Танец со змеей - Егор Вакула

Октис остановилась.

– Лезь в кадку. – Вдруг приказала она.

– Это еще зачем? – Испугалась Налив.

– Просто лезь в кадку! – Клиентка развернулась и посмотрела на нее сверху-вниз.

– Что-то не так?

– Я натру тебя. – Как только могла Октис изобразила дружелюбие, но голос ее приказывал и принуждал. – Это… просто привычка. Ты помогаешь мне – я помогаю тебе. Ну? Лезь в воду – я сказала! Мы в борделе: не строй из себя неожиданную монашку.

Октис отошла. Налив, почти оглушенная быстрой переменой чужих настроений, с вновь пробудившимся страхом перешагнула в кадку и окунулась.

Они стали растирать по коже друг друга древесную муку: молча, по очереди, будто каждая новая горсть опилок и место применения были ответными на горсть и выбранное место другой. Затем они погрузились в воду, не сразу уместив ноги в тесноте кадки. Опилки расплылись по поверхности воды, чуть не пролившейся через край.

Налив все повторяла за Октис. Поднялась, когда поднялась она. Начала заново растирать муку в ответ на прикосновения к ней. Страх не утихал. От былого завоеванного обеими чувства доверия не осталось и следа, только нависающие молчание и тревога. Чужая дрожь всецело перебралась на Налив и теперь трясла тело без остановки. Расстояние между ней и клиенткой казалось ей каким-то уж слишком угрожающим – подходящим для ударов, оплеух и затрещин, уже пережитых ею в этих стенах. А отдалиться назад – словно только попытаться сбежать, но вовсе не уйти от них.

Все, что могла Налив – только приблизиться к Октис и не оставить ей места для замаха. Прикоснуться к ней всем телом, словно его мягкость и тепло должны были послужить негласной просьбой о милосердии. Сдачей в плен без боя. Надеждой на покровительство и защиту от нее же.

В какой-то момент Налив поняла, что Октис просто обнимает ее, и так вместе неподвижно они стоят уже долго.

Девочек загнали в помещение похожее на склад. Свет шел только из открытых ставней под потолком. Ставни разделяли толстые деревянные столбы, а ниже по стенам между столбов спускались этажи одинаковых деревянных панелей длиной в человеческий рост. У каждой панели по бокам свисали железные цепи. Некоторые обветшали, вылетели из пазов в столбах, куда были вставлены их оси, и повисли на цепях – одной или двух. Где-то не выдержали упоры-крюки и сами цепи. Там панель развернулась и лежала поверх нижней. Пол был завален пыльными мешками и ящиками. Девочки с вялым интересом осматривали все вокруг, расходясь по залу.

Солдат, который завел их сюда, указал пальцем на самую высокую девочку:

– Ты, Олев.

– Алева я. – Возразила она.

– Олев – за старшую! – Прогремел он и закрыл дверь во внутренний двор.

Олев повернулась к остальным.

– И что значит «я – за старшую»? Я и так тут самая старшая. Зачем мне это говорить? Да еще чтоб я была за кого-то. За кого?

– За старшую! – Раздался голос из глубины комнаты.

– Так я и так старшая. Мне что: за саму себя встать?!

– Дураки они. – Сказала другая, забираясь на мешки.

– Говорят так, что сначала услышишь, а потом только понимаешь.

– Имена наши перевирают...

– Закрыто! – Сказала девочка, надавившая на дверь.

– Ну вот. Чего им надо?

– Да продадут они нас по одной.

– Может нас уже купили? – Раздался усталый возглас из-за горы мешков.

– Всех?

– Да, всех – будем в поле пахать. Видела пока ехали, какие тут поля?

– Так мы и так в поле бы пахали. Зачем все это?

– Всех убили, чтоб мы одни без них пахали?

Все затихли. И в тишине осталось только завывание девочки, устроившейся в углу на втором этаже пирамиды ящиков.

– А эта чья?

– Я ее сроду никогда не видела.

– Она не из нашей деревни.

– И не из нашей.

– И не из моей.

– Сапоги-то у нее какие!

У всех девочек была простая одежда. Грязная, потертая, порванная. Проглядывались где-то белые, красные, зеленые и желтые цвета. Но почти у всех что-то было из змеиной кожи: у кого-то вставка в платье, у кого-то ремешок, браслет, нашейник. У девочки, сидевшей на ящиках и обнявшей колени, виднелись хорошо сшитые не поношенные сапожки из змеиной кожи.

– Хороши сапоги-то.

– Дорогие-то подарки!

– Я сама змей для них собирала! А шила сестра! – Вдруг выпалила девочка и опять спрятала лицо за колени.

– Ишь ты – соплячка, а змей давит!

– Да дочка это мельника, на утесе они жили между городом и Низом.

– А я сестру ее тогда знаю.

– Они ее ножом зарезали, когда другие набежали! – Опять подала голос девочка и вновь начала подвывать.

– Ну а ныть-то тебе теперь кому? Заткнись! Никто уж не придет.

– Ох, ну и плакса!

Смотреть на ноющую змеедавку всем быстро наскучило, разговор перешел к более насущным темам.

– Есть хочу.

– Все хотят.

– Это не съешь. – Сказала та, что развязала один из мешков. В ее вытянутой руке виднелась горсть их содержимого.

– Что это?

– Не знаю, но на вкус... было бы чем – уже б тошнила...

– А я сходить до ветру хочу.

– Ага, сходишь теперь – дверь-то закрыта.

– Вон, залезь наверх и жопу в окно высунь.

– Ага, смешно. Хоть в углу устраивайся.

– Сходи уж куда-нибудь подальше...

– Да, я вон там смотрела. Там за дверью – еще одна комнатка есть. Иди от нас подальше туда. И, вообще, там дырки в полу – в них и дуй. Боги знают, сколько мы здесь еще просидим.

– Не ругайся!

– Сама заткнись уже!

– Так может дырки те, чтоб и ходить туда! – Догадалась одна.

– Ты совсем тупая? Кто до ветру в доме ходит? Оно то и до ветру, что наружу выходить надо!

Против такого довода крыть было нечем, и все закивали в знак согласия.

Дверь отперли, и в проеме показался солдат в поношенной синем сюрко. Он тащил за собой салазки с бочкой и стопками мисок.

– Великие Творцы, едой пахнет!

Хмарей проспал. Он собирался встать рано утром, но как всегда пропустил восход Матери. Что ж, в целом распорядок его дня это не меняло. Он не спеша оделся, сократив утренний моцион до необходимого минимума. Позавтракал куском вчерашней лепешки и глотком воды из кувшина.

Перед выходом на улицу он еще раз взглянул на свой дом. Узкий – всего несколько шагов в ширину. Казалось, это расстояние все уменьшалось, словно соседние дома напирали на стены и грозились сдавить однажды собственность Хмарея в один плотный блин. За рабочим беспорядком первого этажа – всяким инструментом и остатками материалов – виднелась винтовая лестница. А под ее пролетом – низенькая дверь. Там – за глухой стеной, за этой дверцей – расположился настолько скромный задний двор, что ему стоило бы зваться сразу выгребной ямой. Однако по традиции яму крыли досками и продолжали именовать двором. По этой же скромной традиции винтовая лестница была исполнена настолько крутой и узкой, что все убранство второго этажа приходилось заправлять наверх сразу с улицы через окно. Странно, но раньше в компании жены и дочки Хмарей не замечал этой тесноты.