PRосто быть богом: ВВП - Павел Генералов

Сухов, потерпев условное поражение от хрупкой Вики, пока затаился и выбрал для себя роль своего парня–экскурсовода. О том факте, что Великоволжское море является самым крупным в Европе искусственным водным образованием, он сообщил так, будто он лично и был главным виновником его создания. Между прочим, разлившись, море скрыло в своих водах три почти полноценных города, два православных монастыря — один мужской, другой женский — и неисчислимое множество деревень. История Великого Затопления, обросшая всякого рода легендарными и неправдоподобными подробностями, в изложении Сухова выглядела примерно так.

Не обошлось, конечно же, без товарища Кагановича. По традиции в администрации товарища Сталина именно ему поручали курировать самые грандиозные проекты по переустройству пространства. Под его непосредственным руководством, например, начали рыть московскую подземку — и столичный метрополитен долгое время носил его имя. Имя Кагановича присвоили потом и маленькой Великоволжской ГРЭС, якобы для строительства которой было затеяно Великое Затопление.

Грандиозные работы по перегораживанию реки Волги поручены были, естественно, НКВД. Начались они ещё при товарище Ежове, а закончились при товарище Берии, незадолго до войны. Тогда же ГРЭС и дала своё первое электричество, львиную долю которого стал пожирать Великоволжский авиационный завод, запущенный к тому времени на полную мощность. Но это было потом.

А сначала Великоволжск попал в число обречённых. По всем гидротехническим параметрам плотину следовало строить как раз немного ниже по течению. Волга там была значительно шире, и плотина вышла бы посолиднее. Товарищ Каганович как раз и слыл сторонником такого кардинального решения. НКВД было всё равно — лишь бы человеческого материала хватило. Но тут в дело вмешался сам товарищ Сталин.

Говорят, что рассматривая карту, на которой во всей красе был представлен проект Великой Волжской Системы, он пристально и неласково глянул на товарища Кагановича и сказал:

— Ти, Лазарь, не прав, — уши Лазаря, наверное, похолодели. Но товарищ Сталин продолжил более миролюбиво. — Разви можим ми, большевики, затопить город под названием Великоволжск? Не так ли, товарищи? Город Болохов — бох с ним. Монастыри — бох с ним. А Великоволжск ми, товарищи, трогать не будем. Великоволжск нам ещё пригодится. Есть другие мнения у товарищей из правительственной комиссии?

Таким образом и вышло, что имя, данное городу по какому–то внутреннему наитию Александром Благословенным, город и спасло от окончательного и бесповоротного уничтожения. Хотя бы на время, как потом выяснилось.

А тогда, в тридцатые, работы шли полным ходом. Чтоб не иметь лишней головной боли с отселением жителей затопляемых территорий, НКВД скопом оформляло на трудоспособную часть населения уголовные дела по удобной во всех отношениях 58 статье, — благо недовольных политикой советской власти на этой отдельно взятой территории оказалось предостаточно. Остальных же переселили в предместья Великоволжска. Заодно поселив в великоволжцах и вечный страх перед стихией, именуемой государством.

Но — страх страхом, а легенды о пророчестве старца Феофила, бывшего настоятеля Болоховского Успенского монастыря, передавали из уст в уста. Тот напророчил что–то о всаднике на белом коне, который–де всякий раз, когда опасность будет грозить городу Великоволжску, станет выходить из вод Великоволжского моря и спасать жителей. Ежели, уточнялось, они будут этого достойны. Тогда же, когда волжские воды хлынули на бескрайние просторы Средне — Русской равнины, всадник на белом коне, не обернувшись на застывших от изумления соглядатаев, скрылся в набегавших волнах новорождённого моря.

А ещё прежде, в ночь накануне Великого Затопления, зазвонили давно снятые и разбитые колокола на колокольнях Успенского мужского и Покровского женского монастырей. Вторили им и с колоколен всех остальных затопляемых трёх дюжин церквей. А вода в колодцах окрасились в кровавый цвет.

По слухам, пророчество уже раз сбылось. В начале шестидесятых идея передвинуть плотину ниже по течению вновь обрела дыхание. Страна нуждалась в новых энергетических мощностях. Сторонником переноса плотины и принесения в жертву Великоволжска был сам Никита Сергеевич Хрущёв. Десятью километрами ниже Великоволжска начали проводиться уже какие–то подготовительные работы. И тут по верхней кромке хорошо охраняемой плотины ГРЭС вдруг, откуда ни возьмись, проскакал тот самый всадник на белом коне. Охрана, говорят, даже в него стреляла. Но, видимо, не попала. А буквально на следующий день Никиту Сергеевича сняли. С тех самых пор город Великоволжск жил себе да поживал, потихоньку забывая о прошлых страхах.

— А что, хороший ресурс, — задумчиво прокомментировал Генералов.

— Это вы о чём? — с некоторым подозрением поинтересовался Сухов.

— Как выразился один высокопоставленный чиновник с птичьей фамилией, — пояснил для непонятливых Генералов, — все под богом ходим, то есть, под Президентом. Но вообще вода — грозная сила. А страна всегда в чём–нибудь этаком нуждается.

— Что? — вновь не понял Сухов.

— Вода, говорю, страшная сила! — уточнил Генералов, широким жестом указуя на циклопические врата шлюза, в который как раз входил «Достоевский». Сухову оставалось лишь согласиться. Только Вика, кажется, что–то поняла. Но благоразумно промолчала.

Тем временем «Достоевский» уже просочился в шлюз, и ворота за ним медленно закрылись.

Вода, бурля, опускалась вместе с «Достоевским». С каждой минутой на палубе становилось сумрачнее. Казалось, что корабль спускается в самую преисподнюю. Вика заметно нервничала. Начал повизгивать и Мышкин.

Сухов протянул руку, собираясь погладить то ли Вику по плечу, то ли псину по дрожащей голой спинке. Мышкин неожиданно огрызнулся. Сухов отдёрнул руку:

— Нет, ты не Мышкин. Ты — другой. Откуда в нём столько злобы? — вопрос он адресовал Генералову.

— Порода серьёзная, — без тени улыбки ответил ему Генералов.

— А где–то в Калифорнии, кажется, — оживился Сухов, — провели конкурс на самую уродливую собаку, — Вика подняла на него насмешливый взгляд. — И выиграл пёс по кличке Элвуд. Между прочим, смесь китайской хохлатой, — Сухов кивнул на Мышкина, — и чихуахуа.

— Мышкин — чист! — обиделась Вика. — У него родословная — супер. Не в пример многим! Во всяком случае подправлять не требуется.

Небо, забранное в раму бетонных стен, становилось всё уже. Викин взгляд словно притягивал последний оставшийся кусок неба над головой.

— Ав! — вдруг громко и очень правдоподобно тявкнул Сухов.

Вика вздрогнула от неожиданности, но взяла себя в руки, хотя и отшатнулась на шаг в сторону от Сухова:

— А вы умнее, чем я думала, — многозначительно усмехнулась она.

— В смысле? — исподлобья поинтересовался Сухов, и голос его не предвещал ничего хорошего.

Пришлось встрять и Генералову:

— Виктория Вячеславовна имеет в виду…

Но Вика не дала ему договорить, явно желая и на сей раз оставить за собой последнее женское слово:

— Ох, Виктор Иванович, Виктор Иванович. Не будите во мне женщину.

— А то?

Вика обворожительно улыбнулась:

— А то вам это очень дорого обойдётся, — она опустила глаза на Мышкина. — Правда, князь?

Теперь что–то понял один Генералов. И тоже благоразумно промолчал.

Вода добурлила и опустилась до нижней отметки. Начали медленно открываться створки гигантских ворот. Взору троих пассажиров, стоявших на носу, предстало зрелище грандиозное и завораживающее. Они словно по команде замолчали и широко открытыми глазами наблюдали за движением ворот.

Сквозь просвет между створками широкой блистающей полосой пробивался солнечный луч. Впереди поблёскивала спокойная, отливавшая серебром и золотом гладь Волги. Чуть вдалеке, по правому берегу обозначился силуэт города Великоволжска с высокой, петербургских масштабов и очертаний колокольней.

«Достоевский» уже выходил из тесноты шлюза на речной простор. Всё только начиналось.

В избирательной кампании Палыч расцветал как вишнёвое дерево в мае.

Конечно, большой удачей для него, полковника в отставке, было в своё время пристроиться во властные структуры. А точнее — в орготдел при проправительственной партии. Многие его коллеги, как равные по званию, так и выше–ниже, и вовсе не смогли найти ничего приличного, когда страна практически выбросила свою армию в никуда. Так и не успел Палыч стать генералом, сменив форму на прозаический костюм средней руки чиновника.

На новой службе бал правили яйцеголовые, аналитики, разрабатывающие стратегии, но не имеющие не малейшего понятия о настоящей работе. Так считал Палыч. Ежедневная служба была бы невыносимой, если бы не спецпроекты, где его умение организовать рабочее пространство оказалось незаменимым. Поэтому каждый спецпроект — выборная кампания — становился для него кампанией военной, в которой именно от него зависело всё, ну, или почти всё, потому как в сферу деятельности яйцеголовых он старался не слишком вмешиваться. И по его части дел хватало. Причём с лихвой.