Цвет полевой - Владимир Скребицкий

опять-таки я их понимаю. Видите ли Кирилл, я не читал ваших произведений и надеюсь, что в ближайшее время вы дадите мне возможность исправить этот пробел в моем литературном образовании… да, так вот, хотя я их еще и не читал, но по тому, что вы рассказываете, чувствую, что они написаны в несколько пессимистическом стиле, с налетом декадентства. Это, может быть, само по себе и неплохо, но это не то, что сейчас нужно.

Скепсис и разочарованность себя, действительно, как-то исчерпали, в литературе начали повторяться одни и те же темы, интонации, сюжетные ходы. Надо взбодрить атмосферу. Я чувствую, что именно этого ждут от вас журналы, куда вы относите свои произведения, чувствуют в вас недюжинный талант и ждут… — Положительного героя.

— Совершенно верно, милая Клава, совершенно верно, они ждут положительного героя, и их можно понять.

Кирилл разводит руками: "Ну, где же его взять?"

— Ну, как где взять?! Милый Кирилл, оглянитесь вокруг. Вон идет Федор Петрович, ну разве в нем есть что-нибудь упадническое? Напоминает ли он вам Дядю Ваню или одну из трех сестер? — Ничуть. И уж, во всяком случае, такой человек не позволит себе умереть от инсульта. Или возьмите Клаву, или Варю, или, на плохой конец, черт подери, меня. Кирилл, я считаю, что положительные герои просто окружают, теснят вас. Пишите с натуры!..

Итак, его произведения пока еще не публикуют. Хотя, некоторые люди, читавшие его рассказы (особенно это относится к лицам женского пола, знакомым с Кириллом лично) считают, что будь эти вещи изданы, он вошел бы в первую десятку писателей современности. Кто знает, может так оно и есть, но сейчас не об этом.

Кирилла привела в группу Клава, которая любит покровительствовать и оказывать протекцию. Под большим секретом узкому кругу людей она сообщила, что Кирилл находится в угнетенном состоянии духа, и его надо ободрить. Причина угнетенности — любовь. Он влюбился в одну молодую даму (и она, естественно, в него), которая замужем за человеком значительно ее старше, очень ее любящим и не слишком здоровым. Считается, что романа у Кирилла с этой дамой нет, он ходит к ним в дом, и этот пожилой человек, кажется, даже является одним из поклонников его литературного таланта. "В общем, там все очень непросто, парень страдает и его жаль".

— Эээ, милая Клава, учитывает внешность и возраст Кирилла, я уже не говорю о других его несомненных достоинствах, мне кажется, что жалеть надо не его, а этого пожилого и, судя по всему, весьма достойного джентельмена.

— Ну, его я не знаю, а Кирилла мне жалко.

— Может быть, имеет смысл с ним поговорить? У меня есть некоторые соображения, так сказать, общего характера, которые, как мне кажется, могли бы его заинтересовать.

— Олег Моисеевич, я же вас предупреждала, что это я вам рассказала под большим секретом. Если вы проболтаетесь, я вас просто убью.

— Ну что вы, милая Клава, вы же знаете: я — могила, информация через меня не проходит. Но вы же сами сказали, что Кирилла надо ободрить, вот я и подумал, что мог бы, ссылаясь на примеры из литературы и на свой скромный опыт, вернее даже не на свой — какой у меня опыт — а на наблюдения над моими друзьями и знакомыми, убедить его в некоторых преимуществах адюльтера.

— Да говорю, нет нам никакого адюльтера, ничего нет, и хватит об этом.

— Ну, хватит — так хватит.

Группа же тем временем вышла на широкую поляну, где и расположилась на отдых неподалеку от источника.

4

Это еще не настоящий привал, а так — завтрак на траве. Дело движется к полудню, солнышко припекает, птички приумолкли, бабочки летают, комарики покусывают. Одно слово — благодать.

Обсуждается происшедшее за неделю: кто что видел, кто что слышал, кто где побывал. Варя сокрушается, что забыла рыбу, которую приготовила вчера специально для сегодняшнего похода. Лев Михайлович подсаживается к Олегу Моисеевичу.

— Я пытаюсь все вспомнить анекдот, который вы в прошлый раз рассказывали. Олег Моисеевич расплывается в улыбке.

— Ах, вот оно что. Ну, это я вам сейчас напомню. Он откидывается назад, так что немного отдаляется от остальной компании, которая сгрудилась вокруг расстеленной на траве клеенчатой скатерти, и, слегка жестикулируя левой рукой, что-то говорит вполголоса. Лев Михайлович сразу же начинает кивать.

— Да, да, это я помню, а вот что ему второй-то карлик отвечает?

Олег Моисеевич приближает губы к уху Льва Михайловича и шепчет. У того сразу же брови взлетают вверх, глаза расширяются, и весь он начинает сиять.

— Ага, верно, верно, ха-ха-ха…

— Молодые люди, — говорит Нина, — а в обществе шептаться неприлично. Тем более, что то, из-за чего вы шепчетесь, все равно слышно, а суть ускользает, так что получается вдвойне непристойно.

На другом конце стола разговор носит более серьезный характер. Клава смотрела в театре Вахтангова "Короля Ричарда III", и суждение ее, как всегда, категорично: "Дрянь, как и все пьесы Шекспира".

— Ульянов, конечно, играет неплохо, но все это настолько не натурально, никому не веришь, ни за кого не переживаешь… Убил ее мужа и тут же к ней сватается, и она сначала его ненавидит, а через три минуты уже соглашается идти за него замуж. Чепуха. Да я вообще не понимаю, почему Шекспира считают таким великим писателем. Все эти Гамлеты, Макбеты — одни ужасы какие-то.

— А я лично — вступает в разговор Кирилл — Макбета очень люблю. Пожалуй, это вообще одно из моих самых любимых произведений.

— Макбет? Это он там и свою мать и детей убил?

— Да нет, этого не было.

— Ну, все равно какой-то противоестественный злодей.

— А я не считаю Макбета злодеем. По-моему, он самый обычный, можно сказать, слабый человек.

— Эээ, милая Клава, не передадите ли вы мне вон тот кусочек сыра? Благодарю вас. Так вы, Кирилл, не считаете Макбета злодеем? Это нетривиальная точка зрения. Если можно, развейте ее.

Такое предложение для Кирилла несколько неожиданно, он мнется, пытаясь собраться с мыслями, опускает глаза, пожимает плечами, затем начинает неуверенно:

— Ну, вы помните, как там все было-то? Злые духи предсказали ему ряд вещей, и эти предсказания начали сбываться. Сначала от него ничего не зависело — все сбывалось само, но ему было предсказано, что он будет королем, а для этого ему надо было совершить убийство, одно единственное, — но убийство, — нарушить заповедь, и вот с этого, собственно говоря, все и началось.

Клаве это не кажется убедительным.

— Как же одно-единственное? Он же вроде какой-то военный был.