Тощие ножки и не только - Том Роббинс

Они обменялись парой легких ударов, затем сцепились и повалились на пол. Бумер оказался на спине, однако сумел-таки схватить противника за горло – из которого успел вырваться сдавленный писк – и уже начал сжимать его, но тут в бар ворвалась Эллен Черри. Она с ходу огрела борцов сумкой, нагруженной только что постиранным бельем, и растащила их в стороны. Третий посетитель закусочной соскользнул со своего стула, как будто собираясь вмешаться, однако в этот момент из сумки вылетел свежевыстиранный розовый кружевной бюстгальтер и приземлился ему прямо на башмаки. Приятель клетчатого отпрянул в сторону, точно вампир при виде связки чеснока.

Эллен Черри вернула корсетное изделие на место, помогла бойцам встать на ноги и подтолкнула Бумера к выходу.

– Извините, господа, – бросила она на ходу. – Мой муж – полный идиот. – Клетчатый верзила и его спутник согласно кивнули. – Но вы не станете отрицать, что с ним не соскучишься.

Когда супруги почти скрылись за дверью, верзила наконец нарушил молчание и хриплым шепотом проквакал:

– И все-таки я надрал тебе задницу.

Бумер моментально обернулся и погрозил своему недавнему противнику кулаком.

– Никому ты ничего не надрал, чурбан! Накачался стероидами и думаешь, что герой! Ты дисквалифицирован!

Рывком, каким недолго сорвать клюв у тукана, Эллен Черри вытолкнула мужа на улицу. В придорожной канаве снегу еще оставалось примерно с фут. Когда слежавшиеся снежинки увидели огонь в глазах Эллен Черри, каждый такой спрессованный крохотный кристаллик в сугробе грустно захныкал.

– А что тогда с нами будет в августе?! – в унисон вскричали они.

Эллен Черри волновал вопрос совсем другого свойства.

– Черт побери, Бумер! – чертыхнулась она. – Ты и в Нью-Йорке собираешься откалывать подобные фокусы?

Атмосфера в баре тем временем нормализовалась. На экране телевизора рыдала покинутая девушка, в музыкальном автомате пел покинутый любимой девушкой парень, на пивном бокале исчезала мушиная метка, под потолком густело облако дыма от сигарет «Мальборо», а сидевшие у стойки два посетителя обильно орошали миндалины пивом баварского происхождения. Пили они в унисон.

– Знаешь, – произнес субтильный дружок верзилы, проводя указательным пальцем по банке с пивом «Коорс», – этот говнюк был прав.

– Ты на что намекаешь?

– Пиво забирает днем совсем не так, как ближе к ночи.

– Может, с кем и бывает.

– Начинает клонить в сон. Или мерещится всякая дребедень.

Обычно смех клетчатого бывал настолько похож на предсмертный хрип, что во время каждого комедийного киносеанса находился сострадательный зритель, который в соответствии с методикой Хаймлиха принимался спасать его от удушья – то есть обхватывал сзади и стучал чуть повыше солнечного сплетения. Откашлявшись, клетчатый повторил:

– Мерещится всякая дребедень. Вот сказанул!

– Мне сегодня утром позвонила сестрица. Теперь я понимаю, ктому времени она пропустила пива столько, сколько мы с тобой сегодня вместе взятые. Даже этой штуковины, в которую дышат, не надо, чтобы определить, чем она там накачалась. Я имею в виду ночную выпивку. Значит, утром сегодня, ближе к полудню, она звонит мне из машины откуда-то рядом с Покателло, где они живут. Она уже парочку к этому времени пропустила. И видела кое-что такое…

– Такое?

– Ну, ты понимаешь. Кое-какие странные вещи.

– Нас везде и повсюду окружают вещи, Майк. Куда, черт возьми, ни глянь, повсюду будут вещи. Ты вспомни рубашку этого придурка, которому я надрал задницу. Что же такого увидела твоя сестра – инопланетян, что ли?

– Самые вроде бы обычные вещи, такие привычные маленькие вещицы. Ты просто ни хрена не улавливаешь сути. Было утро, и она уже выдула четыре пива, и когда ехала в машине, ей показалось, что она видела, как вещи разгуливают по дороге. Вот и все.

Верзила недоверчиво покачал огромной своей головищей, поводя ею из стороны в сторону. Он молчал так долго, что можно было подумать, что для восстановления речи ему и впрямь пригодилась бы помощь Энн Салливан. Наконец он подергал себя за бакенбарды и спросил:

– Так что это за вещи такие шли по дороге?

– Да ладно, забудь об этом, – сказал Майк, после чего позвал барменшу, которая вела джихад с мушиными пятнышками на бокалах, заказал еще «Коорса» и выдвинул следующее предложение: – Пусть Дядя Сэм отберет у арабов нефтяные залежи и разберется с ними, арабами, чтоб по гроб жизни помнили.

– Ты только не подумай, что евреи мне милее, чем арабы, – по мне, и те, и другие грязнее, чем сиськи на свиноматке. Но мы обязаны покончить с терроризмом и забрать себе эту чертову нефть.

Майку меньше всего на свете хотелось обсуждать проблемы внешней политики, но разве мог он рассказать кому-нибудь о том, что этим утром его сестре примерещилось, как по деревенской дороге шествовала морская раковина? А также вилка или ложка. И красного цвета палка, и фиолетовый носок. Носок, Господи, обычный носок! И нечто, похожее на консервную банку.

На свете существуют такие ландшафты, где порой кажется, будто над головой у нас простирается не небо, а самый настоящий космос. Мы ощущаем и видим нечто куда более огромное и глубокое, чем небо, хотя в таких удивительных местах само небо неизменно бывает бездонным. Между головным мозгом и звездами есть такое место, где кончается небо и начинается космос. Стоит нам оказаться в какой-нибудь особенной прерии или на особенной горной вершине в определенное время (эффект может испортить даже самое маленькое и пушистое облачко), как наше отношение с небом истончается и постепенно сходит на нет, тогда как связь с космосом становится прочной и твердой, как кость.

Возле такого возвышенного шва на карте страны, где кусочки лоскутного одеяла – Айдахо, Юта и Вайоминг – сшиты вместе, Жестянка Бобов отдыхала в сумерках, глядя в небо и чувствуя на себе взгляд бездонного свода, который был уже скорее не небом, а космосом.

Это был конец первого дня их путешествия и начало их первого ночного перехода. После событий сегодняшнего утра – сначала подвыпившая женщина едва не перевернулась на своем пикапе, завидев их, бредущих по дороге; затем, вскоре после того, как они свернули с шоссе на проселочную дорогу, их из ружей обстреляли охотники (они, что ли, за зайцев их приняли?), – Раскрашенный Посох и Раковина решили последовать первому совету Жестянки Бобов путешествовать ночью. Посох наивно полагал, что их веселая компания сможет безнаказанно пересечь Америку в дневное время. Добро пожаловать в современный мир, Раскрашенный Посох!

Прячась днем от посторонних взглядов на берегу крохотной речушки, они приготовились ночью снова отправиться в путь. Жестянка Бобов стоял(а) у края оврага, заглядывая сквозь темнеющее небо прямо во владения тишины и божественной благодати. Поскольку сама жестянка была не вполне уверена, какого она пола, будем именовать ее он(а). Итак, исполненный(ая) безмятежного, хотя и с привкусом жести, трепета, он(а) сосредоточился(лась) на том пространственном перекрестке, где пересекаются Близость и Бесконечность, и пытался (лась) с философской точки зрения рассмотреть ту странную ситуацию, в которой оказался (лась).

Раковина выскользнула из ниши первой. Она вывалилась оттуда таким образом, что приземлилась на свой острый шип, избежав падения набок, при котором легко могла расколоться или треснуть. Какую-то долю секунды она находилось в довольно неустойчивом положении, балансируя на шипе, вонзившемся в пол пещеры. После чего медленно опустилась на нижние края своих завитков. Теперь она, словно какая-нибудь одалиска, вальяжно лежала на боку с завитушками, представив окружающим возможность беспрепятственно и, возможно, даже нескромно разглядывать желтовато-коричневую внешнюю губу, внутреннюю губу кремового оттенка и свою божественно розовую щель.

Жестянке Бобов и Грязному Носку, которые ожидали увидеть нечто скользкое и чешуйчатое, розовое сияние раковины показалось воистину божественным. У Жестянки Бобов возникло ощущение, что ничего прекрасней Раковины он(а) не видел(а) за всю свою жизнь. Грязный Носок присвистнул так, как это обычно делают строительные рабочие, и позвал: «Эй, вы, эй вы, красотка!»

Что касается Ложечки, то она испытала укол ревности и едва не позеленела, как это не раз бывало с ней, когда ей случалось провести целую ночь в майонезе.

Раковина – это голос Будды, место рождения Афродиты, труба, чей глас отпугивает демонов и помогает сбившимся с пути мореходам вернуться к родным берегам. Окрашенная луной, сформированная чистейшей геометрией, раковина – это первозданная красота, священная субмарина, которая несет на своем борту плодородие, торопящееся на свидание с поэзией.

Сформированная чистейшей геометрией? Нет, раковина сама – первозданная геометрия. Ее совершенная логарифмическая спираль закручивается слева направо вокруг оси фундаментальной истины. Домик, проистекающий, подобно поту из пор, из пор мечтаний его обитателя, раковина – превосходный пример архитектуры воображения, логики желания. Отвердевшее чрево, самодвижущееся гнездо – раковина способна пережить своего жильца, своего строителя. Способна продолжать жизнь одна, без него, напоминая забывчивым мира сего об их влажной сексуальности.