучшить положение крестьян и тем самым излечить свою хандру; далее следует V, в которой говорится об отношении соседских помещиков к молодому столичному франту и его новомодному либерализму.

VI–XX: Столь же суровая критика (так происходит переход к следующей теме) относится и к Ленскому, другому молодому либералу, который только что вернулся в свое имение из немецкого университета. В строфах VII–XII описываются его характер, образ жизни, занятия в той же среде мелкопоместного сельского дворянства. В строфах XIII–XVIII Онегин и Ленский сводятся вместе и сравниваются. А в строфах XIX–XX Пушкин воспевает любовь Ленского, подражая стихотворной манере молодого поэта, что подводит нас к Ольге и ее семье — центральной теме главы. Пушкинское участие в этой главе в основном философично: по духу он близок Онегину; они оба ведут себя как пресыщенные, эксцентричные светские львы по отношению к тому, что трогает Ленского. В XIII, 13–14 и XIV, 1–8 дружба, излюбленная тема того времени, характеризуется голосом Пушкина. Споры Ленского с Онегиным в XV–XVII приводят Пушкина к философскому пассажу о страстях (XVII–XVIII). Интонации XVII, 6—14 повторятся еще раз в шестой главе в авторском надгробном слове на смерть Ленского. Ряд «профессиональных» ремарок о луне, о героинях романов и женских именах служит средством переключения на центральную тему главы — семейство Лариных. Кроме рассуждений, связанных с игрой в куклы, в конце строфы XXVI и двустишия о привычке в конце строфы XXXI, авторский голос почти не слышен до самого конца этой песни.

XXI–XXXIII: Структурная сердцевина второй главы состоит из тринадцати последовательно расположенных строф, изображающих семейство Лариных.

XXI: Восемнадцатилетний Ленский влюблен в девушку шестнадцати лет по имени Ольга, подругу своих детских игр. Их отцы, которые умерли, когда Ленский был в Геттингене, давно прочили детям свадьбу.

XXII: Строфа в элегической манере Ленского описывает внушенную Ольгой поэтическую любовь.

XXIII: Тип Ольгиной красоты наводит на Пушкина тоску в главе второй, как и на Онегина в главе третьей. В строфе пародируется стиль, которым романист мог бы приняться за описание своей героини. Затем следует риторический переход.

XXIV: Переключение от сентиментализма к романтизму, от розовощекой веселой Ольги к бледной, задумчивой Татьяне. Несмотря на офранцуженность сознания, Татьяна, благодаря своему душевному складу, оправдает (в главе пятой) те фольклорные ассоциации, которые рождает ее имя.

XXV–XXVII: Описывается полное мечтаний детство Татьяны. (Обратите внимание на перенос из XXVI в XXVII строфу, прием, который воспринимается Пушкиным как характерная черта новой, то есть «романтической» манеры.) Еще более дивные межстрофические переносы не раз встретятся при описании Татьяны в гл. 3, XXXVIII–XXXIX, когда она летит в сад, дабы избежать встречи с Онегиным, и в гл. 5, V–VI, в технически безупречно выполненном переносе, когда небесное знамение повергает ее в дрожь.

XXVIII: Хотя упоминание «балкона» не несет здесь особой смысловой нагрузки, эта строфа подготавливает формирование образа Татьяны (который позже, в конце 8, XXXVII, будет ретроспективно возникать перед Онегиным: она сидит у окна, погруженная в мечты, и вглядывается в туманную даль).

XXIX: Здесь начинает пульсировать тема, которая будет полностью раскрыта в гл. 3, IX, — любимые книги Татьяны. Ее библиотека, хоть и не отнесенная впрямую к определенному времени, наверняка включает книги добайроновского периода, особенно сентиментальные эпистолярные романы XVIII в. Тут Пушкин вводит тему романов, но для того лишь, чтобы перейти от Татьяны к ее матери, которая хоть и не была столь жадна до чтения, как дочь, тоже когда-то искала в «реальной жизни» героев Ричардсона. Переход-перенос ведет нас к следующей строфе.