ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 2 (Русское советское искусство) - Анатолий Луначарский

Принесет ли новый, социалистический строй художнику эту свободу? Я не хочу сейчас рисовать действительность розовыми красками. Мы переживаем болезненный переходный момент, момент гражданской войны, голода, хозяйственной разрухи, который только в самое последнее время начинает освещаться солнцем победы *. Конечно, пройдет еще немало дней, в которые мы должны будем говорить о рождении в муках нового общества, а не о его нормальном функционировании. Но нормальное функционирование социалистического общества предполагает максимум свободы для художника.

* В то время это был, пожалуй, оптимизм преждевременный.

Социализм стремится к тому, чтобы каждый ценный для •общества работник — в особенности работник, дающий творческие ценности, — был поставлен в совершенную независимость от каких бы то ни было случайностей рынка. Социализм рассматривает каждого отдельного человека — и со стороны экономической и со стороны духовной, то есть с тех двух сторон, которых мы только что коснулись, — как общественную ценность, как общественный орган, к которому должно поступать определенное питание, как оно поступает к нашему уху, глазу, языку; в этом случае художник может вольно функционировать, развертывать те наклонности и те дарования, которые у него есть и которые служат для гигантского духовного обихода всего человечества.

Конкретно говоря, всякий человек, который признается художником, которого художественная среда, свободно, вольно организованная, признает за своего собрата, тем самым должен получить право на достаточное существование, которое позволило бы ему, совершенно не заботясь о своем материальном бытии, целиком отдаться творчеству. К этому мы должны неуклонно стремиться.

По мере того как мы будем получать силы, мы должны будем учащуюся молодежь и художников, окончивших школу и выходящих на жизненный путь, а также зрелых мастеров, маститых художников переводить на положение обеспеченных членов общества, которым, как птицам на дереве, говорят: «Пой, как твой внутренний голос тебе велит, не заботясь о завтрашнем дне». Это та постановка вопроса, которая сама собой вытекает из нашего социалистического плана. Чем больше мы будем его осуществлять, чем полнее будет наша победа, тем полнее будет победа художника над рынком, над заказчиками, тем свободнее будет литься художественный источник из человеческого сердца.

Но одной свободы мало, свобода сама по себе есть понятие отрицательное или, вернее, ничего положительного в себе не заключающее. Еще Ницше сказал: «Свобода, свобода — говоришь ты, брат мой; но для чего свобода?» Это совершенно верно. Я могу быть свободным, у меня руки и ноги не связаны, по я могу пойти налево или направо, совершить подвиг или устроить пакость, — и из этого следует, что свобода не всегда есть нечто положительное; освободить сумасшедшего или человека с преступными наклонностями — это вряд ли хоть в какой–нибудь мере поступок правильный.

Новое общество, социалистический строй не только освобождает художника — он дает ему совершенно определенные импульсы. Если я сказал, что художник должен быть свободным, то это не значит, что он свободен в метафизическом смысле этого слова. Когда мы говорим, например, в чисто физических терминах, что данный человек свободен, то из этого не следует, чтобы он мог теперь летать без крыльев или чтобы ему теперь удобнее было ходить на четвереньках — нет, физическая свобода заключается в том, что человек может вести себя, как велит ему естественный строй его организма. «Человек свободен» — это не значит, что он волен обзавестись четырьмя ушами, четырьмя глазами, его существо по–прежнему будет определено всем прошлым человеческого рода, которое до мельчайших деталей сформировало то, что мы называем человеческим обликом.

То, в каком обществе живет человек, среди кого он вращается, какие впечатления он получает, — все это, входя в своеобразный синтез с теми тенденциями, которые человек получил по наследству, составляет его личность.

Социалистическое общество может дать художнику бесконечно большее внутреннее содержание, чем буржуазное общество, в котором он жил до сих пор. Относительно того, что имеет характер широкий, монументальный, стихийный, вечный, грандиозный, — тут не может быть никакого спора.

Классовое общество разбивает людей на борющиеся группы, и это накладывает печать на всю духовную жизнь людей. Мы не знаем, мы почти не ощущаем того, что в человечестве наиболее дорого, — человеческого коллектива. Мы воспринимаем прошлое человечества, любим так или иначе его будущее, но откликаемся на те или другие явления, которые происходят вокруг нас, в полном смысле слова как какая–то улитка, имеющая вокруг себя твердую оболочку, как существо, воспринимающее зрительные впечатления сквозь тусклое стекло, а звуки — сквозь толстую перегородку. Только социализм разрушает эти перегородки, разбивает надобность в каком бы то ни было эгоизме, объединяет людей, разрушает домик, который мы, как улитки, таскаем на себе, он делает наш ум мягким, пластичным, восприимчивым ко всей богатой жизни, происходящей вне нас.

Если я говорю, что в смысле монументальном и грандиозном перед искусством открываются огромные перспективы, то это, конечно, не мечта и не гадание. Но важно еще, что одновременно с этим на первый план выйдет художественный коллектив.

Если мы возьмем гораздо более бледные эпохи коллективизма, например, города–коммуны античности или позднего средневековья в Италии, или общество, воздвигшее готические соборы и ратуши в средней Европе, то вы увидите, что художник, как отдельный индивид, отступал там на задний план: не всегда легко бывает найти имя, которым можно было бы обозначить то или другое из грандиознейших и чудеснейших произведений человеческого гения. В течение столетий безыменными братствами создавались капитальные, дивные сооружения.

То, что имело тогда место, чему Рёскин пел хвалы, осуждая царивший при капитализме художественный индивидуализм, — это повторится в близком будущем: мы будем иметь художественные коллективы и целые братства архитекторов, живописцев, скульпторов, которые вместе задумают один определенный план, выполнят его не в столетия — не напрасны ведь технические завоевания, — а в годы, и построят не только отдельные здания, воплощающие те или другие человеческие идеалы, но, может быть, целые города, города–сады, в которых мы имеем такую громадную потребность; эти художественные коллективы пересоздадут все лицо земли согласно тому, что диктует природа, и согласно мечте человека о красоте и гармонии[32]

Ущерба от того внутреннего переворота, который в душах будет соответствовать социалистическому перевороту в обществе, ждут для себя представители интимной поэзии, интимного искусства. И я вполне понимаю их, этих художников тихих звуков, даже шорохов, всего таинственного, недосказанного, личного, не переводимого ни на какой язык, то есть художников тончайших нюансов, которые опасаются, что не останется ни одного закоулка, куда не проникнет луч самого яркого солнца.

Но я думаю, что сожалеть об исчезновении некоторых черт современного преувеличенно индивидуалистического искусства вряд ли придется, ибо личная оригинальность, особая «призма темперамента», через которую проводятся впечатления, как справедливо заметил Золя, будет тем сильнее, чем дифференцированнее и свободнее общество: чем большему количеству впечатлений открыта наша душа, тем труднее ее нивелировать.

В этом смысле оригинальность в искусстве социалистического общества будет больше, чем где–либо прежде. Но эта оригинальность будет яснее, крепче, проще и мужественнее, а то, что окрестилось словом «декадентство», — то есть «прекрасно–упадочное», — будет играть все меньшую и меньшую роль. И это хорошо. Человечество идет к победе над горестями и невзгодами, которые его душили, и из очень интересного, но бледного, чахлого ребенка, не могшего выразить свою душу иначе, как в мистическом миноре, получится юноша сильный, здоровый, полный надежд на счастье.

Вот те общие мысли, которые должны быть сродни художнику даже сейчас, если он сможет забыть на минуту те жизненные трудности, что затрагивают (и, конечно, не могут не затрагивать) каждого лично, и если он, забыв о трудном быте, вдумается в ситуацию только как художник. Вот что можно, разговаривая с художником, сказать ему глубоко ободряющего, глубоко светлого относительно той полосы мировой истории, в которую мы вступаем, не скрывая от него, что прежде, чем мы вступим в социалистический рай, нам придется пройти сквозь, может быть, небольшую, но изрядно горькую прослойку чистилища.

Современное искусство не является единым. Стало быть, на новые общественные потребности разно откликнутся разные отряды, разные категории художников.