История изнутри. Мемуары британского агента. - Робин Локкарт

В доме бывало много писателей — старые друзья покойного Эртеля. Молодые люди с пьесами для постановки и романами для издания. Художники, музыканты актеры и актрисы. Все они производили на меня большое впечатление, и я им поклонялся. У Эртелей я впервые встретился с госпожой Ольгой Книппер, вдовой Чехова и одной из лучших московских драматических актрис. С госпожой Эртель я впервые увидел чеховские пьесы в постановке Московского Художественного театра, этого строгого, торжественного театра, где аплодисменты за прещены и где в случае опоздания приходится пропу стить целый акт.

В этот период жизнь моя была раздвоена: одна поло вина — русская и неофициальная и другая — официаль ная и преимущественно английская. Предпочтение я от давал русской и неофициальной. Иногда я обедал в до мах у московских англичан. Реже я присутствовал на банкетах в германском консульстве. Я нанес несколько официальных визитов моим коллегам по консульству и раз или два в неделю посещал Британский клуб в гости нице «Националы). Из русских богачей, с которыми я встречался во время пребывания в Москве британской делегации, я никого не видел. Скоро я обнаружил, что так называемого света в Москве не существует. Имелось незначительное число знати, которая держалась особ няком. Богатые купцы составляли особую группу. Интел лигенция была доступна, но только для тех, которые были введены в ее круги. Вне своих деловых отношений англичане и русские жили строго обособленно. Надо сказать, что многие местные англичане смотрели на русских, как на добродушных, но безнравственных ди карей, которых небезопасно вводить в свой домашний крут. Мне было забавно видеть госпожу Зимину — мо сковскую миллионершу — за завтраком и партией брид жа со своими тремя мужьями: двумя бывшими и одним настоящим. Это, несомненно, являлось признаком терпи мости, в то время выходящей за пределы западной циви лизации. Жены англичан в благочестивом ужасе воздева ли руки.

Мое знакомство с английской колонией нельзя счи тать очень удачным. Почти что первыми англичанами, которых я встретил, были братья Чарноки. Оба были ланкаширцами и связаны с хлопчатобумажной промыш • ленностью. В то время Гарри, младший брат, был дирек

тором большой хлопчатобумажной фабрики в Орехово Зуеве Владимирской губернии.

ОреховоЗуево являлось одним из наиболее беспокой ных промышленных центров, и там Чарнок в качестве противоядия водке и политической агитации ввел фут, бол. Организованная им заводская команда была в то время чемпионом Москвы.

Обо мне в кругах английской колонии ходили слухи, что я — блестящий футболист, вероятно, потому, что ме ня спутали с моим братом. Не справляясь о том, какой вид этой игры я практикую. — круглым или овальным мячом, Чарноки попросили меня вступить в состав «моро зовцев», как называлась их заводская команда. Нескольки ми часами позже я узнал, что в Москве имеется английская команда, в которой, ожидалось, я буду играть. Председа тель клуба сделал все, что в его силах, чтобы убедить меня изменить решение, но, давши Чарнокам слово играть у них, я не был склонен отказаться от него.

Вначале на меня немного сердились, но я никогда не пожалел о принятом решении. Позднее, когда я ближе познакомился с этими северянами, я понял, какие они прекрасные ребята. А Чарноки с тех пор сделались мои ми верными друзьями, и я всегда считал мой футбольный опыт с русским пролетариатом самой ценной частью моего русского воспитания. Я боюсь, что опыт этот i принес мне больше пользы, чем моему клубу. С трудом я справлялся с порученным местом в команде. Несмотря на это, матчи были очень интересны и вызывали огром ный энтузиазм. В Орехове нам приходилось играть перед толпой в десятьпятнадцать тысяч человек. За исключе нием проигрышей иностранным командам, мы редко проигрывали. Разумеется, опыт Чарноков увенчался пол ным успехом. Если бы он был заимствован другими фабриками, то влияние его на характер русских рабочих оказалось бы очень значительным. В моей карьере рус ского футболиста имел место лишь один интересный эпизод. Это произошло в Москве, где наша заводская команда встретилась с германскими чемпионами. Из по буждений корректности русские футболисты предложили немцу быть рефери. Немцы были значительно сильнее наших игроков и использовали это свое преимущество для некорректной игры. В особенности один немец играл возмутительно грубо против молодого семнадцатилетне го английского студента, племянника Чарноков и блестя

щего футболиста, игравшего в нападении рядом со мной левым крайним. После того как немец сшиб его с ног в пятый или шестой раз, я разозлился и обругал его в выражениях, которые действительно никогда не употре бил бы в Англии. Рефери немедленно остановил меня. «Будьте поосторожнее, — обратился он ко мне на пре красном английском языке. — Я слышал, что вы сказали. Если вы еще раз позволите себе употребить такие выра жения, я вас удалю с поля». Выражения, которые я упо требил, не были так уж ужасны. Это было обращение к Всевышнему с просьбой поразить немца и отправить его в самые глубокие недра преисподней. Но в тот момент я все же содрогнулся. Как молния, мелькнули у меня перед глазами заголовки в английской прессе: «Британский вицеконсул удален с поля за сквернословие», и я тут же подло и пространно извинился. После игры я сообщил о своих опасениях судье.

— Если бы я знал, кто вы, — заметил он со сме хом, — я удалил бы вас с поля без предупреждения.

В течение этих месяцев подготовительной работы на мою жизнь влияло еще коечто. Это дружба с Джорджем Боуэном, молодым артиллеристом, который изучал рус ский язык за счет военного министерства. В общем, я был невысокого мнения о военных переводчиках. Однако Боуэн являлся исключением. Это был светловолосый ма ленький человек, очень серьезный и умный. Он обладал спокойным характером, который редко ему изменял. Мы очень подружились и, по крайней мере, раз в неделю обедали вместе, причем во время этих обедов находили отдохновение от нашей работы, сопоставляя мнения о наших русских учителях. Он был прилежным работни ком, и, поскольку мы превратили наши обеды в своего рода гастрономическое соревнование в знании русского языка (кто первый спотыкался на какомнибудь слове в меню, тот платил за обед), эти обеды не наносили ущерба нашим русским занятиям.

В июне для нас обоих истек шестимесячный срок пребывания в Москве. В это время мы уже умели с известной беглостью изъясняться между собой на лома ном русском языке. С характерной скромностью мы не производили этих упражнений на улицах, а приберегали их для уединения парков и лесов. Мы жили очень скром но и лишь изредка позволяли себе выходить из рамок строгой экономии, которой научил меня Боуэн.

Однако случались и прорывы. В особенности ОДВо отступление от этого режима чуть ли не нанесло ему непоправимого удара. В июле мое начальство с семьей перебралось на дачу своеобразный летний домик за городом, куда отправляются все русские, за исключением самых бедных, чтобы избегнуть удушливой жары москов ского лета. И семья Эртелей выехала за город, оставив ме ня одного в квартире. Боуэн проводил отпуск на даче со своим русским семейством. Я был одинок и несчастен, Но непоколебим в своем новоявленном аскетизме. Однажды днем Боуэн вошел ко мне. Небо было цвета чернил. С юга приближалась гроза, и зной, растопивший асфальт, стал невыносимым. С красным лицом Джордж кинул свою шляпу на кровать и бросился в кресло.

— Я сыт по горло, — сказал он. — Это дачное существование разбило меня. Пятеро взрослых и трое детей в четырех расшатанных комнатушках. Стены как из бумаги. Клопы не дают спать. Целый день у меня в комнате рвет больную собаку. Василий Васильевич хра пит, а сегодня я застал Марию Петровну в момент, когда она шпилькой подбирала капусту с тарелки. Мне осто чертел пуританизм. Сегодня я хочу веселиться.

В этот момент разразилась гроза, и в течение трех четвертей часа, молнии плясали вокруг голубых и позо лоченных куполов Кремля. На затопленных улицах пре кратилось движение трамваев, и они стояли, похожие на к корабли со спущенными якорями. Гром сотрясал дом до } основания.

Мы заперли окна и, сняв пиджаки, лежали не двигаясь в креслах. Пот ручьями струился по лицу Джорджа. У меня болела голова. Мучительно прошел час. Неожидан но солнце выглянуло изза туч. Мы быстро открыли окна. Приятной прохладой повеяло из монастырского сада, расположенного напротив нашего дома. Деревья, которые час назад были сухими и покрытыми пылью, окрасились в ярко зеленый цвет. На улицах возобнови лось обычное движение. Двинулись трамваи и вместе с ними и мы.

Мы наметили наш план действий. Джордж останется ночевать у меня. Мы пообедаем в «Эрмитаже». Потом ж^летьП1РаВИМСЯ В *AkbWm»« Решено расходов не

лисГkHm!Z !CwBUMH книжка*« в руках мы направи лись к Мюру и Мерилизу московскому Харродсу, и