Дитя во времени - Иэн Макьюэн

Как Джулия и обещала, после получаса ходьбы дорожка кончилась. Сосновый лес резко оборвался, уступив место бесконечным просторам пшеничных полей. Стивен передохнул возле ворот, состоявших из пяти алюминиевых перекладин. Единственным указанием на то, что желтое поле, похожее на пустыню, было не бесконечным, служила черта на горизонте, обозначавшая начало нового лесного участка. А может, это был мираж. Пшеничную равнину аккуратно перерезала надвое подъездная дорога, служившая продолжением пешеходной тропы и почти такая же прямая. Отдохнув, Стивен пошел дальше. Через несколько минут новый ландшафт стал ему нравиться. Он шел через пустыню. Ощущение того, что он продвигается вперед, пропало, а вместе с ним и ощущение времени. Деревья на дальней стороне поля не приближались. Это был одержимый пейзаж – он наводил только на мысли о пшенице. Стивена охватило приятное состояние покоя, он почувствовал, что ему некуда и незачем спешить.

Джулия вернулась из своего монастыря в Чилтернских округах, проведя там шесть недель. Стивен покинул дом на Итон-сквер, подгадав так, чтобы возвратиться в квартиру одновременно с ней. Они осторожно поздоровались друг с другом. Тень старой, легкой привязанности возникла между ними. Они стояли бок о бок в центре гостиной, едва касаясь друг друга пальцами рук. Как быстро умирает дом, за которым перестают следить, и как неуловимо. Дело не в пыли, не в затхлом воздухе, не в преждевременно пожелтевших газетах и не в засохших комнатных растениях. Они говорили об этом, сметая пыль, растворяя окна и собирая ненужные вещи в мусорный бак. Стивен не исключал, что на самом деле они говорят о своем браке. Следующую неделю или две они настороженно кружили друг возле друга, иногда сохраняя подчеркнутую вежливость, иногда обнаруживая искреннюю нежность, а один раз даже вместе легли в постель. Какое-то время казалось, что они вот-вот заговорят о вещах, которых до этого изо всех сил старались избегать.

Но все могло пойти по-другому, и именно так и случилось. Как говорил себе Стивен, дело было в отсутствии влечения. Они больше не ждали друг от друга ни поддержки, ни совета. После перенесенной утраты их жизненные пути разошлись. У них не было больше ничего общего. Джулия похудела и коротко подстригла волосы. Теперь она читала мистические или священные тексты – святого Хуана де ла Крус, поэмы Блейка, Лао-Цзы. Поля пестрели ее карандашными пометками. Каждый день Джулия по несколько часов работала над партитой Баха. Резкий скрежет сразу двух прижатых пальцами струн, спиральный взлет безумных шестнадцатых не давали ему приблизиться. Со своей стороны, Стивен делал первые шаги на поприще серьезного пьянства и предавался чтению любимых книг своего отрочества, повествующих о свободных одиноких мужчинах, не занятых другими проблемами, кроме мировых. Хемингуэй, Чандлер, Керуак. Он забавлялся мыслью о том, как хорошо было бы собрать дорожный чемодан, сесть в такси, приехать в аэропорт и выбрать пункт назначения, где можно будет предаваться меланхолии в течение нескольких месяцев.

Совместное проживание усиливало чувство потери. Каждый раз, когда Стивен и Джулия садились за стол, отсутствие Кейт становилось особенно ощутимым, о нем нельзя было ни забыть, ни напомнить. Они не были способны к взаимному утешению и поэтому не чувствовали влечения друг к другу. Их единственная попытка близости была обыденной, притворной и произвела угнетающее впечатление на обоих. Когда все кончилось, Джулия накинула халат и вышла на кухню. Стивен услышал, как она плачет, и знал, что не может пойти к ней. Да она и не приняла бы его утешений. Так продолжалось пять недель. Единственный за это время серьезный разговор между ними состоялся лишь однажды, ближе к концу, когда они стали подумывать о том, чтобы расстаться; речь шла, разумеется, не о разводе, не о разделе имущества, но о возможности просто «пожить порознь». И тогда к ним пришел агент по недвижимости, чтобы оценить стоимость квартиры. Это был крупный мужчина с добродушными, отеческими манерами, который отпускал дельные замечания, замеряя комнаты и записывая их особенности.

Стивен и Джулия упросили, умолили его остаться и выпить чаю. Пока он заканчивал вторую чашку, они рассказали ему о Кейт, супермаркете, полиции, монастыре, о том, как трудно им теперь, когда они вернулись домой. Мужчина сидел, поставив локти на кухонный стол, подперев голову ладонями. Во время рассказа он серьезно кивал. Услышанное подтверждало основательность его обычных опасений. Когда они закончили говорить, он вытер губы платком. Затем, перегнувшись через стол, взял их за руки. Его пожатие было сильным, ладони сухими и горячими. Помолчав, он сказал, что им не в чем друг друга винить. На минуту они почувствовали радостный подъем, облегчение.

Но эта минута прошла. Агент по недвижимости сделал для них больше, чем они сами могли сделать друг для друга. Что это значило? Позже они узнали, что этот человек был раньше священником, но потерял веру. Квартира была оценена, и Стивен выдал Джулии чек на две трети суммы. Она нашла себе загородный дом и переехала, забрав с собой скрипки, их общую кровать и кое-какие мелочи. Устроившись, Джулия решила не проводить к себе телефон. Время от времени они со Стивеном обменивались открытками да пару раз встретились в одном из ресторанов в центре Лондона, чтобы убедиться, что им не о чем говорить. Если они еще и любили друг друга, их любовь хоронилась вне пределов их досягаемости.

Дождь приближался, пересекая огромную равнину прозрачными колоннами тумана. Следующие двадцать минут дорога незаметно шла под уклон, пока деревья вдалеке вдруг не пропали из виду и Стивен не оказался окруженным со всех сторон пшеницей. Подозрительность и беспокойство – вот что заставляло его идти через эту пропитанную влагой долину, в то время как по телевизору показывали мужской забег на десять тысяч метров. Вдруг Джулия решила перестроить свой внутренний мир и целенаправленно прививает себе новые взгляды на жизнь и на свое место в ней? Возможно, она подолгу бродила здесь среди симметрично растущих сосен, перетряхивая свое прошлое, их прошлое, перебирая былые ценности, приуготовляясь к новому будущему; возможно, прогулочные ботинки, которые он когда-то подарил ей на день рождения, тяжело ступали вот по этой прямой бетонной дороге. Прежде чем он сумеет докопаться до собственных чувств, Джулия вдали от него может превратиться в совершенно незнакомого человека, с которым ему не о чем будет говорить. Стивену не хотелось оставаться в стороне, не хотелось выпадать из ее жизни. Джулия могла запутаться, предаться смятению, но она усвоила непоколебимо практичную привычку воспринимать и описывать периоды душевной смуты как этапы своего эмоционального или духовного развития. Прежде незыблемые понятия начинали казаться ей не столько ненужными, сколько ограниченными, подобно тому как все научные революции, по словам Тельмы, не отбрасывали, но перестраивали весь запас предыдущих знаний. То, что часто казалось Стивену противоречивостью ее характера: «В прошлом году ты говорила совсем по-другому!» – с ее точки зрения было движением вперед: «Потому что в прошлом году я еще не понимала!» Джулия не просто отдавалась течению своей внутренней жизни, она руководила ею, направляла ее, будущее было просчитано и размечено, как маршрут на карте. Ход постижения новых истин, по ее мнению, нельзя было бросать на волю слепого случая, ставить в зависимость от нечаянных происшествий. Нет, Джулия не отрицала роль судьбы. Трудолюбие и чувство ответственности, полагала она, даны человеку для того, чтобы исполнить собственное предназначение.

Эта вера в бесконечную изменчивость, в то, что человек может переделать себя, научившись понимать больше или изменив взгляды на жизнь, казалась Стивену проявлением женского начала ее натуры. Если раньше он думал или полагал, что должен думать, будто мужчины и женщины, несмотря на все видимые физиологические различия, в сущности одинаковы, то теперь подозревал, что одним из многих их отличительных признаков является именно отношение к переменам. Достигнув определенного возраста, мужчины застывают в неподвижности, склоняются к убеждению, что даже превратности их судьбы неотделимы от них самих. Они есть то, чем сами себя считают. Что бы они там ни говорили, мужчины верят в то, что они делают, и крепко держатся этой веры. В этом их сила и их слабость. Поднимаются ли они из траншей, чтобы тысячами пасть под смертоносным огнем, сами ли стреляют по врагу, ставят ли последнюю точку в только что написанной симфонии, мужчине редко придет в голову – точнее, редкому мужчине придет в голову, – что он мог бы заняться чем-то другим.

Для женщины эта мысль – обычная логическая предпосылка. Она служит источником непрестанных терзаний или утешений, причем независимо от реальных успехов, которых женщина добивается в собственных глазах или в глазах окружающих. И в этом есть своя слабость и своя сила. Материнские заботы мешают профессиональному росту. Борьба за карьеру наравне с мужчинами подрывает материнский инстинкт. Погоня за тем и другим слишком утомительна и потому грозит двойной неудачей. Не так-то просто проявлять упорство, если не отождествляешь себя со своим делом, если думаешь, что смог бы обрести себя – или другую часть себя – в чем-то другом. Поэтому женщины не слишком интересуются работой и служебным ростом, мундиром и знаками отличия. Вере мужчин в институты, созданные мужчинами, женщины противопоставляют иное понимание самоценности; быть для них важнее, чем действовать. С давних пор мужчины усмотрели в этом признак непокорства. Женщины огородили пространство, вход в которое мужчинам был заказан. И мужчины затаили враждебность.