Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова - Владимир Хрусталев

– Конечно, ничего не выйдет, – шептала мне громко мало смущавшаяся мисс Кноллис, – они даже не желают смотреть друг на друга.

На третий день, за обедом, мне пришлось быть соседом принцессы Патриции. Она оказалась очень интересной и наблюдательной собеседницей. Под конец зашел разговор об ее путешествиях. Ее всегда тянуло в мало исследованные страны, с их своеобразными обычаями.

– Какая же страна после Англии вам могла бы показаться настолько интересной, чтобы вы могли в ней без скуки и сожалений жить? – спросил я ее почти невольно.

Ответ был: “Только Египет”…

Через несколько дней, видимо, тянувшихся для нее долго, принцесса Патриция покинула Сендрингхам. Ее просили остаться еще на неделю, но что-то “важное” ее призывало домой.

Обед в Сендрингхаме длился обычно неимоверно долго… Король любил, чтобы около него все чувствовали себя непринужденно и весело, и устраивал это всегда с непревзойденным умением. Через некоторое время все переходили в гостиную к дамам, вели с ними недолгий общий разговор, слушали музыку, а затем почти все садились за карты, играть в бридж.

Но Михаила Александровича, несмотря на все старания, так и не удалось привлечь к карточному столу. Он предпочитал в одиночестве слушать музыку, достал свои, привезенные им, ноты и просил румын играть русские романсы и отрывки из опер. Я думаю, никогда в Сендрингхаме не раздавалось столько русской музыки, как за время нашего тогдашнего пребывания»[71].

Как мы могли убедиться, из этой затеи так ничего путного не вышло, и поездка Михаила Александровича в Англию не оправдала надежд вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Однако меры противодействия любовному роману великого князя Михаила Александровича предпринимались Императорской фамилией. Великая княгиня Ксения Александровна, находясь за границей, в своем письме от 20 мая 1909 г. к императрице Марии Федоровне с тревогой спрашивала: «Правда ли, что Миша назначен командиром Черниговского полка?»[72].

Михаил Александрович продолжал службу, участвовал в парадах, военных учениях и маневрах войск. Он вместе с Государем Николаем II посетил Полтаву в дни празднования 200-летия со дня Полтавской битвы. Эта знаменательная для России дата отмечалась с большим размахом. В воспоминаниях генерала В.Ф. Джунковского (1865–1938) имеется красочное описание происходивших торжеств:

«26 июня в 9 часов утра прибыл Государь император. Для высочайшего пребывания была устроена особая царская Ставка, к которой проведена была особая ветка. Ставка эта была на самом поле битвы, недалеко от братской могилы. Против Ставки размещен был биваком Преображенский полк, а в некотором отдалении и Семеновский. Государь имел пребывание в поезде.

На платформе к приходу поезда собрались великие князья, министры, Свита и местные власти и построен был почетный караул от 33-го Елецкого пехотного полка, постоянно квартировавшего в Полтаве. Обойдя почетный караул, приняв хлеб-соль от города и поговорив с начальствующими лицами, Государь возвратился в вагон, а затем около 10 часов утра, сев в коляску с великим князем Михаилом Александровичем, отбыл на братскую могилу, у ограды коей был встречен митрополитом Киевским. На братской могиле была отслужена панихида по павшим на поле брани воинам. Была трогательная картина, когда при провозглашении “вечной памяти” героям, погибшим на поле брани 200 лет назад, все опустились на колени. По окончании панихиды Государь сел на коня и объехал войска, построенные вокруг могилы. Загремели оркестры, склонились знамена, и русское могучее “ура”, сливаясь с гимном, огласило поле славной Полтавской битвы.

Днем, около 2 часов, Государь отбыл в город в открытом экипаже и проехал в Успенский собор, где, отслушав краткое молебствие, проехал в Спасскую церковь. В этой самой церкви царь Петр Великий после победы слушал молебствие; около церкви поставлен был особый памятник “Победа” на том месте, где Петр I отдыхал после сражения. Спасская церковь эта была выстроена за 25 лет до Полтавской битвы, чтобы сохранить ее, она впоследствии была заключена в каменный щит.

Из Спасской церкви Государь проехал в Полтавскую губернскую земскую управу, где был встречен всеми гласными, во главе с председателем управы Лизогубом. Государь обошел выставку кустарных изделий, обратив большое внимание на рукодельные работы малороссиянок и на керамический отдел Гоголевской миргородской школы. Затем состоялось открытие и освящение памятника полковнику Келлину, коменданту г. Полтавы во время Полтавской битвы. Памятник этот – двуглавый орел с лавровым венком в когтях – увенчивал гранитный столб, у подножия которого на монолите лежал бронзовый лев.

После освящения памятника войска и кадеты проходили церемониальным маршем. В 4 часа Государь посетил Дворянский дом. Встреченный у подъезда губернским предводителем князем Щербатовым, поднялся во второй этаж, где в большой зале собрались полтавские дворяне с их семьями, тут же были и потомки участников Полтавского боя.

После беседы со многими из присутствовавших, пробыв на дворянском рауте около часу, Государь отбыл в Ставку, а в 7 часов вечера совершенно неожиданно, вне программы, проехал на народный бивуак сельских выборных, которых было около 4000 человек – по 15 крестьян от каждой волости. Государя сопровождали несколько великих князей, Председатель Совета Министров и дежурный флигель-адъютант. Я, к сожалению, не знал об этом посещении и поэтому не был. Государь, как рассказывали, очень милостиво, просто и ласково говорил со многими выборными, обратил внимание на особенности костюмов некоторых уездов: одни имели синие кушаки, другие – красные, у одних были серые смушковые шапки, у других черные и т. д. Государь отличал легко уезды по этим приметам, что проводило выборных в восторг, и выразил удовольствие тому, что они не бросают своих национальных костюмов. Уже начинало темнеть, когда Государь возвратился в Ставку, заехав еще на шведский памятник.

27 июня, в день празднования Полтавской победы, с раннего утра шел дождь, к 8 часам утра перестал, и засияло солнце. В церкви св. Сампсония у братской могилы началось богослужение, к которому прибыл Государь с великими князьями, Столыпиным, министрами и Свитой. По окончании обедни двинулся крестный ход к аналою, поставленному на поле Полтавской битвы, где и началось молебствие. К аналою были вынесены знамена, среди коих были и бывшие в Полтавском бою.

После молебствия Государь в сопровождении Свиты объехал войска, и начался церемониальный марш. Парад был дивный, несметные толпы народа стояли вокруг. После парада Государь заехал к себе в Ставку, а потом направился к памятнику “Славы”, сооруженному на том месте, где полтавский комендант Келлин встретил Петра I при въезде в Полтаву 28 июля 1709 г. Государь подъехал к памятнику в то время, когда депутации возлагали венки к его подножию, а соединенный оркестр Преображенского и Семеновского полков исполнял ряд музыкальных пьес. У памятника стояли часовые в прежней петровской форме. Пробыв некоторое время у памятника, Государь проследовал в кадетский корпус, где назначен был завтрак в высочайшем присутствии на 1000 приглашенных»[73].

Свидания и сближение великого князя Михаила Александровича с Н.С. Вульферт, по утверждению графини Л.Н. Воронцовой-Дашковой, имели свои последствия:

«Брака великого князя и Н.С. Вульферт не желали ни император Николай II, ни мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Когда император узнал о намерении великого князя все-таки жениться на Н.С. Вульферт, он вызвал великого князя во дворец и отдал краткий приказ:

– Черниговские гусары!

Великий князь назначался командиром Черниговского гусарского полка, стоявшего в Орле, куда он должен был немедленно отправляться.

Гатчина, кирасиры, Н.С. Вульферт, все было покинуто. Но мягкий по своему характеру великий князь в данном случае проявил непреклонную волю, решив жениться на любимой женщине, даже несмотря на противодействие императора.

Великий князь уехал в Орел. Но роман продолжался. По настоянию великого князя ротмистр Вульферт согласился на развод с женой»[74].

Великий князь Михаил Александрович оказался в ситуации «между молотом и наковальней». Он периодически получал письма от дорогой мамы, которая часто начинала с первых строк:

«Милый мой Миша! Ты, кажется, совершенно забыл, что я еще жива, вот уже столько недель прошло с тех пор, что ты в разлуке, и я ни слова не получила. Очень грустно, что ты стал такой индиферентный a dout se qui regarde res plus prches! Ты мог понять, что мне очень хотелось узнать, как ты устроился в Орле, как ты там живешь, как полк и пр., пр. Все меня интересует, я ровно ничего не знаю, кроме 2 телеграмм в начале. Разве так ужасно трудно тебе писать несколько слов, особенно когда ты знаешь, как я с нетерпением жду известий! Но довольно ворчать, это все-таки не помогает…»[75]