Лихо. Медь и мёд - Яна Лехчина

Приехали они затемно. Оконца постоялого двора горели уютным светом, из трубы валил дымок. Ольжана спрыгнула на землю и с наслаждением потянулась.

– Глядите, – сказала она устало-весело, обводя двор рукой. – Здесь хватит места и для вашей кибитки. Давайте попросим кого-нибудь её посторожить.

На удивление, Лале потупил взгляд и сказал, что намеревался заночевать прямо в кибитке, чтобы её не ограбили; слишком уж там много книжек и дорогого ему барахла. А вот Ольжане следует побыстрее снять комнату и спрятаться от чудовища в доме – как наставляла госпожа Кажимера.

– Вы с ума сошли, – поразилась Ольжана. – Где же вы будете спать? На этой скамеечке?

– Да я привык.

– Вам что же, совсем себя не жалко? – Ольжана упёрла руки в бока. – У вас есть лишняя спина? А может, среди ваших рукописей и нога запасная завалялась? Нет, так совершенно не пойдёт. Вас втянули в это дело из-за меня, и пока есть возможность, будете спать по-человечески. Не беспокойтесь, госпожа Кажимера оставила мне денег, хватит на комнату и вам.

Лале сказал, что деньгами на путешествие не обделили и его, и Ольжана кивнула.

– Тем лучше. За щедрое вознаграждение и сторожить будут охотнее.

Лале поспорил для виду, но не слишком усердно: должно быть, он признавал, что ему и вправду будет лучше спать в постели, а не на жёсткой лавке. Он уложил вещи у полога в одном только ему ведомом порядке, чтобы сразу заметить, не залез ли кто, и направился на поиски сторожа.

Ольжана метким взглядом заметила, как в его руке блеснула золотая монета, вытянутая из поясной сумки.

– Вы что? – воскликнула она, преграждая Лале путь. – Нельзя давать так много. Вы явно очень цените свои книжки, но кажется, вы очень устали с дороги и не понимаете, что делаете. Уберите.

Она заправила за ухо выбившуюся прядь.

– Если дадите сторожу столько, – зашептала она, – он решит, что вы страшно богаты – не станете ведь ему объяснять, что вас одарила могущественная колдунья. И сам же заберётся в вашу кибитку. Сребреника более чем достаточно – обещайте ему столько же, если утром найдёте вещи нетронутыми.

Лале согласился с ней, застенчиво улыбнувшись.

– Зато вы сразу видите, что я из тех башильеров, которые бедны как церковные мыши и не привыкли к тяжёлым кошелькам.

Пока Лале договаривался, Ольжана прижала к себе свой сак и шагнула за двери постоялого двора – в тепло и чад. Народу было не слишком много: мужчины пили и доедали поздний ужин, а хорошенькая подавальщица шмыгала между их столами. За стойкой скучал парень в засаленной рубашке, глядящий на всех ленивыми котовьими глазами. Он посмотрел мимо Ольжаны, почесал ржавую щетину на горле.

Ольжана вздохнула и потуже затянула платок под подбородком.

– Доброго вечера, – сказала она парню, подходя. – Есть ли свободные комнаты с видом на двор?

Чтобы Лале мог посматривать за своей кибиткой.

Парень окинул её вальяжным взглядом, от которого Ольжане сделалось неуютно.

– А что же, – спросил, – ты одна?

Путешествовать в одиночку было небезопасно, поэтому Ольжана сообщила со скрытой радостью: «Нет, с родичем, достопочтенным служителем Дланей». Жаль только, что за её брата Лале никак бы не сошёл, слишком уж они были не похожи. А родич – мало ли, какой дальний…

– Ты не ответил, – напомнила она сдержанно. – Комнаты?

Тут появился Лале – хлопнула дверь, перемежающе заскрипели половицы, – и парень перевёл внимание на него.

– Добрый вечер. – Лале учтиво поклонился. – Мне и моей племяннице нужен ночлег.

Парень присвистнул, оглядывая его с ног до головы.

– Ох ты, – он прищёлкнул языком, – тебя что, саблями рубили, монашек?

Лицо Лале вытянулось.

Ольжана закатила глаза. Чуть отодвинула Лале, выступая вперёд.

– Охал бы ты, дядя, на себя глядя, – процедила она. – Сдаётся мне, ты здесь не хозяин. Может, мне потребовать сюда кого-нибудь, кто вычистил бы тебе язык и объяснил, как следует обращаться с гостями?

Ольжана скрестила руки на груди. Она была готова к тому, что парень взъерепенится – пришлось бы отвечать в похожей манере, – но тот только скривился и начал рассказывать про комнаты. Да, мол, есть две свободные, из одной видно двор… У Ольжаны даже возникла шальная мысль выторговать у него цену поменьше, но решила, что это уж слишком – так и до склоки недалеко, а ей не хотелось бы оказаться ночью на дороге с Сущностью.

Ольжана сказала, чтобы им принесли еду, и подцепила один из ключей. Их с Лале комнаты оказались наверху – взлетев по скрипящей лесенке, она развернулась и дождалась, пока поднимется Лале.

– Доброй ночи, – сказала она, проглатывая зевок. И невесело пошутила: – Надеюсь, утром мы найдём это место в целости, а друг друга – в живых.

Лале посмотрел на неё усталым и спокойным взглядом.

– Госпожа Кажимера сказала, что ваше чудовище не так уж и быстро. – Он протянул ей мешочек. – Возьмите, повесьте на ручку двери. И немного рассыпьте по подоконнику. Это аконит, волчья отрава.

Ольжана хотела бы рассмеяться, но сдержалась из вежливости. Наверное, это ему для успокоения посоветовала госпожа Кажимера – боги, какая наивность!

– Видели бы эту тварь, не надеялись бы, что от неё можно откреститься травами. – Ей подумалось, что Лале, если встретит Сущность, передумает возить её по Вольным господарствам, и даже Драга Ложа его не удержит. – Но спасибо.

Лале кивнул ей:

– Доброй ночи.

А перед сном Ольжана, уже дождавшись еды и рассыпав лиловые лепестки аконита, проверила, крепко ли заперты окна и дверь. Она понимала, что и это – наивность, но как иначе?

Она вытянула из сака две восковых свечи и зажгла их, сжав фитили пальцами. Очистила тарелку от кусочков пищи, поставила на неё свечи и водрузила на столик при кровати. Затем разделась и, забравшись в постель, принялась смотреть, как от огоньков поднимались полупрозрачные струйки дыма.

Может, дым от церковных свечей не хуже ладанного и тоже пугает чудовищ.

Глава III. Время раздоров

Юрген знал: тот, кто назвал Чернолесье так, никогда здесь не был. Только слышал страшные сказки о колдуне и его учениках, обитающих в сердце чащи. Их лес был величественен и дремуч и раскрывался тысячами оттенков. Чернолесье могло быть тёмно-лиловым, как сливовая ночная тень, а поутру разлетаться пестротой зелени – глубинно-изумрудной, травяной и мшистой. На закате верхушки деревьев становились красными, как кораллы, привезённые Хранко из путешествий, или золотыми, будто растёкшийся церковный воск. Осенью их лес пылал жёлто-алыми кострами, чтобы, сгорев, обратиться в зимнее серебро. А то скажешь – Чернолесье, – и