Братья-оборотни - Вадим Проскурин

— Я иду вперед, — заявил Робин. — Эйри, ведешь бойцов следом, визуальный контакт не прерывать ни в коем случае ни на миг. Знаешь, что такое визуальный контакт?

— Так точно, — кивнул барон. — Однако осмелюсь заметить, что вашему благородию излишне рискованно…

— Отставить, — оборвал его Робин. — Знай, Ричард, что господь даровал нам с Мелвином особый дар видеть в темноте. Так что я иду вперед, а ты идешь следом.

— Однако Мелвину сей дар не помог, — заметил барон.

— Не каркай, сука! — упрекнул его Робин. — Ты охуел такое вслух говорить?

Барон смутился и пробормотал невнятные извинения.

— Передай приказ по цепочке, — велел ему Робин. — Я пошел.

— Ваше благородие! — приглушенно воскликнул Эйри. — Шлем, кольчуга, щит…

— Раздай бойцам, пусть тащат, — распорядился Робин. — Здесь не бросай.

— Да я не о том, ваше благородие… — продолжать ныть Эйри.

— Цыц, — оборвал его Робин.

И пошел вперед, не оборачиваясь. Эйри бурчал вслед что-то неясное, но Робин его не слушал. Он вглядывался в туманную мглу, почти не проницаемую даже для его чудесного зрения, и напряженно размышлял о том, что конкретно могло случиться с Мелвином. Наиболее вероятная версия, к сожалению, была одновременно и самой пессимистической. Сделал неверный шаг, оступился, свалился с узкой тропы, да и канул в проклятую трясину. Не надо было ему в доспехи облачаться, ох, не надо… Или все же надо? А туман-то все гуще становится… Сразу надо было идти, не терять целый час, тупо исполняя братскую волю. И нечего самого себя обманывать, не терпение и лояльность проявлял в этом ожидании Робин Локлир, а постыдное нежелание брать на себя ответственность. А от этой дурной привычки давно пора избавляться. Ибо он теперь не бессловесный отрок, а, вполне возможно (не дай бог), законный ярл Локлир, и ответственность теперь на нем лежит ого-го, а отсюда следует, что…

Мысль оборвалась на полуслове. Робин не понял, что конкретно он увидел или услышал или господь послал ему знамение, так иногда бывает на войне или на охоте, идешь, думаешь о чем-то своем, и вдруг — хуяк! Все чувства напряжены, рука сама тянется к мечу, минута напряженного внимания, и вот ты уже видишь смертельную опасность и благодаришь господа за милость и избавление от страшной участи. Либо ничего не видишь, пожимаешь плечами и идешь дальше.

На этот раз внезапного просветления не случилось. В тумане клубились неясные тени, то ли кикиморы, то ли зверье какое, но вроде не люди, и ничего угрожающего в их шевелении не наблюдалось. Кажется, они его не видят. Хотя нет, вон, одна кикимора застыла неподвижно и наблюдает за Робином Локлиром, именно наблюдает, а не просто стоит. Хер знает, откуда пришла такая уверенность, то ли господь подсказывает, то ли интуиция. Но ничего угрожающего кикимора эта не делает, так что пошла она к бесам. Но осторожность не помешает.

Очень медленно и осторожно, чтобы не издать ни малейшего звука, Робин вытащил меч из ножен. Это решение было ошибочным. Неподвижно наблюдающая кикимора вздрогнула, бухнулась на колени, суетливо задергалась, будто в припадке, а затем как заорет человеческим голосом:

— Господи Иисусе, отец и вседержитель, на тебя уповаю! Истреби сатанинское отродье, погрузи нечестивую тропу в поганую трясину взад, умоляю тебя, отче наш, не откажи рабу своему в смиренной просьбе!

Земля дрогнула, поганая трясина забурлила дурно пахнущими пузырями. Робин понял, что тропа уходит у него из-под ног.

— Ах ты сука злоебучая! — завопил Робин. — Господи, я ли тебе не служил? Ни одного причастия не пропустил! С самого детства, сколь себя помню, ни одного причастия! А ты что творишь, уебище?! Хули надруался?! Иди, боже, на хуй! Отрекаюсь от тебя отныне и вовеки веков, педрила жидовский! Эй, боги, кто примет мою душу? Тор, Минерва, Один, Марс, Эпона? Да хоть Хеймдаль, ебать его лестницу! Да хоть сам Сатана! Помогите, боги, свершить справедливое мщение, пресечь долбоебское беззаконие! Умоляю вас, боги настоящие, справедливые!

Следует отметить, что в эпоху, о которой идет речь, мировоззрение новое, монотеистическое еще не одержало решительную победу над мировоззрением древним, языческим. Древние боги воспринимались массовой культурой не как абстрактные сущности, несуществующие в реальной вселенной, но как нормальные, так сказать, альтернативные боги. И то, что почти все молились Иисусу Христу, а не Тору Молотобойцу, воспринималось большинством людей не как неизбежная данность, а как свободный выбор. Типичный дворянин вряд ли решился бы отречься от святой троицы даже в таких чрезвычайных обстоятельствах, но Робин не был типичным дворянином. Однажды, когда Робин только-только выходил из возраста детства, какой-то поп даже проклял его сгоряча. Потому что Робин сказал следующее:

— Простите, святой отец, но я эту херню за вами повторять не буду. Какой я, на хуй, раб божий? Ни один хуй меня рабом не называл и не назовет никогда, а если назовет, так я ему яйца отрежу. Вассал божий — да, это признаю, но не раб.

— А какая разница? — спросил поп.

— Огромная! — воскликнул юный Робин. — Раб находится в полной воле хозяина, он все равно что лошадь или, скажем, ишак. У раба право перед господином только одно — подчиняться и терпеть. А у сеньора есть перед вассалом обязанности. Заботиться, защищать, обеспечивать равномерное и справедливое… как его, забыл, блядь… Короче, я вот к чему речь веду. Если сеньор о вассале не заботится, так вассал в полном праве находится выбрать нового сеньора, а старого послать на хуй.

— Отрок! — возмутился поп. — Ты чего несешь?! Первую Моисееву заповедь запамятовал?!

— Вы, святой отец, должно быть, логику не разумеете, — сказал ему Робин. — Если я послал сеньора на хуй, какое мне дело до его законов?

Поп тогда впал в неистовство, даже попытался высечь Робина самолично, но затем опомнился, нажаловался лорду Кларку, и тот таки приказал Робина высечь, но не за ересь, а за излишнюю болтливость. Потому что благородный муж не оглашает всякую мысль немедленно, уподобляясь говорящему ворону, но вначале обдумывает и планирует вероятные последствия.

Таким образом, жуткие еретические слова, произнесенные сэром Робином перед лицом неминуемой смерти, ни в коей мере не отражают бытовавшую в тех местах культурную традицию, но представляют собой еще одно проявление панковской сущности юного Робина Локлира, которую тот, впрочем, панковской не называл, потому что не знал такого слова.

Однако вернемся к текущему повествованию.

В предрассветной тишине еретическая речь Робина Кларксона прозвучала громко и отчетливо, и в войске сэра Роберта ее услышал едва ли не каждый воин. Сказать, что рыцари и воины охуели — все равно, что ничего не сказать. Но когда неведомый бог откликнулся на отчаянную мольбу Робина, они охуели еще больше.

Все началось с того, что Робин ощутил острую боль в обеих ступнях, завопил, свалился с тонущего мостика и упал в вонючую жижу. В ногах что-то захрустело, и Робин подумал, что господь вседержитель карает его таким образом за дерзновенные слова. Тело Робина погружалось в трясину, Робин отчаянно дергался и в какой-то момент вдруг понял, что больше не тонет. Сразу вспомнилась сказка про лягушку, которая провалилась в молоко, но не утратила волю к жизни, стала барахтаться, превратила молоко в масло и тем самым спаслась.

— Благодарю тебя, боже, за чудо, кем бы ты ни был! — прохрипел Робин.

Но голос его звучал неразборчиво, и он решил поберечь дыхание. Он бежал по воде аки посуху, и в деснице его сверкал меч, и пиздец приближался к его врагам, ибо Робина вел неведомый языческий бог. И ведь хорошо вел, сучара!

Все прервалось в один миг. Стрела ударила Робина в правый глаз и вышла из затылка. Юный богоотступник рухнул в трясину плашмя, меч выпал из руки и утонул. Ноги Робина на краткий миг задрались вверх, и стало видно, что они, во-первых, босые, а во-вторых, нечеловеческие — большие, плоские и перепончатые, как у водоплавающей птицы. Впрочем, разглядеть эту особенность сквозь туман было непросто, и отчетливо разглядел ее только сэр Роберт Плант (впрочем, какой он теперь Плант? Локлир он теперь).

— Ну ни хуя ж себе! — непроизвольно воскликнул он.

Затем немного подумал и добавил:

— Надо же такому померещиться, прости, господи, грешного раба своего.

— Ну что, верные вассалы мои?! — обратился Роберт к баронам. — Сдается мне, отныне я ношу имя Локлир не только по закону, но также и по сути, и обычаю, верно я понимаю?

— Исторические слова! — почтительно поддакнул сэр Артур Тейлор.

— Иди на хуй, льстец, не к тебе обращаюсь, — бросил ему Роберт.

— Вы, ваше высочество, случайно произнесли обидное, — заметил сэр Реджинальд Хеллкэт. — Вы как бы намекнули, что сэр Тейлор не является вашим верным вассалом, что некорректно. Он, конечно, долбоеб, но его лояльность, по-моему, ставить под сомнение нельзя.