Обыкновенная семейная сцена - Максим Юрьевич Шелехов

смею. – Вхожу я к Галюсе, – продолжает ситцевая моя мне свое повествование, – вхожу, а у них не квартира – хоромы, и все так роскошно, так дорого, дух захватывает. Слышишь? дух захватывает! – шипит моя змея подколодная. – А она, инопланетянка эта, так, как нарочно, на всем этом богатстве акцентирует мое внимание. Будто я без нее бы никак не справилась, будто у меня повылазило! «Вот, – проводит Галюська рукой, стоя посреди залы своей сверкающей, – понавез, говорит, супруг мой, да что мне делать со всем этим? Меня, говорит, это все только пугает. А самого его никогда нет», – добавляет она. И давай мне плакаться, мол, зачем ей весь этот ширпотреб, – и это она такую роскошь ширпотребом называет! – ей, видишь ли, Вадика подавай, а там хоть сырой угол и тряпье изношенное, мол, как раньше. Я ее, космонавтку эту, конечно, тут же переубеждать принялась, свое бедственное положение ей в пример ставя. Да, а как ты хотел! – вновь оскаливается на меня моя ехидна. – Говорю ей, глупая ты, счастья ты своего не знаешь. Толку, что мой шут гороховый, – это я на тебя говорю: шут гороховый! – толку, говорю, что дни напролет рядом вертится, так ведь он только раздражает. А мне и передохнуть от него деться некуда. Деньги он мне, какие дает? – я ей на тебя бесстыдника указываю, – медные гроши. И куда я с таким капиталом, – в ресторан? людей смешить? Да и в чем мне идти, признаюсь я ей, ни платья порядочного, ни туфлей, и пальто, показываю ей: гляди какое пальто старое. Тут-то и расходилась сумасшедшая эта, в благодетель ударилась. «Возьми мою шубу, говорит, мне в ней все равно ходить некуда, да и не люблю я», – говорит, а сама, тем временем, на плечи мои уже шубку эту норковую, пречудесную набрасывает. Я у зеркала покружилась, – и впрямь, шубка как по мне шита. Галюська видит мое удовольствие, и давай по хоромам своим метаться. «Вот тебе сапожки мои, – щебечет она, – вот, на, померь платьице. А! – спохватывается, в конце концов, уже целый чемодан, взвалив предо мной, добра всякого, – мне, говорит, Вадик на карманные расходы время от времени средства кое-какие вручает, да как-то, говорит, средства эти у меня не тратятся». Вот – она мне эти средства; вот – она мне все эти вещи; вот – она мне шубу поверх всего, а у самой слезки на глазах и улыбочка умиленная; ух, я б ее за улыбочку эту, да за слезки! – топает ногами дьяволица моя. Я же, глупый, возьми и спроси у нее на свою больную головоньку, – и как только меня угораздило:

–И что же ты, голубушка моя ненаглядная, у Галюськи-то все добро это приняла? – решил убедиться, и зачем только? И надо было оно мне, да пропало бы оно все пропадом! Тут-то на меня и полилась из уст ее всякая всячина.

–Приняла? – освирепело, она у меня переспрашивает. – И у тебя язык поворачивается? – брызжет слюной, беспутником, насмешником, губителем своим меня называет. – Все приняла! – утверждает желчно, – чтоб знал ты паразит обрюзглый, – обзывается, – до чего супруга твоя дошла, как по милости твоей опустилась, в какие впала крайности, – и проч. и проч., стоит ли перечислять все тогдашние укоры ее и ругательства, что метеоритным дождем сыпались на мою несчастную, и так раненько облысевшую макушечку. Эх, – весело вздыхает Пряников, и отчего-то вдруг прерывает сказку. Теперь он вновь топчется на месте, склонив голову набок, и все как-то пригибается. В таком причудливом положении, так, исподлобья, накось, ему как будто удобнее в лица присутствующих вглядываться; и большею частью на женщинах почему-то заостряет он свое такое особенное внимание.

–А ведь не одним же только паразитом в глазах дражайшей моей мне бывать выпадало, – наконец, роняет он с улыбочкой, продолжая скользить по лицам слушательниц своим плутоватым, но все же таки с добродушной хитрецой взглядом. Здесь стоит присовокупить, что никогда нельзя разглядеть в Дмитрии Сергеевиче злодея, всегда он для стороннего глаза представляется этаким гуттаперчевым добряком, такого себе врожденно шутовского репертуара, – и это справедливое впечатление, будьте уверены, так и есть, здесь на лицо, говоря языком г. Достоевского, всевместимость чудачества. Но в том-то и дело, и кто с этим незлобивым чудаком знаком, кто оказывался с этим неудержимым беспросветным болтуном в одной компании, тому, конечно же, уже приходилось быть фраппированным его умопомрачительным, порою бесконечно глупым и всегда неуместным «художеством», и тот подсознательно впоследствии даже ожидает от Дмитрия Сергеевича чего-то экстраординарного. Так вот, и что ощущает Данил (само собой чувствуем и мы с вами), за столом сейчас нависло как раз это ожидание, ожидание чего-то эксцентричного, беспримерного, из ряда вон выходящего. Руководимый нехорошим предчувствием Данил делает еще несколько шагов вперед, почти вплотную приближаясь к беседке, но попадает в тень виноградника и потому пока не привлекает к своей персоне ничьего внимания. Даже и Марина Александровна, похоже, как будто забыла о нем. Все взоры устремлены на Пряникова, который, тем временем, безоглядно фанфароня и весьма довольствуясь собой, продолжает свою «правдивую» и уже порядком затянувшуюся сказку.

–Да, не одним только паразитом, – повторяет он, – не только лишь бесстыдником, насмешником, губителем в глазах своей язвочки мне бывать приходилось. А прошел один только месяцок, и что? И возвращается гюрза моя с гостей от Щепочкиной Гали совсем ручная. Да, да, вам не послышалось, – во все тридцать два своих крепких, округлых, не без весьма естественной желтизны, словом нараспашку улыбается Пряников. – Возвращается и птенчиком летит ко мне под крылышко. А я на диване сижу, сериал как раз смотрю – интересный, документальный. Моя меломанка документального ничего никогда не любила, ей всё высокую материю подавай; я и хватаюсь, было, за пульт, чтоб изувера своего лишний раз не сердить, вижу, настроение: слава богу, думаю, от греха подальше. А она мне:

–Чего ты, милый? – милым назвала, вдумайтесь, и это меня, паразита обрюзглого. – Зачем ты, говорит, переключаешь? Ты же любишь, говорит, смотреть про Гитлеров, – это она передачи о войне «про Гитлеров» называла. – Оставь этот канал, – настаивает, – смотри, отдыхай, дорогой, и я с тобой посмотрю здесь, рядышком. Ой, какой ты теплый, – ластится ко мне, мурлычет, – какой ты сильный у меня, какой ты… – не договаривает и лезет обниматься. Мне и сериал интересный уже не интересен, в толк никак не возьму, всё причины такого невероятного ее к себе расположения угадать пытаюсь.

–Ты разве не к Галюське ходила? – спрашиваю я дражайшую свою аккуратно. Конечно, аккуратно, а как еще было спросить? Предыдущий приход ее от Щепочкиных припоминаете? Вот и я припоминал.