Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Появление Роберта в Кавендишской лаборатории в Кембридже совпало с эпохой великих открытий в физике. В начале 1920-х годов европейские физики Нильс Бор, Вернер Гейзенберг и некоторые другие разрабатывали теорию, которую назвали «квантовой физикой» или «квантовой механикой». Если коротко, квантовая физика изучала законы поведения частиц очень малых размеров — молекул и атомов. Квантовая теория вскоре вытеснила классическую физику в понимании субатомных явлений, таких как вращение электрона вокруг ядра атома водорода.

«Горячие деньки», наставшие для физиков Европы, прошли мимо внимания заслуженных американских физиков. «Я по-прежнему оставался студентом в дурном смысле этого слова, — вспоминал Оппенгеймер. — До прибытия в Европу я не слышал о квантовой механике, не знал, что такое спин электрона. Сомневаюсь, что в Америке весной 25-го вообще кто-то о них знал, а уж я и подавно».

Роберт поселился в унылой квартире, которую называл «жалкой дырой». Обедал в университете, все дни проводил в углу подвальной лаборатории Д. Д. Томпсона, изготавливая бериллиевую пленку для изучения свойств электронов. Этот трудоемкий процесс требовал выпаривания бериллия на коллодий, после чего коллодий тщательно удалялся. Неуклюжий и не приспособленный к такого рода работе, Роберт быстро невзлюбил лабораторию. Он предпочитал сидеть на семинарах и читать журналы по физике. Однако, если работа в лаборатории и была «порядочным фарсом», она предоставляла возможность встречи с такими физиками, как Резерфорд, Чедвик, С. Ф. Пауэлл. «Там я встретил [Патрика М. С.] Блэкетта, который мне очень понравился», — десятилетия спустя писал Оппенгеймер. Патрик Блэкетт, который в 1948 году получит Нобелевскую премию, стал одним из наставников Роберта. Высокий, элегантный англичанин с откровенно социалистическими взглядами на политику окончил факультет физики Кембриджа всего тремя годами раньше.

В ноябре 1925 года Роберт писал Фергюссону: «Здесь очень богатое место, изобилующее роскошными сокровищами, и, хотя я совершенно не в состоянии воспользоваться ими, у меня есть шанс встречаться с людьми, многими хорошими людьми. Здесь определенно есть хорошие физики, я имею в виду — молодые. <…> Меня приглашали на встречи самого разного рода: по высшей математике в Тринити, на тайное собрание пацифистов, в клуб сионистов и несколько пресных научных клубов. Я не видел здесь ни одного чего-либо стоящего человека, который не занимался бы наукой…» Дальше Роберт отбрасывает бравирование и признается: «Мне здесь довольно плохо. Работа в лаборатории — страшная скучища, и я так плохо с ней справляюсь, что вряд ли узнаю что-то новое… получаю гадкие выговоры».

Трудности работы в лаборатории дополнялись ухудшением эмоционального состояния. Однажды Роберт поймал себя на том, что стоит перед пустой доской с куском мела в руке и повторяет: «Дело в том… дело в том… дело в том…» Его друг по Гарварду Джеффрис Вайман, приехавший в Кембридж в том же году, почуял неладное. Однажды он пришел к Роберту и застал его со стонами катающимся по полу. Рассказывая об этом инциденте в другом месте, Вайман передал слова Оппенгеймера о том, что «он чувствовал себя в Кембридже так паршиво, таким несчастным, что иногда падал на пол и катался по нему из стороны в сторону». Резерфорд однажды тоже был свидетелем, как Оппенгеймер рухнул как подкошенный на пол лаборатории.

Не приносил утешения и тот факт, что несколько близких друзей Роберта рано обзавелись семьями. Бывший сосед по комнате Фред Бернхейм тоже приехал в Кембридж, где встретил женщину, которая вскоре стала его женой. Предсказуемо дружба с Бернхеймом начала затухать, и Роберт это чувствовал. «У меня жутко запутанное положение с Фредом, — объяснял Оппенгеймер Фергюссону, — две недели назад был кошмарный вечер в “Луне”. Я с тех пор его не видел и краснею от одной мысли о нем. И о признании в духе Достоевского, которое он сделал».

Роберт очень много требовал от друзей, и подчас эти требования были непомерны. «В некотором роде, — вспоминал Бернхейм, — я почувствовал облегчение. <…> Его надрывность и напористость всегда вызывали у меня дискомфорт». Бернхейм ощущал себя в компании Роберта опустошенным. Роберт упрямо пытался оживить дружбу, и Бернхейм в конце концов сказал ему, что все равно женится и что «восстановить то, что нас связывало в Гарварде, не получится». Роберт не столько оскорбился, сколько был ошарашен, что человек, которого он так хорошо знал, неожиданно выпал из его окружения. Точно так же его поразила новость о раннем замужестве Джейн Дидишейм, одноклассницы из Школы этической культуры. Джейн всегда нравилась Роберту, и он опешил, узнав, что женщина его возраста могла выйти замуж (за француза) и родить ребенка.

К концу осеннего семестра Фергюссон сделал вывод, что Роберт страдает от «полновесной депрессии». Родители тоже заподозрили, что их сын переживает кризис. По словам Фергюссона, депрессию Роберта «усиливала и заостряла борьба с матерью». Элла и Юлиус настояли на своем срочном приезде в Европу для поддержки сына. «Он в душе хотел, чтобы она была с ним, — записал Фергюссон в своем дневнике, — но считал необходимым отговаривать ее от поездки. <…> Поэтому, когда он садился в поезд на Саутгемптон, где должен был ее встретить, его страшно корежило».

Фергюссон стал свидетелем лишь некоторых из происходивших зимой чрезвычайных событий. Ясно, однако, что многие из записанных Фергюссоном подробностей мог сообщить только сам Роберт, и вполне возможно — практически несомненно, — что, сообщая о них, юноша позволил своему пылкому воображению приукрасить подробности. «Отчет о приключениях Роберта Оппенгеймера в Европе» авторства Фергюссона датирован 26 февраля. Контекст позволяет сделать вывод, что эти строки были написаны в феврале 1926 года. Как бы то ни было, Фергюссон опубликовал свои заметки лишь через много лет после смерти Роберта.

Согласно отчету Фергюссона, один эпизод, указывающий на то, что Роберт терял контроль над своими эмоциями, произошел в поезде. «Он оказался в купе вагона третьего класса, где мужчина и женщина устроили любовь [предположительно, целовались и ласкали друг друга]. Роберт пытался читать книгу по термодинамике, но не мог сосредоточиться. Когда мужчина вышел, он [Роберт] поцеловал женщину. Она как будто даже не удивилась. <…> Однако его тут же охватило раскаяние, он рухнул на колени, раскинув ступни в стороны, и начал слезливо просить у нее прощения». После чего, поспешно схватив багаж, выскочил из купе. «Он был в таком ожесточении, что на пути с вокзала, спускаясь по лестнице и заметив внизу ту самую женщину, решил сбросить ей на голову свой чемодан. К счастью, он промахнулся». Если предположить, что Фергюссон передал рассказанную Робертом историю без искажений, это наводит на мысль, что рассказчик запутался в своих фантазиях. Он хотел поцеловать женщину? Так поцеловал или не поцеловал? Что именно произошло в купе — дело темное. А вот того, что якобы произошло на выходе из вокзала, определенно не было, хотя Роберт счел необходимым добавить эту подробность. Он переживал кризис, терял берега, и его выдумки отражали душевный надлом.

Приехав в порт встречать родителей, Роберт все еще пребывал в возбужденном состоянии. Однако первым человеком, кого он увидел на сходнях, оказался не его отец или мать, а Инес Поллак, одноклассница из Школы этической культуры. Роберт переписывался с Инес, пока она училась в Вассарском колледже, и пару раз встречался с ней в Нью-Йорке на каникулах. Много десятилетий спустя в интервью Фергюссон сказал, что был уверен: Элла «устроила дело так, чтобы с ними [в Англию] приехала молодая женщина, знакомая Роберту по Нью-Йорку, и попыталась свести их, но у нее ничего не получилось».

В своем «дневнике» Фергюссон написал, что, увидев Инес на сходнях, Роберт хотел было развернуться и убежать. «Трудно сказать, — продолжал Фергюссон, — кто испугался больше — Инес или Роберт». Со своей стороны Инес, вероятно, видела в Роберте возможность вырваться из нью-йоркской жизни, где ее донимали материнские придирки. Элла согласилась сопровождать девушку в Англию в надежде, что та отвлечет Роберта от мрачных мыслей. В то же время, по словам Фергюссона, Элла считала Инес «до смешного неподходящей» для сына и, заметив, что у него действительно проклюнулся интерес к ней, отвела Роберта в сторону и пожаловалась на «прилипчивость Инес, решившей ехать вместе с нами».