Град Екатерины - Рустам Саитов

— Это ты, ты… я узнал тебя.

Татищев сжал ее в объятиях…

22 мая закладывали домну нового завода. Руководили работой доменные мастера Максим Орловский и Федор Казанцев. Рядом с рабочими находились Геннин, Клеопин и Гордеев. Геннин обратился к мастерам:

— Как, Максим Андреич, добрая будет домна?

— Постараемся, Виллим Иванович. Олонец не опозорим!

— Федор! — крикнул Геннин Казанцеву. — Чтоб не хуже невьянской была! Покажи-ка, чему тебя англичане выучили.

— Да уж не опозоримся, чай. И сами не хуже сработать можем.

— Верю, верю вам, братцы. За других не знаю, а за своих и глаз могу заложить.

Мастера продолжили работу. К Геннину подбежал Бурцев.

— Виллим Иванович, беда!

— Что случилось?

— Еварлаков… Федор Борисович…

— Да не тяни ты! Говори, что с ним!

— Удавился. С утра никто его найти не мог. Пошли к нему домой, а он… Беда-то какая!

— О, майн готт! Дурак! Дурак! Вот напасть-то на мою голову! И так людей не хватает, а он вон что удумал. Дурак!

— Вчерась письмо от жены получил, прочитал и в печке сжег. А потом, стало быть, и того…

— Про письмо откуда знаешь?

— Сын его сказал. Сам с утра из дому ушел, думал, отец спит. А тут такое…

— Ты похоронами займись. Все, что надо, возьми, людей там…

— В Тобольск повезем?

— Жена там, дом. Эх, Федор Борисович, Федор Борисович… Что ж ты так-то…

— Не дождался ответа из Сената. Не вытерпел. А тут еще жена. Что такое написать могла?

— Теперь не прочтешь.

— Так уж коли поставили комиссаром на такой завод, значит, доверие возвернул. Можно было полагать, что все хорошо закончится.

— Так оно, Бурцев, так. Только в жизни так бывает, что все наоборот почему-то выворачивается. Иди, Тимофей Матвеич, сделай все, как надо… И не забудь, за сыном его присмотри.

Лето 1723 года

Татищев зашел в кабинет к Геннину.

— Здравствуй, Виллим Иваныч. Звал?

— Здравствуй, Василий Никитич, садись.

Татищев сел напротив Геннина.

— Хорошие вести из Питербурга.

— Не томи, Виллим Иваныч!

— Пришло письмо из Берг-коллегии. Кабинет-секретарь Макаров уведомляет, что получил выписку из следственного дела, которую государь намерен на днях слушать. Макаров выражает надежду, что в скором времени сумеет дать знать мне о решении Петра Лексеича как о следственном деле, так и об определении тебя к управлению заводами. Пока же Макаров пишет, что можно привлечь тебя к выполнению разных заданий, «ежели нужда того требует».

— Опоздал маленько Макаров-то! — смеется Геннин.

Татищев усмехнулся:

— Ты его, Виллим Иванович, на год опередил.

— Эх, Василь Никитич, Василь Никитич, ты уж прости меня, старого зануду.

— За что?

— Да за то, что удовольствие захотел растянуть, да и сижу, про Макарова тебе рассказываю. Получил я письмо от государя, — Геннин загадочно улыбнулся.

Татищев, скрестив руки на груди, закатив глаза в потолок, ждал, что еще выкинет Геннин. Тот не торопился, решив, видимо, до конца помучить Татищева. Татищев сидел еще некоторое время, затем встал:

— Пойду я, пожалуй, Василь Никитич.

Геннин замахал руками:

— Все, больше не могу. Садись. Пишет государь, что ознакомился с выпиской из следственного дела и моими донесениями и убедился в твоей невиновности. Также сообщил, что мне на Урале быть недолго и что намерен он отозвать меня в столицу, а вместо меня оставить Татищева. Не знаешь такого?

— Так чего же ты тянул, Виллим Иваныч! Я ведь этого, почитай, год ждал! Нет, не назначения, а решения по спору с Демидовыми!

— Ну вот, а тут пяти минут подождать не смог! А я виноват!

Татищев подошел к буфету, открыл его и достал штоф с вином и бокалы. Налив, подошел к Генину и подал вино:

— Виктория, Виллим Иваныч!

Чокнулись и выпили.

— Поздравляю, Василий Никитич. Надобно, конечно, дождаться окончательного решения суда, но, как говорится, это просто дело времени.

Виват!

Поднял бокал. Татищев налил. Выпили по второму разу.

— Да, чуть не забыл. Михаэлиса Петр Лексеич приказал вернуть в Берг-коллегию.

— За все это нужно в третий раз выпить, дабы традицию не нарушать, ибо Бог троицу любит!

Оба заразительно расхохотались и традицию не нарушили. Геннин добавил:

— Придется тебе в Соль-Камскую съездить. Пыскорский завод поднять.

Геннин посмотрел выжидательно на Татищева и, прыснув от смеха, добавил:

— А заодно уж и ягошихинский!

Тут уж и Татищев не смог удержаться от смеха. Наконец, успокоившись, он ответил:

— А сейчас, Виллим Иванович, хоть к черту на рога!

Под окнами проходили мужики. Услышав смех, один из них спросил:

— Слышь, Петро, и чего им всегда так весело?

— Господа, что с них взять, — отвечал Петро, махнув снисходительно рукой, будто речь шла о малых детях…

На берегу Исети, на фоне плотины и возведенных цехов, стояли Геннин, Патрушев, Блюэр и Бриксгаузен. Невдалеке Татищев беседовал с Королевичем. Конвоиры привели группу беглых. Среди них был и Андрюха Журавлев. Старший команды обратился к Геннину:

— Господин генерал! Привели беглых!

— Что натворили?

— Энтот двух человек сгубил, — показал на Андрюху, — а остальные просто бегляки.

Геннин скомандовал, не раздумывая:

— Этого повесить, остальных высечь и приставить к работе!

Андрюха вырвался вперед и крикнул Геннину:

— Не убивал я! Под пытками оговорил себя!

Геннин посмотрел на Андрюху:

— Который раз бегаешь?

— Второй.

— Повесить!

Андрей взглянул на генерала, но в глазах не было мольбы. Только злость на все. На судьбу свою беспутную, на себя, на весь мир. Геннин несколько мгновений глядел ему в глаза, будто чего-то ждал, затем отвернулся к собеседникам. Конвоиры согнали беглых в кучку, чтобы вести на экзекуцию. Вокруг начала собираться толпа любопытных. Вдруг, растолкав их, к Геннину бросилась Катерина с сыном на руках и упала в ноги:

— Господин генерал! Не надо, не надо! Не убивайте его! Простите, Бога ради!

Катерина зарыдала и протянула Геннину ребенка.

— Ради сына, пожалейте! Не оставьте малого сиротой! Один он у нас, Андрей-то! Не губите, Богом заклинаю, барин!

Геннин обратился к Катерине:

— Муж твой?

— Да, муж! Отец Васяткин! — показала она на сына.

— В церкви венчаны?

— Нет. Не успели мы.

— Найдешь себе хорошего мужа. А этот — преступник!

Геннин повернулся к конвоирам:

— Исполнять!

Те согнали снова всех беглых в строй. Катерина бросилась к Андрею. Журавлев нежно, в последний раз обнял Катерину и сына.

— Прощайте. Прости меня, Катенька, прости за все. Не смог я обещанного выполнить. Видно, судьба наша такая. Не держи зла на меня. Сына береги. Прощайте!

Конвоиры, спохватившись, отогнали Катерину. Она, сопротивляясь, все рвалась к Андрюхе. Наконец конвоиры грубо оттолкнули Катерину, та упала. Васятка заплакал. Татищев, наблюдавший всю эту картину, подошел к Геннину.

— Виллим Иванович! Сделай мне одолжение!

— Слушаю тебя, Василий Никитич.

— Никогда для себя ничего у тебя не просил. А сейчас прошу!

Геннин удивленно посмотрел на него.

— Отмени приказ, прошу тебя! Оставь ему жизнь.

— Что так пожалел его? А?

— Не гоже с такой женкою помирать. Да и дите жалко. Не могу смотреть на них. Пусть живут. Детишек еще нарожают — будет кому на наших заводах работать.

Геннин задумался.

— Так отменишь? — вывел его из задумчивости Татищев.

Геннин насупился, посмотрел на Катерину с дитем, потом на Андрюху, потом снова на Катерину и повернулся к Татищеву.

— На горло себе наступаю, Василий Никитич, да ладно, будь по-твоему!

Татищев обернулся к конвоирам:

— Слыхали?! Высечь и на работу!

— Так точно! — отрапортовал начальник конвоя.

Катерина бросилась Татищеву в ноги, плача и тараторя:

— Век не забуду доброты твоей, Василий Никитич! И детям накажу, чтоб век за тебя Бога молили! Спаситель ты наш! Дай тебе Бог всего!

Татищев поднял ее и подтолкнул к Андрюхе:

— Дай слово, что не сбежишь боле.

Андрей смотрел то на Татищева, то на Катерину, все еще до конца не веря в свое спасение. Татищев переспросил:

— Ты слышишь ли меня?

Андрюха спохватился:

— Нет, господин капитан. Боле не сбегу. Вот те крест.

Перекрестился. Старший конвоя дал команду, и кучка беглых двинулась к месту экзекуции. Катерина с малышом поплелась за ними. Татищев молча стоял и смотрел им вслед.

Пуск плотины

24 ноября освящали закладку церкви Святой Екатерины. Священник Иван Ефимов служил молебен. Присутствовала вся администрация Обер-бергамта и нового исетского завода. Де Геннин и Татищев отошли к реке и, стоя рядом, смотрели на дело рук своих. Де Геннин подал Татищеву письмо императрицы. Тот зачитал вслух: «Что же вы писали, что построенный на Исети завод именовали, до указу, Екатеринбург, и оное також его величеству угодно. И мы вам как за исправление положенного на вас дела, так и за название во имя наше завода новостроенного благодарствуем».