Смерть по сценарию - Наталья Андреева

— Вообще по человеческим ассоциациям можно многое узнать. Вот тебе то акулы в этих облаках мерещатся, то скаты. Значит, на работе проблемы: какая-то хищная рыба норовит тебя пожрать.

— Не будем о неприятном. Если тебе в белом и пушистом видится верблюд, это что?

— А я верблюд и есть. Еще и убийство какого-то писателя навьючили. До кучи, значит.

— Кстати, разобрался с его шедеврами?

— У тебя хотел кое-что спросить. Ты сейчас как?

— Ну, если больше пить не будем, то вполне. Неси творение. Как там оно называется?

— «Смерть на даче».

Алексей на всякий случай посмотрел, что делают женщины, и успокоился: обе надели купальники, разлеглись на солнышке и шептались о чем-то настолько женском, что он не решился даже подойти. В прохладном доме Леонидов прихватил прозрачную папку с распечаткой и пошел к Барышеву под яблоню. Вместе они склонились над «Смертью…».

— Так, ну это про тебя и Сашу. Гнусно, ничего не скажешь. Мерзкий тип, рожу бы ему набить, да помер, к несчастью.

— А дальше интересно. Там он пишет про себя, про писательские муки и про то, что ни в чем этом не виноват.

— И что? Где мысль?

— Я тут сделал несколько выдержек, подчеркнул интересные места. Ты послушай. Нет, не смотри сюда, а так, на слух, что тебе это напоминает? — Леонидов отодвинулся и с выражением и акцентами на нужных словах зачитал: — «Истина — это не последняя, а предпоследняя инстанция, последней всегда остается вера, хотя она слепа, а истина зряча. Выходит, что в человеке главенствуют слепые чувства, так кто он после этого?»

— Философ. Не любил парень людей, а?

— Вот еще: «Семья — это попытка установить более тесные узы с людьми, которые кажутся тебе близкими по духу, но в итоге оказывается, что в кругу, куда тебя пытаются затащить, столько лишних! обитателей, что начинаешь думать: а стоит ли?»

— Не женат, значит, был парень, а?

— После такого вывода, как следующий, не удивительно. Вот послушай: «Любовь — это один из самых слепых инстинктов, целиком основанный на противоречиях, нелепостях и недоразумениях. Отсутствие в ней логики подразумевает отсутствие разума, отсутствие разума — отсутствие воли, а отсутствие воли — полную деградацию личности. Значит, любовь — низшее из чувств, так почему оно тогда самое великое для человека?»

— Бред.

— Не бред, а определенная жизненная концепция. Отрицание основных человеческих ценностей. Вот что это за бред. А вот уже ближе к теме: «Мой Бог — это моя совесть, назвать меня неверующим нельзя, но то, во что верю я, для других неприемлемо. Поэтому со своей жизнью я имею право поступать согласно своей религии, а она не пассивна по отношению ко всему, а активна». Ну? Серега?

— Стой-стой. Он был псих?

— Писатель. Улови мысль — три заданных вопроса и один ответ: «…со своей жизнью я имею право поступать…»

— Самоубийца?

— Вот. И я так подумал. Был задуман неплохой спектакль, голова у парня варила: умудрился и к Саше зайти, и платок стащить, и пуговицу отодрать. Зачем подставлял? Непонятно. Мстил за детскую обиду? Такой зрелый, сложившийся человек, писатель, красавец, талант и помнить про какую-то девчонку? Не поверю.

— Тогда что? Ты понял?

— Сначала подумал, что понял. После десяти листов такого чтива совершенно был уверен, что Клишин — самоубийца, причем помешанный на собственном величии. Не было мотива: почему? Я объяснил это легкой шизанутостью, больше ничем. Да, его не публиковали, но Павел Андреевич не бедствовал: дачку ты сам видел, дамочки по нему с ума сходили, и дамочки, заметь, не бедные. Словом, мужчинка был не из дешевых. Статейки в газеты пописывал, гонорары получал, славы не было, это да. Но ведь непризнанные гении тем и утешаются, что уверены, будто настоящий талант современники не понимают. Рассудит, мол, история, а памятники у нас ставят только после смерти. Больная страна, страдающая некрофилией, как я недавно по телевизору услышал. Так что безвестность писателя — это не повод.

— А что же повод?

— Да ничего. Его убили, Серега.

— Ты же сам…

— Да, пока не прочитал вот это: «…Мое тело лежит у стола, потому что я не смог умереть сидя. В сидячей позе есть смирение, а я хочу просто упасть, ни на миг не согнув коленей. Я хотел посмотреть в глаза Ему и спросить: «Ну что, ты доволен?» Его изображение висит в углу, и никто в этом доме не смеет зажигать перед ним свечу в дни великих религиозных праздников, потому что те, кто сюда придут в этот вечер, не верят ни во что, кроме стакана с ядом, стоящего на столе. Если я прав, то лежу сейчас возле стола, голова левой щекой собирает с пола пыль и остатки опилок, правая нога чуть согнута в колене, левая выпрямлена, глаза открыты и остекленели, руки раскинуты, ладони открыты. Я ухожу пустой, все оставив здесь. А все — это моя последняя книга…»

— И что? Из чего ты, Леша, сделал вывод, что писателя убили? Я ничего не нашел.

— Вот и я сначала ничего не заметил. Так, прочитал, пробежал глазами, пропустил, пошел дальше, а потом вдруг всплыло. Я видел труп Клишина, Серега. И он лежал точно в такой же позе, какая здесь описана.

— Ну и что?

— А то. Ты можешь сколько угодно позировать, прицеливаться к стакану с ядом и видеть себя после смерти красивым и спокойным. Можешь даже выпить этот цианистый калий и приготовиться красиво упасть, но, когда яд начинает действовать, в дело вступают инстинкты, самый могучий из которых у человека — желание жить. Ты видел, как умирают от мгновенно действующего яда? Прежде всего наступает удушье, человек хватается руками за горло, потому что яд парализует, сердце останавливается и воздуха не хватает. Тем более повернутая в нужную сторону голова, нога, согнутая в колене. Нет, Серега, ему просто подыграли, еще теплое тело положили согласно сценарию, так он и окоченел.

— Погоди, значит, убийца дал яд, потом посмотрел, как Клишин корчится в агонии, тут же передвинул его к столу и заботливо по книге все устроил? Да это же монстр!

— Не знаю, кто это. А главное, не пойму — зачем. Такое ощущение, что написали пьесу, всем раздали роли, даже мне и моей жене, хотя мы не соглашались ни на какое действо, занавес подняли и она началась. Только парадокс в том, что пьесу написала жертва, то есть тот человек, который на события теперь влиять никак не может. Понимаешь? Но действие-то идет! Каким образом он мог заставить актеров исполнить свои роли так близко к тексту, с убедительностью, и, главное, зачем? Ты понимаешь?

— Я все равно ничего не понимаю. Слушай, давай выпьем, что ли? — Он принес нагревшуюся бутылку, два стакана, плеснул туда водки и, чокнувшись с Алексеем, продолжил мысль: — Я человек физически сильный и не такое повидал в жизни в бытность свою в горячих точках на службе в Вооруженных Силах. Я боюсь только того, чего не могу задушить голыми руками, — всякой мистики и привидений.

— Брось, тут не мистика. Это какой-то розыгрыш, рожденный больным воображением, но породил его человек.

— Хочешь взять неизвестного монстра за жабры?

— Ну, во-первых, не хочу, чтобы эта «Смерть…» появилась в печати. Во-вторых, не могу представить, что его поймает Игорек Михин. А про милиционеров ты у Клишина читал?

— Что, честь мундира задета?

— А не надо всех считать глупее себя. Я и Сашке уже об этом говорил, и тебе повторяю.

— Ну, если тебе будет нужен еще раз взломщик с руками, способными согнуть железную кочергу…

— Ты мне всегда нужен. Знаешь, Барышев, я тебе втайне иногда завидую: если бы я был таким высоким, здоровым, сильным и, главное, спокойным. Ты по жизни идешь без всяких дурных мыслей, как по проспекту, а я все закоулки какие-то ищу, меня в стороны швыряет, и помойки на пути часто попадаются, не то что на твоих элитных тротуарах. Но когда мы вместе, то ты — вроде как моя действующая рука.

— Так. Стакан поставь.

— Ладно, я понимаю, что сам, вроде Клишина, начинаю нести бред. Последнюю не надо было пить, пардон. Все, забыли. Пойдем, что ли, купаться?

— А ты не потонешь после водки и шашлыков?

— А ты, Серега, на что? Я видел в санатории, как ты плаваешь. Парочку Леонидовых за волосы из воды вынешь одной левой.

— Раз доверяешь, тогда пойдем. Женщины! Купаться! — заорал Барышев так, что Анечка с Александрой вздрогнули и вскочили.

— Сережа, ты нас напугал! — накинулась Аня на мужа.

— А чем вы так увлеклись? Пошли охладимся, дамы.

Речки в деревне Петушки не было, не повезло местным жителям с природным водоемом. Но жадные до отдыха дачники скинулись на экскаватор и вырыли пруд, вполне пригодный для купания. Сначала на берега завезли несколько машин речного песка, чтобы создать иллюзию настоящего пляжа, но песок со временем куда-то рассосался, местами зарос травой, и теперь все зрелище напоминало большую грязную лужу, особенно после того, как местные ребятишки перемесили все дно, бултыхаясь целый день у берега. Конечно, вода в пруду прозрачной и без того не была — дно илистое. Через пару лет после того, как пруд вырыли, в нем завелись пиявки и лягушки, но, когда на улице больше тридцати градусов жары, уже все равно, с кем вместе ты будешь плавать, в смысле с какими животными.