Святая и греховная машина любви - Айрис Мёрдок

Какой он ужасно аккуратный, думала Харриет, и как мне весь день хотелось его видеть. Даже сейчас он надел свежую рубашку, галстук и эти красивые запонки — наверняка нарочно выбрал к моему приходу, раньше я ни разу их не видела. Как он чисто выбрит, с ума сойти, и весь он такой чистый, даже под ногтями вычищено, не то что у Блейза. Впрочем, у Монти ведь отец был священник — возможно, в этом-то все и дело. Он и сам ужасно похож на священника. Странно, что он кажется таким маленьким и изящным, хотя на самом деле рост у него вполне приличный. Наверное, это по сравнению с Блейзом, с его чисто мужской неряшливостью.

— Монти, не надо так убиваться, — сказала она, просто чтобы что-то сказать. — Она прожила счастливую жизнь.

— Харриет, умоляю тебя, не говори ерунды. Откуда ты можешь знать, счастливую жизнь прожила Софи или нет. Я сам этого не знаю. Да и какая теперь разница?

— Мне всегда казалось, что Софи…

— Харриет.

Она все время пыталась вывести его на разговор о Софи, ей хотелось слышать, как он снова и снова переживает свою утрату, хотелось — неосознанно, разумеется, — восторжествовать над Софи. Любая женщина торжествует, когда мужчина теряет свою партнершу. В известном смысле Харриет претендовала на освободившееся место. Это не слишком задевало Монти, поскольку было вполне естественно.

— Ты хоть что-нибудь ешь? Что-то у тебя на кухне подозрительно чисто.

— Я питаюсь консервами.

— Может, все-таки разрешишь мне разобрать твои письма?

— Письма от матери я просматриваю, остальные меня не интересуют.

— Но есть же, наверное, письма от друзей…

— У меня нет друзей.

— Ну что ты такое говоришь!

Правду, подумал Монти. Софи удалось избавить его от друзей.

— Монти, я твой друг — пожалуйста, помни это.

— Спасибо, буду помнить.

— Ах, Монти, ну зачем ты так… Сделай что-нибудь, разрыдайся, что ли, — только не держи все в себе, не притворяйся, будто тебе все равно! Ты так делаешь себе только хуже.

— Женщины всегда мечтают, чтобы мужчины рыдали, а они бы их успокаивали, — заметил Монти. — Уверяю тебя, мне достаточно плохо без всяких рыданий. И кстати, я и так веду себя не по-мужски. Будь у меня необходимость ходить каждый день в присутствие, давно бы пришлось взять себя в руки. Но я, как видишь, сам себе хозяин, могу хоть целыми днями предаваться скорби. Это дурно и недостойно. Не мне одному довелось потерять близкого человека, но что ж поделаешь, это как болезнь, как грипп — все равно надо жить. Даже Ниоба отвлекалась иногда от своего горя, чтобы утолить голод.

— Не вини себя так…

— Я и не виню. Я давно уже перестал делить людей на правых и виноватых, теперь смотрю на все с чисто эстетической точки зрения. Так вот, с эстетической точки зрения я веду себя как тряпка.

Поднявшись, Харриет подошла к окну и встала рядом с Монти. Под самым окном белая бабочка с обтрепанными крылышками боролась против легкого вечернего ветерка, пытаясь примоститься на лиловую кисть глицинии. Монти и Харриет молча следили за неравной борьбой. Чуть дальше на газоне три собаки из эскорта Харриет поджидали свою хозяйку, чтобы отвести ее домой — через калитку, как и привели. Из всех собак только Аякс мог перемахнуть через забор фруктового сада, и то Харриет каждый раз опасалась за его мужской орган. Панда и Бабуин, неразлучные друзья, играли в любимую игру: по очереди заваливались на травку, как бы предлагая себя обнюхать, потом вдруг в самый неожиданный момент вскакивали. Ближе к окну лежал Ганимед в излюбленной позе коврика — морда на земле, все четыре лапы вытянуты; при виде Харриет он несколько раз лениво махнул хвостом.

— Собаки, как правило, стайные животные, только привязанность к хозяину может приглушить их природные инстинкты. Но в твоих, по-моему, сочетается и то и другое.

Рука Харриет отыскала руку Монти и сжала ее бережно, но крепко, как хорошая охотничья собака сжимает челюстями подбитую дичь. Монти улыбнулся слабой болезненной улыбкой, легонько пожал назойливую руку и отошел от окна. От нежеланного прикосновения его чуть не передернуло. Его плоть скорбела. Харриет вздохнула.

Убирайся, убирайся, думал Монти.

— Харриет, дорогая, думаю, тебе уже пора домой, — сказал он вслух.

— Да, да, конечно. А может, попробуем нашу шоколадную рыбку? Ну, хоть по кусочку?

— Она, наверное, растаяла, — сказал Монти и принялся сдирать обертку, серебристо-розовую сверху, светло-коричневую и липкую изнутри.

— Да нет же, видишь?

Рыба лежала на растерзанной обертке голая и лупоглазая, немного расплывшаяся, но вполне целая. Харриет торопливо оторвала рыбий хвост и отправила себе в рот, пальцы облизнула. Монти подобрал липкий обломок молочного шоколада и тоже сделал вид, что ест. Пальцы вытер свежевыстиранным (не ускользнуло от Харриет) носовым платком.

— А можно я спрошу тебя еще кое о чем — прямо, без околичностей? — сказала Харриет. — Ты ведь знаешь планы Блейза насчет учебы. Так вот, если мы все-таки решимся и если нам понадобятся деньги, ты не сможешь дать нам взаймы?

— Да-да, конечно.

— А если ты вдруг надумаешь уехать из Локеттса — то есть мы, конечно, надеемся, что этого не случится, но вдруг, — мы не могли бы надеяться, что ты продашь нам сад? Ты ведь знаешь, Блейз всегда о нем мечтал.

— Да, конечно.

— Я понимаю, что это нелепо — просить сразу о том и о другом. Возможно, нам еще даже придется продать Худхаус.

— Ради бога, Харриет, зачем вам продавать Худхаус. С деньгами все можно уладить.

— Спасибо, Монти, ты такой замечательный. Да, да, уже ухожу. И, пожалуйста, поговори с Дейвидом насчет того, чтобы он не бросал греческий, хорошо? Он к тебе очень привязан.

— Это у нас взаимно.

— Как я тебе благодарна, Монти. Я возьму еще кусочек рыбки?

— Это я тебе благодарен. Постой минутку, Харриет, прихвати вот это. — Монти взял большую синюю с белым китайскую вазу со столика в прихожей и всучил ее Харриет.

— Монти, ну ты что, нельзя же раздавать абсолютно все! Что скажет твоя мама, когда приедет? Такая вазища, а в прошлый раз ты мне отдал то персидское блюдо!..

— Видимая картина медленно распадается на куски, обнаруживая скрытую за ней действительность.

— Не понимаю, что ты такое говоришь!.. Хотя ты, по-моему, и сам не понимаешь.

Входная дверь отворилась, за ней обнаружился обширный палисадник, где на фоне серой плитки зеленели маленькие островки вероники, лаванды, розмарина, иссопа, сантолины и шалфея; на плитку ложился предзакатный узор из их вытянутых теней. Все три собаки выскочили из-за угла дома и теперь радостно метались между кустиками, задирая лапу над каждым, но почти не задерживаясь, словно участники собачьего состязания «кто быстрей пометит». В центре картины, на полпути от калитки к крыльцу, обнаружился также Эдгар Демарней, уже в светло-коричневом летнем костюме и зеленом непомерно большом галстуке. Его бледные младенческие волосы были тщательно прилизаны, в руке он нес соломенную шляпу.

Харриет, только что шагнувшая через порог, посторонилась, чтобы пропустить Эдгара. Эдгар, дошедший до порога, тоже отступил в сторону и, прижав шляпу к груди, поклонился Харриет, потом Монти.

— Профессор Демарней, миссис Гавендер, — буркнул Монти.

— Собственно, уже не профессор, — не сводя глаз с Харриет, пробормотал Эдгар.

— Спасибо, Харриет. Доброй ночи.

Харриет двинулась к калитке. Эдгар начал что-то говорить, но Монти не слушал.

— Извини, — тихо сказал он, — но я не шутил. Я действительно не хочу тебя видеть. И слышать тоже. До свидания. — Дверь у Эдгара перед носом захлопнулась.

В гостиную Монти вернулся расстроенный и злой на самого себя. Только сейчас он понял, что совершил непростительную ошибку. Надо было задержать Эдгара, дождаться, пока Харриет уйдет. Он же, по собственной глупости, практически толкнул их друг другу в объятия. Чертыхаясь про себя, он прокрался в столовую, чтобы из-за занавески проследить за развитием событий в палисаднике.

Харриет и Эдгар стояли у калитки, увлеченные разговором. Харриет, как младенца, прижимала к груди большую китайскую вазу. Кретин, какой кретин, ругал себя Монти. Стоп. Получается, что он сам имеет какие-то виды на Харриет? Получается, что так. Но хуже всего, что Эдгар теперь начнет слоняться здесь — Эдгар, олицетворяющий для Монти самую темную и ненавистную сторону жизни Софи. Чего стоят одни эти его бессчетные письма с телефонными номерами! Харриет наверняка проникнется жалостью к Эдгару — с ним ведь так неучтиво обошлись. Ей, как всякой женщине, надо во все влезть, до всего докопаться. Она начнет расспрашивать Эдгара, он выложит все как на духу. У Эдгара появится здесь зацепка — да что зацепка, плацдарм. Эдгар вернется. О, кретин, кретин!..

Эдгар и Харриет вместе неторопливо двинулись в сторону Худхауса.