Француженки не заедают слезы шоколадом - Лора Флоранд

Если безопасность означала, что он раздвинет ее бедра на кровати и будет держать их, в то же время наслаждаясь ее вкусом, и что она, почти рыдая, будет повторять и повторять его имя, запустив пальцы ему в волосы, – то да, она в безопасности.

И если безопасность означала, что ему даже удастся сделать так, что она узнает, каков он на вкус, – то да, она в безопасности.

Да какой же он гребаный придурок! С трудом верится, что он может быть таким enfoiré[41]. Но от мысли, что его плотские желания не осуществятся, что ночь не завершится наслаждением, ему захотелось разорвать свою кожу в клочья. Он больше не выдержит безостановочного, невыносимого, сводящего с ума желания обладать Сарой. Фантазии бегали по всей его коже, царапая ее своими чертовыми крысиными когтями, и ему хотелось колотить по своему телу, чтобы сбить их с себя.

– Значит, ненавидишь?

При слове ненавидишь его внезапно охватил нетерпеливый эротический жар, и это было ужасно. Боже, до чего он дошел?

Сара отвернулась. Опять. И конечно, он не мог отвести глаз от изящной линии ее шеи и подбородка.

– Тогда был просто напряженный момент. Я приношу извинения.

Ему не понравились ее слова. «Не отрицай тот момент. Прими его. Подари его мне».

– Не надо извинений, Sarabelle. Я уверен, что заслужил это.

Merde, еще бы! Конечно, заслужил – своими фантазиями и тем, что придумывал поводы наклониться к ней поближе.

– Я спрашивал себя, могу ли я что-нибудь сделать, чтобы… стало лучше, – сказал он. – Чтобы облегчить тебе жизнь.

Он и вправду спрашивал себя. Действительно хотел понять. Днем он каждую минуту пытался помочь всем выжить в кухнях, но особенно старался ради нее. А теперь, когда он разобрался в своем отношении к Саре, ему будет намного тяжелее.

«Но я больше не могу выдерживать это. Не могу. Не могу».

– Не придавай этому слишком большого значения, – сказала она так, будто не хотела больше говорить на эту тему.

«Ты это серьезно? Я ведь хочу превратить ненависть во что-то настолько эротическое и великолепное, что ты будешь мечтать о таком каждую ночь. Ты будешь описывать это в своем блокнотике вместо пирогов или рецептов, или того, о чем ты там пишешь, не давая мне подсмотреть».

– Просто такая работа, – сказала она решительно, пытаясь завершить разговор, – только более напряженная, чем я ожидала.

Да, это он уже понял. Он так привык к интенсивности своей работы, что не мог оценить ее воздействие на замкнутую, тихую и спокойную девушку, пока не увидел, как худеет ее и без того стройное тело, а круги под глазами становятся все больше.

– Так как же ты оказалась в pâtisserie?[42] – спросил он, потому что во время разговора мог удержаться и не соединить свои руки с ее руками, не обнять ее за шею, не обхватить ее плечи, хотя такой темной и сверкающей ночью ему очень хотелось сделать все это. Но она наверняка сказала бы нет таким открыто романтичным посягательствам на ее тело. – Ты ведь училась на инженера?

– Училась. – Сара нахмурилась и вздохнула, глядя на зимние голые деревья.

Что-то ему не помогает способность очаровывать людей. Патрик ощутил себя пятнадцатилетним мальчишкой, отчаявшимся от невозможности получить желаемое.

Если бы только он мог обвить рукой ее плечи и притянуть к себе! Он был уверен, что ему стало бы легче. Такое неистовое желание дотронуться до Сары можно было преодолеть, только сжав кулаки с такой силой, что ногти впивались в ладони.

Они прошли мимо ночного клуба, и двое мужчин в кожаных штанах восторженно засвистели ей вслед. Возможно, этого бы не произошло, если бы Патрик мог обнять ее, показывая всем, что она – его девушка. Нахмурившись, он взглянул на Сару так, будто в этом была ее вина, хотя знал, что виноват только он один.

В конце концов, он мог бы и поговорить с ней, открыть ей свое сердце. Мог бы сказать: «Сара, я знаю, что я твой босс, но меня и вправду влечет к тебе. Что ты посоветуешь мне делать с этим?»

И она, наверное, ответила бы: «Ничего».

Свист, а потом и замечания, которые отпускали стоящие в очереди парни, заставили ее поднять взгляд, и смех в глазах Сары удивил Патрика. Он так редко видел его, что почувствовал себя будто в свободном падении. Его кулаки обессилев разжались.

– Я мог бы, наверное, провести тебя внутрь, если тебе до смерти хочется этого. Только ты будешь мне должна за то, что я буду изводиться, пока ты танцуешь.

Она будет должна… о, по крайней мере, дать ему еще хоть разок увидеть, как она смеется.

Черт возьми, он так хотел ее, что, возможно, заслужил с ней ночь в этом клубе, чтобы на своей шкуре испытать то, что заставлял испытывать других. «Я чертовски тактичнее, чем они, – попытался он оправдаться перед собой. – Она не знает, что я домогаюсь ее. По крайней мере, надеюсь, что не знает. С другой стороны, хоть их домогательства грубые и тупые, у них нет власти над моими мечтами, и если я им скажу «отвалите на хрен», никто не сможет ни уволить меня, ни разрушить единственный в жизни шанс осуществить мою страсть».

Да он и вправду putain d’enculé. Настоящий ублюдок.

– А ты и правда можешь? – Заинтригованная, она оглядела длинную очередь перед известным клубом.

– А ты действительно хочешь? – Он поморщился. – Там тесно, шумно и очень, очень разнузданно.

Да еще ему нужно будет окружить себя по крайней мере шестью или семью другими женщинами, чтобы его не лапали за задницу. Нечего и говорить, что люди там набились как сельди в бочке, и если полдюжины человек будут прижаты к его телу, то – можете считать его старомодным – он бы хотел, чтобы это все-таки были горячие женщины. По крайней мере, фантазия неплохая. Зачем вообще, черт возьми, он заговорил об этом клубе? Он бы предпочел, чтобы только она прижалась к нему и чтобы никто другой их не видел.

– Было бы интересно заглянуть, – решила Сара. – Но в другой раз. Сегодня я не одета для этого.

На самом деле не имело никакого значения, как она одета, чтобы пойти именно в этот клуб. Если бы на Саре был сексуальный лифчик, то Патрик мог бы просто разорвать, не снимая, ее футболку, и – о да! Да… Он мог бы разорвать футболку пополам и увидеть то, что под ней. Сделать что-нибудь с тем, что увидит. Но нет, ему, видите ли, для этого нужно уединение. Он сглотнул и попытался сосредоточиться. Его целью была романтическая прогулка по мокрым зимним улицам Парижа, а вовсе не безумная, вызывающая раздражение ночь в клубе, вот.

Пора закругляться. Он посмотрел сверху вниз на ее черные волосы. Если бы он мог просто обнять ее за плечи, это был бы чертовски хороший способ подвести черту.

На самом деле чертовски хорошо было бы не подводить черту, а двигаться дальше.

– Мы наметим день, – сказал он. Дождаться будет трудно, но ведь будет настоящее свидание. А она, может, и не догадается. – Скажем, в субботу. Воскресенье у тебя выходной.

Морщинка опять возникла у нее между бровями, когда она посмотрела на него.

Если бы она хоть чуть-чуть понимала, что делает с ним ее морщинка, то, наверное, сбежала бы от него и спряталась за толпой мужчин, стоящих в ожидании перед клубом.

– Так тебе расхотелось быть инженером? – сказал он, чтобы отвлечь ее. – А чем ты занималась?

– Моей специализацией было материаловедение.

Ночь стала волшебной, будто их окружили пикси[43] и начали играть с ними светом. Сара и Патрик то входили в яркий круг под фонарем, то выходили из него; автомобильные фары на несколько мгновений освещали их; мокрые мостовые и тротуары искрились; тут и там вспыхивали оранжевыми точками сигареты.

Сара вдруг сказала:

– Ты использовал диэлектрические зеркала, чтобы сделать съедобные отражающие поверхности. Это же… То есть я знаю, что ты невероятен, но все равно, это поразительно.

Она считает его невероятным? Патрик моргнул. Он почувствовал себя почти так же, как в те моменты, когда Люк хорошо отзывался о нем, и его дурацкое розовое карамельное сердце раздувалось от гордости и радости. А сейчас ему было приятно, что она ценит его мозги. Люди обычно забывали, что у поваров они есть. Что повара не были глупцами, которых в школе вышибли из числа умных. Правда, иногда это делали другие силы, не имевшие к мозгам никакого отношения, подумал он с горечью.

Сара и Патрик пересекли парки с обнаженными деревьями, тянущиеся вдоль Елисейских Полей, и направились на север, к Девятому округу, мимо величественных зданий, со стен которых смотрели резные лица с буйными волосами, как будто архитектору просто необходимо было позволить чему-то дикому угрожать людям. «Да, и тебе и мне».

– Так тебе нравилось, – спросил он снова, – материаловедение?

– Да, только… – Опять у нее возникла морщинка! Его большой палец зудел, так хотелось ее разгладить. – Знаешь, мне всегда нравилось печь пироги и все такое. Лицо моей сестры загоралось радостью. А как мама смотрела на меня! Я пыталась делать тщательно продуманные, сложные вещи. Но это не было серьезно, понимаешь? Это не могло быть причиной гордости мамы и отчима, не могло убедить маму, что у меня всегда все будет хорошо. Поэтому она сделала за меня правильный выбор.