Мэгги и Джастина - Джуди Кэролайн

Бесконечный, тесно застроенный город. Над почти незаметной вдали линией горизонта выступали нагромождения крыш. Чувствовалось, что поток домов катится вдаль — за возвышенностью уже незримые просторы. Это было открытое море со всей безбрежностью и таинственностью его волн. Лондон расстилался, необъятный, как небо.

В это сияющее утро город, ярко освещенный солнцем, был похож на серое полотно. В гигантской картине была простота — только два тона: бледная голубизна воздуха и мышиный отсвет стен. Разлив солнечных лучей придавал всем предметам ясную прелесть детства.

Свет был так чист, что можно было отчетливо разглядеть самые мелкие детали самых далеких домов. Многоизвилистый каменный хаос Лондона блестел как под слоем хрусталя — пейзаж, нарисованный в глубине настольной безделушки.

Но время от времени в этой сверкающей и неподвижной ясности проносилось дуновение ветра, и тогда линии улиц кое-где размягчались и дрожали, словно они были видны сквозь незримое пламя.

Под окнами особняков, у подъездов гостиниц уже начиналась настоящая дневная жизнь. Вдали, ближе к центру, виднелась темная громада гостиницы «Король Георг». Джастина даже немного наклонилась, чтобы рассмотреть кавалькаду правительственных лимузинов, которые направлялись к Букингемскому дворцу, очевидно отвозя на прием к королеве какого-то важного политического деятеля. Здесь, на Парк-Лейн, было полно таких жильцов. Многих из них Лион хорошо знал. Он даже называл их имена Джастине, но они ей ни о чем не говорили, а потом мгновенно выветривались из памяти.

Блиставшие галунами ливреи швейцаров в окрестных отелях выделялись под лучами утреннего солнца, словно маленькие островки золота. Джастина пыталась опять пробудить в себе любовь к этому бесконечному, громадному городу, который стал для нее местом, где когда-то исполнилась ее мечта стать актрисой. Однако, как ни странно, чувство глубокой привязанности не приходило. Она все чаще и чаще возвращалась мыслями в Америку, где она испытала необыкновенный душевный подъем и встретила Стэна… Или ощущала себя жительницей далеких австралийских равнин, которую лишь случайным дуновением судьбы занесло в этот центр цивилизации.

Среди не слишком многочисленных прохожих, сновавших под окнами особняка на Парк-Лейн, глаз Джастины автоматически отмечал строгие костюмы отправляющихся за покупками, однотипные черные пальто японских туристов, не спеша прогуливающихся с неизменными фотоаппаратами на шее, разноцветные ранцы щебечущих школьниц и быстро ускользавших от взгляда банковских служащих.

Подняв глаза, Джастина устремила взор вдаль, на крыши таких же невысоких особнячков в викторианском стиле и тонкие иглы небоскребов, возвышавшихся над деловой частью города.

Где-то там, распылившись по улицам, сновали толпы народа, автомобили превращались в песчинки; виднелся лишь гигантский остов города, казалось, пустого и безлюдного, живущего лишь глухим, пульсирующим в нем шумом.

На переднем плане слева сверкали покрытые черепицей крыши, медленно дымили трубы каминов, обогревавших дома в это прохладное утро. Где-то дальше, на другом берегу Темзы, голые вершины многолетних вязов казались уголком парка; ясно виднелись их обнаженные ветви, округленные вершины, в которых спустя несколько недель начнет пробиваться зелень.

Посредине ширилась и царствовала Темза в рамках своих серых набережных. То и дело мелькавшие дымы небольших пароходиков, очертания береговых грузоподъемных кранов, выстроенные хаотическими шпилями, придавали им сходство с морским портом. Взоры Джастины вновь и вновь возвращались к этому геометрическому хаосу, рядом с которым, незаметные за крышами домов, плыли барки. Она не в силах была отвести взгляд от этой тонкой ажурной полосы, прорезавшей город насквозь, словно серебрящийся на солнце галун. В это утро именно Темза привлекала взгляд Джастины. На мгновение ей даже захотелось покинуть свое мягкое удобное кресло у окна квартиры и пройтись вдоль берега, облаченного в серый камень. Вначале она представила себя стоящей рядом с мостом у Тауэра, затем идущей по набережной к следующему мосту, перекинутому через черную прохладу волн. В ее сознании эти мосты сближались, громоздились друг на друга, образуя причудливые многоэтажные строения, прорезанные арками всевозможных форм — воздушные сооружения, между которыми темнели куски речного покрова, все более далекие и узкие. Река текла между величаво возвышавшимися зданиями, построенными еще в незапамятные времена. Мосты словно превращались в нити, протянутые от одного берега к другому, и отливавшие золотом башни церкви Святого Георга на Хановер-сквер высились на горизонте, словно пограничные знаки, за которыми река, строения, голые деревья были лишь освещенной солнцем пылью.

Присмотревшись, Джастина увидела покатые крыши Сомерсет-хауса, в котором иногда бывал по делам Лион. Огромное пятно расположенного вдоль Темзы Сент-Джеймсского парка напомнило Джастине о том, как в теплые летние дни она любила ходить на озеро в его центральной части и кормить плавающих там пеликанов. Но это бывало не слишком часто, только тогда, когда Джастина испытывала приступ ностальгии по оставшейся где-то далеко родной Австралии.

Джастина поднялась с кресла и бросила взгляд на весь Лондон. В нем проступали долины, угадываемые по изгибам бесконечных линий и крыш. Главные улицы стояли ровными рядами, словно солнечные лучи, расходившимися от Гровенор-сквер. Вон там Пикадилли-Серкус со знаменитой статуей Эроса, там Трафальгарская площадь с колонной Нельсона, там церковь Святого Георга, чьи шпили бледнели в озарении солнца.

В этот утренний час стоявшее невысоко солнце еще не освещало сторону домов, обращенную к Сити. Ни одно окно еще не засверкало. Лишь кое-где стекла окон, выходивших на крышу, бросали в красноту жженой глины окружающих черепиц яркие блики, блестящие искорки, подобные искрам слюды. Дома оставались серыми, лишь высветляемые отблесками; вспышки света пронизывали кварталы. Длинные улицы, уходившие вдаль, прямо перед Джастиной прорезали тень солнечными полосами. Необъятный плоский горизонт, исчезавший за неровными изломами зданий, слева горбился за безлистными деревьями в Сент-Джеймсском парке. Детали, так отчетливо выделявшиеся на первом плане этой картины, бесчисленные зубчатые вырезы крыш с дымовыми трубами, мелкие штрихи многих окон постепенно стирались, сливались с нагромождением бесконечного города, предместья которого, уже незримые, казалось, простирались в морскую даль.

В сверкающем неподвижном небе не веяло ни ветерка. Дым, струившийся из каминных труб соседних домов, поднимался прямо вверх легкими клубами, терявшимися в высоте. Казалось, по городу на уровне домов пробегали волны — трепет жизни, всей той жизни, что была в нем заключена. Громкий голос улиц в сиянии солнца звучал смягченно — в нем слышалось наступление весны.