Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

За рекой, над тёмным знанием «MOZARTA» с потухшей вывеской, над городом прощальным клином летели журавли. Завораживающе взмахивая крыльями, большие горделивые птицы летели на юг, унося лето…

Я встряхнула головой, когда они истаяли в свинцовых облаках на горизонте.

И без того на душе было погано, а теперь стало ещё и грустно.      

— А потом что было?

— А потом я вышла замуж, — развернулась Сашка. — Решила раз не повезло мне с любовью. Чёрт с ним, пусть будет как хотят родители. Стану верной женой, примерной матерью. Стерпится. Слюбится. Может, в этом моё счастье.

— Так это тогда?.. — открыла я рот, только сейчас понимая переполох, что она устроила, когда пропала перед самой свадьбой на несколько дней. Расстроенного Барановского. Виновато оправдывающихся родителей.

— Ага, — натянуто улыбнулась она. Гордо тряхнула головой. — Тогда.

И столько отчаяния было в этом жесте. Куда больше, чем вызова. И горечи куда больше, чем бравады. Сейчас я как никогда её понимала. Ей не у кого было попросить ни помощи, ни совета. За неё некому было заступиться. Она решила сбежать от предавших её родителей, от ненавистного жениха. Она просто хотела любви и счастья.

Пусть трудного, но разве оно бывает настоящим, если достаётся легко.  

Мои оголённые нервы загудели как провода на ледяном ветру в унисон с её неприкаянностью, несчастливостью, сиротливым одиночеством, что она так умело скрывала за дерзостью и распущенностью. За стервозностью, с которой истово мстила Барановскому, изменяя направо и налево, за то, что он был героем не её романа. За его слабость и неказистость. За то, в чём он был не виноват.

За то, что она так и не смогла его полюбить.

И никогда уже не полюбит.

А если и не вернётся?

В груди заныло от беспокойства…

Нет, нет, нет, она это несерьёзно, испуганно заёрзала я на диване. Она просто очередной раз взбрыкнула. Она же беременна. И это ребёнок Михаила — Моцарту она бы не стала врать, уговаривала я себя.

Нет, я хочу, чтобы она была счастлива.   

Я всем хочу счастья. И чтобы всё наладилось.

Чтобы все, кто ждёт — дождались, все, кто любит — были вместе, все, кто ищет друг друга — нашлись.

Ну почему всегда всё так сложно?  

Я стала вспоминать и другие, связанные с Сашкой эпизоды, которые по причине своего малолетства не могла разумно объяснить, но сейчас словно искала в них подтверждения, что мои сомнения напрасны. Тех невнятных слов, что говорили взрослые, мне тогда хватало для объяснений, но сейчас я поняла, что у её внезапных отлучек был совсем другой, не предназначенный для детских ушей повод.

— Зато, как говорят, тебе есть что вспомнить.

Она качнула головой.

— Это не хочется помнить, Жень. Это, увы, не забывается.

— А что хочется? Может, Таиланд? — спросила я без всякой издёвки, уговаривая себя, что тогда тоже всё, казалось, висело на волоске, но наладилось же. — Помнишь, мы ездили всей семьёй на Андаманские острова. Дискотека на берегу, ведёрки с коктейлями, файер-шоу, лоснящиеся тела тайских гимнастов. И домики, похожие на курятники. Ты же осталась в одном из них, да?

Теперь я понимала почему ругались родители, то и дело звучало слово «шалава», а Барановский разыскивал жену по всему острову, даже полицию хотел подключить, и грозился, что отцу не понравится, если она не вернётся до утра.  

— Они для того и понастроены там, эти домики, — усмехнулась Сашка. — Целая улица. Скажу тебе честно, внутри тот же курятник. Ничего нет. Только грязный матрас. Платишь что-то бат двадцать за ночь, и никто тебя ни о чём не спрашивает. Пей, травку кури, спи или трахайся. Там всё просто. Бери первого попавшегося парня, а, если повезёт, двух — и на матрас, — улыбнулась она и посмотрела на меня пристально. — Ненадолго, но очень помогает забыться и почувствовать себя свободной.

— А твой первый парень? Его ты вспоминаешь? — попыталась я увести разговор в сторону, испугавшись, что она сейчас спросит к чему я расспрашиваю.

— Я тебя умоляю, — прыснула она. — Мой первый парень был старше меня лет на… — она поморщилась. — Нет, про него я тебе потом как-нибудь расскажу. Но раз уж ты сама напросилась. И никто за язык тебя не тянул. Я отвечу, что помнится… Твой муж.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В меня словно плеснули кипятком. И правда — напросилась.

— Вот ты дрянь! — стиснула я в руке карандаш, что так и крутила. И подскочила, когда она заржала. — Ты специально, да? Нет, я не забыла, что ты с ним спала. И не забыла, как ревновала. Хоть и не имела права. Но знаешь, что? Мне плевать с кем он трахался до меня. Он большой мальчик, а это его прошлая жизнь, — отшвырнула я карандаш. — У него и кроме тебя баб было полно. С кем хотел с тем и спал.

— Да успокойся ты! — скривилась Сашка. Подняла карандаш: тот ударился в стену и покатился по полу.  — Не надо так болезненно реагировать. Но знаешь, если уж мы и правда до этого договорились, давай раз и навсегда закроем тему кто и с кем спал, — опрометчиво вручила она мне остро отточенное оружие, жестом приглашая сесть.

Нехотя и всё ещё кипя от гнева, я всё же послушалась. 

 — Я ничего не скажу тебе за других баб, но за себя могу. И я скажу это один раз и больше повторять не буду, а ты не спрашивай, прими и запомни. Так вот, — села она рядом. — Я имела право ревновать. На самом деле, это ведь ты его у меня отбила. Потому что я была раньше. А ты — просто неудачное стечение обстоятельств. Но, если бы на месте его невесты была другая баба, а не ты, клянусь, я не остановилась бы ни перед чем — я бы его отвоевала. Не важно какой ценой. Не важно какими средствами. Не важно, как. Я бы вырвала его даже из чужих остывших рук. Клянусь, я пошла бы на что угодно, если бы невестой Моцарта была не ты. Так что не смей мне говорить, что я дрянь. Да, я дрянь. Но я твоя сестра. И тебя я люблю и всегда буду любить больше, чем любого мужика в этом мире. Если у тебя их будет больше одного, может быть, когда-нибудь, ты меня поймёшь. Но тебе не надо, — она улыбнулась, тепло, примиряюще, — потому что таких как Моцарт достаточно одного на всю жизнь — поверь мне на слово. И расслабься уже, Жень. Он любит тебя. Он пиздец как тебя любит. Сколько бы ни было у него баб, забудь про них. Забудь по-настоящему. Они пыль пройдённых им дорог. А ты — его жена.

Она тяжело вздохнула.

— Поверь, когда находишь одного, того самого, то о других уже не думаешь. Стервами и шалавами становятся те, кто не нашёл. И я хотела, честно хотела, чтобы моим тем самым стал Барановский, но увы, это не он, — развела она руками. У меня снова похолодело в груди: она сказала это так, словно Он, тот, кого она столько искала — уже есть. Она его нашла? Нет, нет, нет, только не сейчас. Только, пожалуйста, не сейчас!

— Саш, — всматривалась я в её вдруг ставшее таким одухотворённым, наполненным внутренним светом, лицо, но не успела спросить, набрала воздуха в грудь, а она перебила.

— И прими совет, пусть не от самой мудрой и благочестивой своей сестры, но искренний. Не показывай никому свою слабость, Жень. А ревность — твоё слабое место. Иначе именно в него и будут бить. Особенно сейчас, когда вы так уязвимы.

Я выдохнула. Легко сказать, не показывай! Но как? Как не ревновать, особенно сейчас, когда на горизонте замаячила очередная. Когда его бабы не просто остаются в прошлом, они возвращаются, с ними приходится жить, общаться, принимать от них пророчества и советы, желать им счастья.

Но я услышала больше, чем она сказала. Я услышала предупреждение: не каждая из его баб моя сестра. Не каждая поступит честно. И, наверное, не каждая отступит, как Сашка, особенно узнав, что он женился.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Чёрт! Надо было его выслушать. Может, он об этом и хотел меня предупредить?  

— Спасибо! — подняла я на Сашку глаза. — За всё.

— Да брось! — отмахнулась она. — Это разговор ведь даже не о тебе или обо мне. Вот скажи, какой нормальный мужик стал бы подобное терпеть от жены? Кроме Барановского? — она презрительно скривилась. — А ты спрашиваешь: не хочу ли я с ним встретиться? Нет!