АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА - Наталья Галкина

Отметками высот на острове служат Александрийский столп, Исаакиевский собор, шпиль Адмиралтейства. Ангел Александрийского столпа, ходят слухи, подает тайные знаки ангелу-флюгеру шпиля Петропавловского собора, что напротив, там, за рекою Ню. Есть ветер, при коем направление ангельских крыл совпадает; именно этого Александрийский ангел от Петропавловского и ждет.

Городская легенда о массовых вылетах городских статуй в воробьиные ночи пока подтверждения не получила (ни одного рассказа очевидца); согласно легенде, статуи кружат над Невою между двумя ангелами двух шпилей с Разных берегов. Относительно статуй упомянем еще одну легенду: якобы все статуи города до единой - магические, и здешние ветра, отклонения радиационного фона и поля времени, а также изначальная магия данных мест, шаманистская, известная древним финским арбуям, приводят по совокупности явлений здешние скульптуры в движение; однако движение статуй микронно, у них иное время, несоразмерное с людским; в течение столетия статуя поворачивает голову на сантиметр, складки ее одежды смещаются на полтора.

Остров Царский и сам-то уравновешен именно антитезами: Сенатская площадь - Дворцовою; конь Медного всадника - верблюдом Пржевальского (некоторые считают - конем Николая I за Исаакием; они неправы), гостиница „Астория" - гостиницей „Англетер", скульптурные львы перед Адмиралтейством - львами с Английской набережной и тому подобное.

Даже два главных городских призрака, тяготеющих к царскому дворцу, - Зимний сад и Ледяной дом, - уравновешивают друг друга и глубоко символичны. Именно в царстве льдов и снега, каким представлялась (и являлась) Россия до пагубного периода технического прогресса, вызвавшего потепление на континенте и архипелаге (в связи с озонными дырами, играми с ядерными реакциями, смогом, копотью и т. д.), человека манила идея Эдема в снегу, оранжереи, где нет смены времен года, горсти семян с разных широт, превращающейся в радующие глаз разнотравье и разноцветье ботанического Ноева ковчега. И томила мысль о Ледяном доме без печи, без дров, хрустальном дворце Снежной королевы, замке ингерманландского Санта-Клауса. „Вся Россия - Мертвый дом?” - “Вся Россия - Ледяной дом!” -,,Ну, нет, - возражали упрямо, - вся Россия - Зимний сад!”

Царский остров глубоко декоративен, напоминает театральную декорацию. Иногда местному жителю даже хочется возле Исаакиевского собора глаза протереть: полно, не сплю ли? На какой широте пребываю? Не в Рим ли занесло с перепою?»

– Да как же алкоголики и пьяницы такое терпят?! У меня голова разламывается. Я сейчас помру.

– Это похмелье, - качая головой, серьезно констатировала Настасья. - Тебе надо выпить рюмашку.

– Ну, нет, меня при одной мысли о рюмашке тошнит.

– Я принесу тебе рома.

– Уж лучше яда.

– Я знаю рецепт коктейля для протрезвления.

– Я не пьян.

– Съешь что-нибудь.

– Не могу.

– Выпей чаю.

– Не хочу.

– Тогда ложись спать. На работу сегодня не надо, на твое счастье, выходной.

– Мне не уснуть, голова болит.

– Ну-у, во-от… - Настасья уселась в шелковом халате своем на пол, поламывала пальцы, из тапочек без задников торчали очищенные луковки босых ее пяток. - Сбила с толку молодого человека. Превратила в запойного пьяницу. Собиралися забраться на Исаакиевский собор. Лучше нет красоты, чем глядеть с высоты. И что же? Не могу, говорит, не хочу, говорит, не буду, не стану.

Она пыталась продеть узкую ступню в серебряный браслет, дабы не только тонкие запястья, но и тонкие щиколотки ее звенели бранзулетками, и усилия ее увенчались. Очень довольная, она прошлась по комнате, сопровождаемая любимым моим шелестом - шорохом шелка, который слушал я с удовольствием даже сквозь пульсирующую боль в виске, и расчетверенным серебряным звоном. Поставив еле слышно нашу любимую пластинку - греческие танцы, сиртаки, она танцевала босиком в ореоле негромкого звона, кружилась по комнате, развевались полы зеленого халата, рукава, концы кушака.

– Ладно, - сказал я. - Что делать, раз обещал. Собор так собор. Пошли. Можно я без головы пойду?

– Вот интересно, - сказала она. - А на что же ты мою любимую шляпу наденешь? Ведь как собирались? Ты в шляпе, я в шляпе, загадочные, инкогнито с соседнего острова; островитяне с Царского нас не узнают. Мы подходим к собору, превращенному к капище маятника Фуко, поднимаемся наверх, шляпы защищают нас от палящих лучей дневного светила, мы смотрим вдаль, привидения нас приветствуют как своих.

– Тут ты права, - сказал я, - вот им сегодня я и впрямь свой. Особенно голому Лунину на кауром жеребце. Правда, тот просто пьяный был, в апофегее, а я уже с похмелюги - на закате.

– Ты никогда не догадаешься, за что я тебя больше всего люблю.

– За то же, за что я тебя.

– Ну, и?…

Она стояла на одной ноге, стаскивая со щиколотки браслеты.

– Да за дурость беспредельную.

– Пра-авда… - маленькая детская таемная улыбочка была мне за догадливость наградой.

Уже в шляпе (и я нахлобучил свою, но с пьяных глаз шляпа сидела на мне как на корове седло), в прихожей, сосредоточенно подводя губы, Настасья вымолвила, глядя на меня из зеркала:

– Звягинцев говорит: Владимир Клавдиевич Арсеньев на своей даче в Вялке дальневосточного призрака держал.

– Не верю, не верю, - отвечал я. - Не похоже на Владимира Клавдиевича. Это выдумка Теодоровского. Небось самоед на оленях до архипелага в осьмнадцатом столетии добрался, а отсюда не выбрался, заплутался; его тень Арсеньев по доброте душевной и приютил. Зачем ему с Дальнего Востока духов завозить? Тут своих полно. Если я с собора живым спущусь, я тебе ребус нарисую про Колумба. Знаешь ребус про Колумба?

– Нет.

– Знамя - нити - пятью шесть - веник - крыс - топор - колун - бп. Ребус с акцентом.

– При чем тут Колумб?

– Тоже путешественник был.

Сквозь головную боль, а не сквозь праздничный, трогательно сияющий воздух тащился я за Настасьей по набережной. Очутившись наконец-то перед громадою собора Монферрана, я задрал дурную голову (шляпа чуть не упала) и поглядел на золотой шлем от подножия ступеней, точно мышь на гору, инкогнито, пятьюшестьвеник Крыстопор. Водоворот головокружения. Почему мы с Настасьей все время куда-то ехали, плыли, шли?

Лестница Исаакиевского собора показалась мне нескончаемой. Отсутствие окон создавало образ цитадели из дурного сна. Вот очутились мы в заколдованном замке - Сориа-Мориа-Шлосс, вот поднимаемся мы на башню, путь наверх бесконечен, а спускаться вниз почему-то запрещено, возвращаться нельзя, таковы условия сна; дурная бесконечность узкого, тесного, превращенного в штопор лестничного пространства сжимает грудь, я чувствую удушье, я задыхаюсь, едва вспомню наш с Настасьей подъем на ярус колоннады Исаакия.

Стоило нам оказаться наверху, как я прилип к стенке, к барабану купола. Настасья, облокотись на перила, разглядывала даль, я видел ее осиную талию, поля шляпы, она указывала на что-то узкой ручкою в черной кружевной перчатке; наконец с удивлением обернулась, обнаружив, что меня рядом нет, и подошла ко мне.

– Что это ты к стенке прижался, как ночная бабочка?

– Очень странное сравнение. Мне так приятнее. Тут такой ветер.

– На крыше всегда ветер. Какой ты бледный. Тебе нехорошо?

– Мне замечательно. Пойди посмотри на город сверху, как собиралась.

– Ты не хочешь обойти со мной вокруг купола?

– Иди одна. По-моему, у меня приступ незнамо чего. Мне хочется встать на четвереньки и последовать за тобой именно на карачках, я ваш верный пес, мадам, гав.

– Слушай, да ведь у тебя боязнь высоты!

Кто-то из нашей художественной мастерской, помнится, писал таблицу, посвященную фобиям. Я запомнил одну только клаустрофобию - боязнь замкнутого пространства. Боязнь высоты была сродни ее сестричке - боязни пространства разомкнутого.

Настасья чувствовала себя как рыба в воде, как, впрочем, и прочие посетители. Вдоволь наглядевшись, она вернулась за мной, и не успел я порадоваться ожидающему меня спуску, возвращению на уровень моря, выяснилось: спускаться предстоит по лесенке типа трапа, открытой, без боковин, зависающей над кровлей собора гористо. Увидев ступени лесенки, металлические плашки на голом каркасе, натянутый трос в качестве перил, сбоку пусто, под ногами полупусто, я попятился.

– Нет, - заявил я с твердостью необыкновенной, - мне по ней не спуститься.

Мы вернулись к закрытой винтовой лесенке, возле которой стояла служительница музея.

– Здравствуйте, меня зовут Валерий, я теперь тут буду у вас жить.