Последний секрет Парацельса - Ирина Градова

…Выпроводить мать было делом нелегким, и Дэн чувствовал себя виноватым, но он не мог нарушить слово, данное Полине. Она требовала, чтобы работа до самого ее завершения оставалась секретом, который делили бы лишь они двое – художник и его модель. И Дэн прекрасно понимал ее желание: то, что он делал, никак не походило на правдивое отображение реальности. Наверное, ему вообще не следовало браться за эту работу, но уж больно заманчивой показалась перспектива быть приближенным к избранному богемному обществу!

Дэн убрал заставку с плавающими рыбками, которая мешала матери увидеть, чем он занимался до того, как она вошла в комнату. Полина Пятницкая заполнила собой все пространство экрана и, казалось, даже вылезла за его пределы. Эта Полина уже нисколько не походила на ту, что он встретил в большой темной гостиной в свой первый день в поместье. При помощи фотошопа Дэн значительно подправил все возрастные изменения в соответствии с пожеланиями дивы: убрал морщины, слегка обвисшие щеки, подтянул веки, и взгляд Полины стал более молодым и открытым. Так она, наверное, выглядела лет в тридцать пять. Носогубные складки исчезли, уступив место томной, многообещающей полуулыбке, подбородок стал тверже, морщины у глаз разгладились. Дэн сам боялся себе в этом признаться, но во время работы над портретом Полины он все чаще ощущал себя Бэзилом Холлуордом, печально известным художником, изобразившим Дориана Грея в расцвете лет и невольно ставшим причиной падения и гибели их обоих. Разве не то же самое он пытается сделать сейчас, рисуя Полину не такой, какой она была на самом деле, а убирая добрых двадцать лет с ее лица? В личности самой Пятницкой, разумеется, не было ничего зловещего, но Дэн, глядя на холст, на котором постепенно начинал вырисовываться будущий портрет, всякий раз испытывал странное чувство, словно он обманывает время. Возможно, оно не оставит его действия без наказания.

В морге было страшно холодно, несмотря на летний день там, наверху. Я пожалела, что не сообразила прихватить кофту или хотя бы шаль, а Лариска, съежившаяся рядом со мной, даже посинела и постоянно потирала ладонями голые плечи в тщетной попытке хоть как-то согреться и заставить кровь нормально циркулировать. Честно признаюсь, я не ожидала, что на прощание придет такое количество народу, а увидев, подумала: каким же хорошим человеком была наша Людмила, раз так много людей захотело проводить ее в последний путь!

Многие говорили прочувствованные речи. Мне особенно запомнилась одна. Эта немолодая, сухопарая женщина вышла вперед и, прокашлявшись, что выдало заядлую курильщицу, сказала:

– Я знала Людочку почти пятнадцать лет, с того самого дня, как она перешла к нам со своего предыдущего места работы, да так и осталась… до конца. Тогда мне и в голову не пришло, что в будущем придется воспользоваться ее услугами как хирурга-офтальмолога. Люда просто оказалась очень хорошим, приятным в общении человеком. Однако когда спустя много лет встал вопрос о том, что мне необходима операция по удалению катаракты, я ни секунды не сомневалась в выборе человека, который эту операцию сделает, – Люда Агеева, и только она! Как видите, – женщина указала на свои глаза, – мне даже очки не нужны, а ведь с тех пор прошло уже десять лет. У Люды были золотые руки и, что гораздо важнее, доброе сердце. Она чутко относилась к чужому горю, но ни один из коллег понятия не имел, что у нее самой могут быть какие-то проблемы, настолько благополучной Люда выглядела. Она никогда ни на что не жаловалась, поэтому, наверное, для нас всех таким шоком стала ее смерть. Сердечный приступ в сорок восемь лет, кто бы в это поверил?! Успешная женщина, талантливый специалист, доктор наук… В общем, земля тебе пухом, Людочка, и прости меня, если что не так!

Тихо всхлипнув, коллега Людмилы быстро отвернулась, словно стесняясь непрошеных слез, и растворилась в толпе собравшихся у гроба людей. В этот момент я почувствовала, как Лариска больно ущипнула меня за руку.

– Чего это она такое сказала? – клацая зубами от холода, спросила подруга. – Какой такой сердечный приступ, а?

Я и сама не совсем поняла, что имелось в виду, но по мере того, как все новые и новые люди выходили в центр, к гробу, до меня стало доходить, что Денис, очевидно, скрыл от друзей и коллег матери истинную причину ее смерти. Я посмотрела туда, где находился молодой человек. Казалось, пространство вокруг него наполнено гневом, – потому, наверное, он стоял в стороне совершенно один. Его лицо было бледно и походило на маску, что отливали для обряда погребения фараонов – красивую, но неподвижную и ничего не выражающую.

Может, Денис прав? Может, и не стоит людям знать, как именно умерла Людмила на самом деле? Это могло бы вызвать ненужные пересуды, сплетни вокруг матери, – видимо, парень просто старался уберечь ее память. Кроме того, отвечать на вопросы типа «Да как же это она могла так поступить?!» или «И как только божьего наказания не убоялась?!» ему было бы невероятно тяжело. Нет, я нисколько не осуждала Дениса за ложь.

Как я ни собиралась с духом, но так и не смогла произнести ни слова над телом подруги. Наверное, и к лучшему, потому что панихида и так сильно затянулась, и санитар уже начал делать недвусмысленные знаки Денису, показывая, что лимит времени исчерпан – другие «клиенты» заждались своей очереди.

Присутствующие начали расходиться. Некоторые из них садились в собственные автомобили и уезжали, считая свой последний долг перед Людмилой Агеевой выполненным. Другие направлялись к ближайшей автобусной остановке, но большинство, в числе которых были и мы с Ларисой, пошли к ожидавшему нас автобусу от бюро ритуальных услуг. Оглядевшись в поисках Виктора, я отметила, что он так и не счел нужным появиться: муж Ларисы не решился прийти на похороны бывшей жены, с которой прожил почти тридцать лет и родил сына. К моему удивлению, я заметила, что тетя Оля также отсутствовала. Неужели действительно уехала?

При входе в автобус я снова столкнулась с женщиной, которая говорила о Люде так хорошо. Представившись, я узнала, что ее зовут Нелли Сергеевной Немцовой.

– Насколько я понимаю, вы близко общались с Людой? – уточнила я.

– Настолько, насколько она позволяла, – печально кивнула та. – Если вы ее подруга, то знаете, как Людмила не любила говорить о своих проблемах!

Я согласно кивнула.

– Послушайте, Нелли Сергеевна, мне хотелось бы поговорить с вами о Люде. Вернее, о том, что предшествовало ее смерти. Где и когда мы могли бы это сделать?

Женщина порылась в сумочке и, выудив визитку, протянула мне.

– Звоните в любое время.

На кладбище тоже было довольно прохладно: дул сильный ветер, и кроны деревьев качались так, что, казалось, готовы обрушиться прямо нам на головы. Накануне по телевизору передали штормовое предупреждение, и сейчас оно сбывалось: все выглядело так, словно сама природа выражает свой протест против гибели моей подруги. Я молча наблюдала за тем, как гроб опускают в яму, и все никак не могла поверить, что вот так все и закончится для Люды Агеевой, отличного медика и просто хорошего человека. Однако на глазах у меня не было слез. Даже удивительно: мне казалось, что я буду рыдать всю дорогу, но почему-то сейчас не могла плакать. Лариска ревела в голос, как и многие другие женщины, даже некоторые мужчины прослезились, а я не смогла выдавить ни слезинки.

Служители кладбища начали забрасывать яму землей, и постепенно на могиле вырос довольно внушительный холм, на который тут же пристроили большую фотографию Мамочки, перевязанную черной траурной лентой. Я определила, что этому снимку, наверное, лет пять-семь. Внезапно мне показалось, что Люда смотрит прямо на меня. Я оглянулась, пытаясь понять, у меня ли одной создалось такое впечатление, но никто к портрету особенно не приглядывался. Печальное лицо. Легкий изгиб губ придавал ему виноватое выражение, словно она просила прощения за то, что все так получилось. И снова у меня перед глазами встали строчки ее записки, которую следователь так поторопился считать предсмертным письмом: я уже выучила текст наизусть, и он постоянно прокручивался в мозгу, как старый мельничный жернов. Я все пыталась понять, что же все-таки Люда хотела сказать мне. Как ни старалась, я не смогла найти в этом письме того, что с такой легкостью определил следователь, – намерения подруги добровольно покинуть этот мир.

Бросив последнюю горсть земли на могилу, я поискала глазами Лариску. Она стояла в окружении каких-то теток с работы Людмилы: очевидно, они уже нашли общий язык и, судя по постоянному сморканию и вытиранию уголков глаз бумажными салфетками, именно в данный момент предавались воспоминаниям о безвременно ушедшей.

И тут я увидела Виктора. Он стоял чуть в стороне. Создавалось впечатление, будто все происходящее его очень мало касается. Я вынужденно отметила, что выглядит бывший муж Люды превосходно – видимо, брак с молодой женой пошел ему на пользу. Виктор был на десять лет старше моей подруги, но сейчас этого не скажешь: подтянутый, в отлично сидящем темно-синем костюме, со свежей стрижкой на темных с проседью волосах, этот мужчина казался образцом здоровья и благополучия. Невольно скосив глаза на фотографию Людмилы, я увидела ужасающий контраст в выражении лиц бывших мужа и жены. А ведь тогда, когда делался этот снимок, у них еще все было хорошо. Или мне это лишь казалось?