Кризис психоанализа - Эрих Зелигманн Фромм

и страстной? Было ли дело в чем-то более важном, чем клиническая проблема? Не кажется притянутым за уши предположение, что главным была не правильность клинической теории, а отношение к авторитету. Если верно, что Фрейд отказался от своей ранней радикальной критики родителей (т. е. власти в обществе) и высказался в пользу авторитетов, тогда действительно можно заподозрить, что его реакция была вызвана двойственностью его отношения к власти и резкость оказалась следствием того, что ему напомнили о позиции, с которой он отступил, по сути «предав» ребенка.

В заключение этого краткого изложения фрейдовского представления о человеке нужно сказать об исторической концепции Фрейда. Он создал ядро философии истории, хотя не имел намерения создавать нечто систематическое. В начале истории мы обнаруживаем человека, не имеющего культуры, полностью занятого удовлетворением своих инстинктивных влечений и счастливого этим. Такая картина, впрочем, являет контраст другой, предполагающей наличие конфликта даже на этой первой фазе удовлетворения инстинктов.

Человек должен покинуть этот рай именно потому, что неограниченное удовлетворение влечений ведет к конфликту между отцом и сыновьями, к убийству отца и со временем к формированию табу на инцест. Восставшие сыновья выигрывают битву, но проигрывают войну против отцов, чьи прерогативы теперь закреплены навсегда «моралью» и общественным порядком (здесь снова вспоминается двойственность отношения Фрейда к власти).

Хотя согласно этому этапу фрейдовского мышления длительное состояние неограниченного удовлетворения инстинктов невозможно, Фрейд развивал и совершенно иное положение. Возможность такого райского существования не отрицалась, но предполагалось, что до тех пор, пока человек остается в раю, развитие какой-либо культуры невозможно. Для Фрейда условием культуры являлось частичное неудовлетворение инстинктивных желаний, которое, в свою очередь, вело к сублимации или формированию реакции. Человек, таким образом, оказывается перед альтернативой: полное удовлетворение инстинктов (варварство) или частичная фрустрация инстинктов вместе с культурным и психическим развитием. Нередко, впрочем, процесс сублимации терпел неудачу, и за свое культурное развитие человеку приходилось расплачиваться неврозами. Необходимо подчеркнуть, что для Фрейда конфликт между побуждениями и цивилизацией и какого-то рода культурой ни в коей мере не был идентичен конфликту между поползновениями и капиталистической или иной формой «репрессивной» общественной структуры[33].

Симпатии Фрейда принадлежали культуре, а не раю примитивизма. Тем не менее его концепция истории содержит трагический элемент. Прогресс человечества неизбежно ведет к подавлению и неврозам. Человек не может одновременно иметь и счастье, и прогресс. Несмотря на этот трагический элемент, Фрейд оставался мыслителем Просвещения, хотя и скептиком, для которого прогресс больше не казался несомненным благословением. На втором этапе его работы, после Первой мировой войны, представление Фрейда об истории стало действительно трагическим. Прогресс после определенного момента не может быть просто куплен дорогой ценой, но становится невозможным в принципе. Человек – это поле боя, на котором инстинкт жизни и инстинкт смерти борются друг с другом. Он никогда не может полностью освободиться от трагической альтернативы: уничтожать других или себя.

Фрейд пытался смягчить жесткость этого тезиса в своем интересном письме к Эйнштейну «Почему война?». Однако что касается его основополагающей позиции, Фрейд, называвший себя в то время пацифистом, не позволил себе соблазниться ни собственными желаниями, ни тревогой в связи с выражением глубокого пессимизма в десятилетие новой надежды (1920–1930); он не стал ни менять, ни приукрашивать то, что считал истиной. Скептичный философ-просветитель, пораженный коллапсом своего мира, стал совершенным скептиком, который видел в судьбе человека в истории неприкрытую трагедию. Фрейд едва ли мог реагировать иначе, поскольку его общество казалось ему лучшим из возможных и неспособным сколько-нибудь значительно улучшиться.

Заключая этот обзор антропологии Фрейда, хотел бы подчеркнуть: лучше всего понять человеческое и научное величие Фрейда можно, только если видеть его в его фундаментальных противоречиях, привязанным – или прикованным – к его социальной ситуации. Многих по разным причинам привлекло бы, если бы я сказал, что все его теории по прошествии почти пятидесяти лет не требуют фундаментального пересмотра, или назвал его революционным мыслителем, а не трагическим реформатором. Что действительно необходимо, так это помочь понять Фрейда.

IV. Вклад Маркса в знания о человеке

Представляется уместным сделать некоторые предварительные замечания[34]. Вклад Маркса в знания о человеке, а в более узком смысле в психологию – тема, привлекавшая относительно мало внимания. В отличие от Аристотеля или Спинозы, труды которых по этике рассматриваются как трактаты по психологии, Маркс, как считается, мало интересовался отдельным человеком, его влечениями, его характером, сосредоточившись на законах общества и их эволюции.

Этот отказ в признании вклада Маркса в психологию вызван рядом причин. Одна из них заключается в том, что Маркс никогда не приводил свои психологические взгляды в систему; они распределены по всем его работам и должны быть сведены вместе, чтобы их систематическая природа стала заметна. Вторая причина – вульгарная интерпретация интересов Маркса как сводившихся только к экономическим феноменам или неправильное понимание термина «исторический материализм», согласно которому Маркс считал, будто человек от природы движим только стремлением к экономической выгоде. Это искажало истинную картину марксова представления о человеке и его вклад в психологию. Третья причина в том, что динамическая психология Маркса возникла слишком рано, чтобы привлечь достаточное внимание. До Фрейда систематическая глубинная психология не была развита, и психоанализ Фрейда стал наиболее важной динамической психологической системой. Его популярность, в определенной степени оказавшаяся следствием механистического материализма, помешала признанию ядра гуманистической глубинной психологии, которое может быть найдено в работах Маркса. С другой стороны, все возрастающая роль позитивистски ориентированной экспериментальной психологии препятствовала пониманию психологических концепций Маркса.

Да и как могло быть иначе? Современная академическая и экспериментальная психология в значительной мере является наукой, имеющей дело с отчужденным человеком, изучаемым отчужденными исследователями, отчужденными и отчуждающими методами. Психология Маркса, основанная на полном осознании факта отчуждения, была способна выйти за пределы такого психологического подхода, потому что не считала отчужденного человека человеком естественным, человеком как таковым. В результате его психология по сути была закрытой книгой для тех, кто видел в рефлексологии и учении об условных рефлексах последнее слово в познании человека. Возможно, сегодня есть шанс лучше понять вклад Маркса в психологию, чем когда-либо раньше, отчасти потому, что важнейшие открытия Фрейда не рассматриваются как неразрывно связанные с механистическими частями его теории (например, теорией либидо), отчасти из-за того, что возрождение гуманистического мышления создает лучший базис для понимания гуманистической психологии Маркса.

В этой статье я могу привести только краткое изложение того, что мне представляется главным во вкладе Маркса в психологию; не могу я и обсуждать связь его психологического мышления с идеями Спинозы, Гёте, Гегеля и Фейербаха.