Рука Оберона - Роджер Желязны

Проснулся я затемно и почувствовал себя действительно отдохнувшим. Напряжение покинуло меня, мои сны стали куда более мирными. А по задворкам моего разума танцевал крошечный заряд приятного возбуждения. Это был вертящийся на кончике языка императив, намек, погребенный под руинами событий…

Да!

Я сел. Потянулся за одеждой, начал одеваться. Пристегнул Грейсвандир. Сложил одеяло и сунул его под мышку. Конечно…

Разум был ясен, и даже в боку перестало пульсировать. Я понятия не имел, как долго я спал, и вряд ли стоило это проверять сию секунду. У меня было нечто гораздо более полезное, кое-что, пришедшее мне на ум давным-давно… явившееся, как момент истины. На самом деле единожды я уже думал об этом, но толкотня времен и событий стерла все из моей памяти. До этого мгновения.

Я запер за собой комнату и направился к лестнице. Мигали свечи, и выцветший олень, который столетиями умирал на гобелене по правую руку, оглядывался на блеклых собак, что преследовали его столь же давно. Иногда мои симпатии были на стороне оленя, хотя обычно я был полностью на стороне собак. Надо бы как-нибудь отдать гобелен на реставрацию.

По лестнице и вниз. Снизу ни звука. Значит, глухая ночь. Хорошо. Еще один день, а мы по-прежнему живы. Может, даже стали чуть мудрей. Мудрей настолько, чтобы осознать: есть многое, что следует узнать. Хоть какие-то надежды на это. Вот так. То, чего мне так не хватало, когда я сидел на корточках в той проклятой камере, подвывая, прижав руки к погубленным глазам. Виалль… Хотел бы я поговорить с тобой в те дни хоть несколько минут. Но я узнал то, что узнал, в гнусной школе, и даже более мягкий курс обучения не даст, вероятно, мне твоего милосердия. И все же… трудно сказать. Я всегда чувствовал, что я больше пес, чем олень, больше охотник, чем жертва. Ты могла бы научить меня кое-чему, что притупило бы горечь, умерило ненависть. Но стало бы от этого лучше? Ненависть умерла вместе с ее объектом, горечь прошла… но, оглядываясь назад, я пытаюсь представить, что смог бы сделать я без ненависти и горечи, так поддерживавших меня тогда. Я вовсе не уверен, что — изгнанный — выжил бы без этих моих уродливых приятелей, вытащивших меня обратно к жизни и здравому уму, тогда и снова. Сейчас я временами могу позволить себе роскошь мыслить в оленьем стиле, но тогда это могло стать фатальным. Истины я не знаю, добрая леди, и сомневаюсь, что узнаю когда-нибудь.

Тишь на втором этаже. Несколько шорохов снизу. Добрых снов, леди. Кругом и снова вниз. Интересно, разнюхал ли что-нибудь Рэндом о великом событии. Вероятно, нет, иначе или он, или Бенедикт связались бы со мной. Если, конечно, все обошлось без неприятностей. Но нет. Смешно искать лишних забот. У меня их более чем достаточно, так что нечего ходить вокруг да около, реальность все расставит по своим местам.

Цокольный этаж.

— Уилл, — сказал я и: — Рольф.

— Лорд Корвин.

Два стража встали по стойке «смирно» при звуке моих шагов. Их лица сказали мне, что все в порядке, но для проформы я спросил.

— Все спокойно, лорд. Все спокойно, — ответил старший.

— Очень хорошо, — сказал я и продолжил путь, пройдя наискосок мраморный тронный зал.

Сработает — я был уверен в этом, — если время и влага не стерли его совсем. Но тогда…

Я вошел в длинный коридор, где с двух сторон надвинулись пыльные стены. Тьма, тени, мои шаги…

Я подошел к двери в конце коридора, открыл ее, шагнул на площадку. Затем снова вниз, спиральным путем, свет здесь — свет там, в пещеры Колвира. Рэндом был прав, вдруг решил я. Если выдолбить замок по уровню подземного этажа, обнаружится близкое соответствие между тем, что получится, и местом расположения изначального Образа, которое мы посетили в то утро.

…И вниз. Поворачивая и спускаясь сквозь мрак. Факел и свет лампы на сторожевом посту казались театрально стылыми. Я ступил на пол и направился к цели.

— Добрый вечер, лорд Корвин, — промолвила худая, трупного облика фигура, прислонившаяся к стеллажу, курящая трубку и ухмыляющаяся в слабом отсвете свечи.

— Добрый вечер, Роджер. Как дела в подземном царстве?

— Крыса, летучая мышь, паук. Больше ничто не шевелится. Мирно.

— Ты доволен постом?

Он кивнул.

— Я пишу философско-героический роман, пронизанный элементами ужаса и болезненности. Над этими элементами я здесь и работаю.

— Вполне подходяще, — сказал я. — Мне понадобится лампа.

Он взял одну со стеллажа, принес и зажег от своей свечи.

— В романе будет счастливый конец? — поинтересовался я.

Роджер пожал плечами.

— Я был бы счастлив.

— Я имею в виду — общее торжество и герой кладет героиню в постель? Или ты поубиваешь всех напрочь?

— Вряд ли это будет справедливо, — сказал он.

— Ну, и неважно. Может, как-нибудь и прочитаю твой роман.

— Может быть, — сказал он.

Я взял лампу и пошел прочь, направляясь туда, куда давно уже не ходил. И обнаружил, что вполне могу идти по эху памяти.

В конце концов я подошел к стене, заметил нужный коридор, свернул в него. Теперь дело за простым подсчетом шагов. Мои ноги сами знали дорогу.

Дверь моей старой камеры была чуть приоткрыта. Я поставил лампу и обеими руками распахнул створку. Она поддалась неохотно, стеная всеми петлями. Затем я взял лампу, поднял ее повыше и вошел.

Тело мое затрепетало, скрутило желудок. Я задрожал. Мне пришлось подавить сильнейшее желание сбежать отсюда. Подобной реакции я не ожидал. Я не хотел отступать от этой окованной медью, тяжелой двери из-за страха, что она захлопнется за мной. Это было секундное пике в том чистом ужасе, что будила во мне небольшая пыльная камера. Я вынудил себя сосредоточиться на деталях — дырке, которая служила мне отхожим местом, почерневшем пятне там, где в тот последний день я развел костер. Провел ладонью по внутренней поверхности двери, отыскивая и прослеживая канавки, которые я пробил, царапая ложкой. Я наклонился, чтобы проверить выемку. Она оказалась совсем не такой глубокой, как тогда, когда я не ведал о толщине двери. Я осознал, как сильно преувеличивал результат того немощного порыва к свободе. Я боком протиснулся вперед и всмотрелся в стену.

Блеклый. Пыль и влага поработали, стараясь уничтожить его. Но я по-прежнему смог распознать очертания маяка Кабры, в рамке из четырех царапин от черенка моей старой ложки. Магия еще была здесь, та сила, что в конце концов вырвала меня на свободу. Я почувствовал ее, даже не взывая к ней.

Я развернулся и обратил лицо к другой стене.

Набросок, который я разглядывал теперь, поживал чуть хуже, чем маяк, но тогда он был исполнен в абсолютной спешке при свете нескольких последних спичек. Я не мог разобрать всех деталей, но память подсказала несколько тех, что были уже почти не видны: это был вид отдельного кабинета или библиотеки, книжные полки расчерчивали стены, на переднем плане — стол, глобус возле стола. Интересно, стоит ли рискнуть и протереть рисунок.