Солнца Скорпиона - Кеннет Балмер

Мои дни среди мегалитических зданий Магдага проходили один за другим.

Меня изумлял чистый масштаб комплексов. Мастера взбирались на шаткие деревянные леса на высоту в пятьсот футов,[13] выполняя чудесные фризы на архитравах. Скульптуры варьировались от статуй в натуральную величину до огромных творений из искусственно скрепленных масс камня. Сколько искусства, сколько мастерства, сколько изнурительного труда затрачивалось всего лишь для украшения и декорирования огромных пустых храмов. Некоторые их этих зданий были воистину гигантскими. Я слышал разрозненные замечания о времени умирания, времени Великой Смерти и Великого Рождения, но они не складывались ни в какую систему, помимо того, что могло быть простым сельскохозяйственным циклом смерти и возрождения.

Я был уверен в одном. Мы строили не гигантские мавзолеи, жертвы живых мертвым. Эти мегалиты отнюдь не гробницы, не крегенские пирамиды.

Большую часть жизни на корабле занимает ожидание, и поэтому мне не составило труда вписаться в жизнь среди мегалитов Магдага, так как уж чего-чего, а ждать-то я научился отлично. Я знал, что если попытаться вырваться без разрешения Звездных Владык — к этому времени я убедил себя в том, что в нынешнем положении я оказался именно с их помощью — то меня накажут, отправив обратно на Землю.

Как писец, я пользовался некоторой свободой и мог перемещаться среди зданий. Я потратил некоторое время на поиски того зарянина — Зорга из Фельтерназа, но не нашел его. Однако я буду говорить только о вещах, имеющих непосредственное касательство к тому, что воспоследовало, оставив за рамками большую часть неприятных наказаний, голодовки, следующие за сдачей недостаточного количества продукции или недостижение должной высоты стен к определенному сроку; спорадические бунты, безжалостно подавляемые охранниками-зверолюдьми; нечастые дни буйных пиров; драки, ссоры и воровство в «нахаловке», где мы жили. Они делали жизнь жестокой, причудливой, требовательной — такой, какую не следует выносить ни одному мужчине и ни одной женщине.

— Почему ты и твой народ надрываетесь и страдаете из-за магнатов лишь для того, чтобы строить для них новые пустые монументы? — спросил я Генала. — Неужели вы не желаете жить собственной жизнью?

Он стиснул кулаки.

— Да, Писец, я-то желаю! Но бунт… такое дело надо тщательно обдумать… тщательно обдумать… — и он беспокойно осмотрелся по сторонам.

Многие мужчины и женщины говорили о бунте. И невольники, и рабочие все говорили о том времени, когда они в результате восстания станут свободными людьми. Но, по-моему, никто из них в это время не поднимался мыслью от просто восстания к настоящей революции.

Может быть, говоря так, я проявляю несправедливость к Пророку.

Наверно, он даже тогда видел сквозь кровавую утробную реакцию восстания проблески идеалов революции, ибо впоследствии он показал себя благородным человеком. Его называли просто Пророком; несомненно, у него было имя, но это имя забыли. Раба могут называть так, как того захочет хозяин. Меня, например, стали называть Писцом, по выполняемой мной работе, и я даже не ведал об этом, пока употребление данного имени не стало привычным. Среди тесных построек «нахаловки» на сухопутной границе города, за пределами пестрых и величественных районов, где жили в роскоши магнаты Магдага, овеваемые при дневной жаре прохладным ветерком с моря, Пророк двигался уверенной поступью, проповедуя. Он попросту говорил, что ни один человек не должен владеть другим как рабом, что ни один человек не должен съеживаться от страха перед кнутом — ни невольник, ни рабочий, ни свободный, что люди должны в какой-то мере распоряжаться тем, что происходит с ними в жизни.

Я время от времени встречал его, бродящего по «нахаловке» среди невольников и рабочих, произносящего свои пламенные речи, которые наталкивались лишь на тусклые взгляды и разочарованные пожимания плечами, на отсутствие всякой надежды. Он постоянно скрывался от стражников. Рабочие питали к нему жалость и некоторую приязнь, какую вызывал бы слепой пес, которого они не дали бы убить. Поэтому они прятали его, кормили и переправляли из убежища в убежище. В этом лабиринте древних кирпичных и глиняных стен, проваливающихся крыш и обветшавших стен и башен могла заблудиться целая армия. Стражники осмеливались соваться вглубь «нахаловки» на свой страх и риск и только с крупными силами.

На два дня из каждых двенадцати рабочие могли возвращаться домой в «нахаловку». Зачастую они умудрялись задержаться там подольше — пока их не вспугивали стражники. Вот тогда-то Пророк и обращался к ним со своей проповедью, пытаясь воспламенить их и пробудить от спячки.

Так как он даже по крегенским стандартам был стар — полагаю, ему было лет сто восемьдесят — его волосы уже полностью поседели. Седая грива, борода и усы были только признаком возраста, а удивительное сходство с тем, как обычно представляют себе пророков являлось всего лишь случайным совпадением. Но его старые глаза, когда он говорил, так и впивались в меня, что твоя барракуда, а хриплый голос гремел, как труба, разносясь на добрые четверть дуабура. Такие люди известны и на нашей родной Земле.

Стражники, как звери, так и люди, редко совались в заселенную рабами «нахаловку». Холли, Генал и я стояли в дверях, слушая Пророка, и лица у обоих моих молодых друзей горели от внутренней страсти. Они, по крайней мере, видели смысл в том, что говорил Пророк. В рассеянном свете факелов стоявшая перед нами масса рабочих и невольников слушала его, словно развлекаясь спектаклем. Их дух уже был сломлен кнутом. Внезапно раздались крики и вопли, топот кованых копыт и лязг оружия.

Из боковой улицы с пением и криками тяжело вывалил отряд облаченных в кольчуги воинов, мгновенно развернулся и врезался в толпу народа. Их мечи обрушивались на нас, и били они отнюдь не плашмя. Хлынула кровь. Пророк исчез. Холли пронзительно закричала. Я схватил её за руку, а Генал за другую, и мы юркнули обратно в дом. Не успели покоробленные двери захлопнуться за нами, как мимо процокали копыта скакунов.

— Они не охотятся за Пророком, — сказала Холли, тяжело дыша и глядя широко раскрытыми дикими глазами. — Для них это просто развлечение, великий Джикай!

Я скривился, услышав это слово в таком презренном контексте.

— Да, — зло бросил Генал. — Для них настало время поохотиться для забавы, — его страстный голос сломался. — Для забавы!

— Сегодня ночью у меня будет работа, — произнесла Холли. Я уставился на нее, совершенно не понимая, что она имела в виду.

Вскоре я это выяснил.