Время грозы - Юрий Райн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здесь ушел в мир иной… — подхватил Федор. — А ты, Николаша, разве почетный гражданин?
— Пока нет, — ответил Николай. — Но буду. Ты что, сомневаешься?
— Заткнитесь, — скомандовал Максим. — И отойдите вон к тому краю. Не мешайте.
Он сосредоточился, стараясь прочувствовать силу дождя, и мощь порывов ветра, и наэлектризованность воздуха. Подойдя к дубу, Максим скинул плащ, поставил рядом корзину, снял с нее пленку, присел на корточки, извлек из корзины фляжку, сверток, термос, стакан.
Николай уже что-то мерил. Федор взял наизготовку бинокль.
Начала сгущаться тьма. Максим свинтил с фляжки колпачок, поднес ее к губам, сделал два мощных глотка (Федор поморщился), надкусил бутерброд. Вскочил на ноги. Уронил бутерброд. Быстро завинтил крышечку, сунул фляжку в задний карман, крикнул: «Фу!» и стремительно забрался на дерево.
Да, подумал Николай, ловко. Наупражнялся… Впрочем, подумал мельком, ибо измерения поглотили его.
Да, подумал Федор, неплохо. Еще немного потренировать — и годен в морскую пехоту.
Ветер и дождь резко усилились.
Максим немного посидел на ветке, потом покрутил головой, понюхал воздух, полез, хитро извернувшись, в задний карман.
Федор прильнул к биноклю. Николай поставил приборы в режим автоматической записи.
Небо раскололось со страшным грохотом.
На неизмеримо короткое мгновение Максима стало не видно — словно рябь прошла.
Затем он снова возник, уже падающим. Федор сделал три гигантских прыжка и бросился рыбкой, будто легендарный вратарь Яшин. И успел смягчить падение потерявшего сознание Максима.
…Они — Максим, Николай, Федор и Наталья — сидели в гостиной дома двадцать восемь, что по Южной Набережной, потягивая пятидесятилетний «Коктебель». Наталья держала Максима за руку и пыталась унять собственную дрожь.
— Поразительно, — нарушил молчание профессор. — Федюня, ты видел?
— Ха, — отозвался бармен.
— Тебе почти удалось, Максим, — сказал Румянцев. — Почти. Но я уверен: поляна, дуб, гадость, которую ты глотаешь, «фу» твое дурацкое, весь этот антураж ни при чем. Помнишь предложение номер два? Приглашаю тебя — с Натальей Васильевной, разумеется, если ей будет угодно, — в мою лабораторию. Не сразу, но когда я подготовлюсь. Нет, ей-богу, поразительно…
— Принимаю, — хрипло ответил Максим.
— Угодно, — тихо откликнулась Наталья.
Часть 2. База. 1989.
11. Вторник, 23 мая 1989
Вид из окна казался бы Максиму фантастически красивым, если бы не изнурительная тошнота. Тошнило не сильно, но почти постоянно. Специфическая особенность организма — плохо переносит ослабленное тяготение, не говоря о невесомости. И никакие препараты не помогают.
Конечно, определилось это еще внизу, при обследованиях и тренировках. Разумеется, людей с такой индивидуальной реакцией с Земли в принципе не выпускали. Безусловно, другое, поистине уникальное свойство его организма, которое и требовало перенести эксперименты на Луну с ее низким тяготением и отсутствием магнитного поля, произвело на высокоученый Особый консилиум впечатление, но — недостаточное. Доктора уперлись: категорически противопоказано, даже опасно. Румянцеву пришлось прибегнуть к помощи премьер-министра графа Чернышева, и консилиум, поскрипев да покряхтев, все-таки вынес вердикт: «Разрешить». С перевесом в один голос.
Все осложнялось тем, что знать об истинных целях работы, равно как и о подлинной истории Максима, не полагалось никому, кроме него самого, Наташи, Румянцева, Устинова и премьера. Ну и, само собой, Его Императорского Величества Владимира I Кирилловича.
Впрочем, заботиться об этих сложностях приходилось не Максиму. Его дело было — мучиться, и он не отлынивал. Мучился на тренировках, мучился при перелете с космодрома Байконыр на базу «Князь Гагарин», мучился на самой базе.
Днем немного выручало утяжеление — специальные подошвы, жилет, пояс, наколенники, налокотники увеличивали массу Максима втрое. Еще бы столько же — и совсем бы хорошо, почти нормальный вес… Ладно, и на том спасибо, чувствовал себя все-таки получше. Тошнило, конечно, но не так сильно.
Спать во всей этой амуниции оказалось, однако, почти невозможно. Максим выбрал меньшее из зол. Спал плохо, мало, просыпался, чувствуя себя измотанным, но все-таки хоть как-то спал. А с раннего утра увешивал себя железяками и немного оживал.
Имелись, правда, некоторые неудобства. Поначалу они даже забавляли, потом стали раздражать. Например, по коридорам базы Максим передвигался гораздо медленнее своих спутников — те, явно наслаждаясь, совершали длинные прыжки, он же шел почти как на Земле. А в некоторых коридорах попадались ступени — немного, одна-две, когда вверх, когда вниз. Зачем понадобились эти перепады — бог весть. Максим предполагал, что строительство вели с разных концов, и — не сошлось. Как бы то ни было, ни лифтов, ни эскалаторов в таких местах не сооружали. А высота ступеней — от метра до полутора. Для людей, весящих вшестеро меньше, чем на Земле, — ничего особенного. Несильно оттолкнулся ногой — и вспорхнул. Максим, с его утяжелениями, так не мог. Вниз еще куда ни шло, а вот вверх… Делать нечего: снимаешь жилет, кладешь его на ступеньку, вскарабкиваешься, снова надеваешь…
Еще — аппетит пропал совершенно. Пищу в себя просто впихивал через силу, по обязанности. Алкоголь, правда, шел неплохо, даже смягчал тошноту. Зато курить стало почти невозможно — сразу выворачивало.
Ну, и с сексом обстояло неважно. Какой уж секс, когда все время к горлу подступает… Да не содержимое желудка подступает, а сам желудок. С кишками вместе. Так, расстройство души, а не секс.
Когда Румянцев, после длинной серии неудач, пришел к идее, что наилучшие условия для экспериментов — не в столичной лаборатории и даже не на Памире, где они провели почти полгода, а именно здесь, на Луне, Наташа шепнула Максиму: «Гравитация вшестеро ниже… Представляешь, как нам будет по ночам…» Вот тебе и по ночам. Наташа, разумеется, и тени разочарования не выказывала. Да, казалось, и не испытывала — скорее, страдала вместе с Максимом, пыталась как бы взять часть его мучений на себя.
Однажды, правда, пошутила по поводу этих страданий: «У тебя, — сказала, — токсический синдром, словно у беременной». Максиму-то шутка как раз понравилась, показалась — при их обстоятельствах — тонкой и пикантной, а Наташа страшно смутилась и — Максим ясно видел — долго терзалась угрызениями совести.
Теперь Максим, нацепив свои вериги, стоял у расшторенного окна и старался проникнуться воистину неземной красотой ландшафта под невероятно густо усыпанным звездами небом.
Наташа спала в соседней комнате — наверняка спала. По времени базы, совпадавшему со временем пулковского меридиана, еще и шести утра не было.
Следовало чем-то себя