Евреи и Евразия - Яков Бромберг

Погрязшая в лживых предубеждениях и злобном невежестве еврейская периферия берет под подозрение в реакционности и мракобесии всякую попытку обосновать, в отличие от установившихся европейских мертворожденных шаблонов самоопределения, настойчивую необходимость для восточноеврейского народа, с точки зрения его же собственных, самым трезвым образом оцененных интересов, выказать и на этот раз свойственную еврейству «имперскую тягу» (Г.А. Ландау) и бросить все свое культурно-политическое влияние и вес на защиту России как единого, по естественно-географическим условиям и историческим судьбам, культурно-государственного мира, органической составной частью которого оно может и должно стать. И, конечно же эта глухота еврейского передового слоя к истинным нуждам своего же народа, его пренебрежение к реальной историко-государственной обстановке, в которой суждено жить этому народу, и к его чаемым, желательным и возможным судьбам; упорство и изуверство, проявляемое этим передовым слоем в самопожертвовании ради зла, ради злостной и злобной утопии, — все это для нас, свидетелей или исследователей опыта великой катастрофы народа русского, которой предшествовали аналогичные явления истончения и вырождения правящего слоя, предстает как несомненный и вещий признак исчерпанности и обреченности еврейской периферийной интеллигенции. Перед восточноеврейским народом должна наступить в близком будущем грозно-настоятельная необходимость произвести некий трагический выбор: либо сохранить свой нынешний и привычный, но рабствующий лжеутопизму правящий слой, идя за ним слепо и неотвратимо в разверстую бездну, к бесславному концу своих земных судеб, к растворению в море западно-демократической серединной пошлости; либо отречься от него, предоставить его собственной участи и отказаться от его водительства решительно и бесповоротно, чтобы, заняв в совокупности народов России-Евразии пусть скромное, но достойное и по заслугам почетное место, ввести дальнейший ход свода земных судеб в рамки чаемого в грядущем великого мессианского призвания России по отношению к вселенским судьбам всего религиозного человечества — под предводительством имеющего быть заново, от основания, созданным передового слоя.

Факт участия в той или иной форме еврейской интеллигенции и полуинтеллигенции в социальном и политическом углублении и распространении русской революции всеобщ и огромен по своему идейному и количественному размаху, по несомненному и даже нескрываемому единодушию своего проявления: все его значение и размеры до сих пор вряд ли могут быть правильно оценены. Поскольку здесь имеется в виду только численная огромность явления, всякие попытки его преуменьшения, объяснения и оправдания, предпринимаемые разными присяжными филосемитами, еврейскими и нееврейскими, могут производить только впечатление покушения с негодными средствами. Даже если бы их старания и могли иметь некоторые шансы на успех, то для опровержения их доводов достаточно будет напустить на них тех евреев откровенно коммунистического образа мыслей, которые с гордостью подсчитывают и регистрируют героические подвиги своих соплеменников в подготовке и осуществлении революции и в гражданской войне.

Эта всеобщая скомпрометированность в той или иной степени огромной массы еврейских интеллигентов в деле коммунистического переворота и «социалистического строительства» прежде всего затрудняет позицию присяжных филосемитов тем, что отнимает у них тот довод огромной боевой силы, который прежде заключался в факте полного, за крайне незначительными исключениями, отстранения еврейской интеллигенции от какого бы то ни было активного участия в работе государственно-административного, военного, просветительного и судебного аппаратов старого строя. Всякую возможность утверждения, что евреи являются не только невинными и пассивными жертвами чужого произвола, но и в известной степени активно вредным элементом в составе государственного тела, легко было в очень значительной степени отвести напоминанием об этом своеобразном, действительно не имевшем себе аналогичного по отношению к любой из остальных народностей России, униженном и угнетенном состоянии евреев.

И вот в настоящее время, после всего, что произошло и происходит, возможность занять столь выгодную позиций в перманентной борьбе за реабилитацию еврейства от нападок его врагов раз и навсегда утрачена. Конечно, в известных (гораздо более скромных, чем принято обычно думать) пределах можно объяснить революционное изуверство еврейской интеллигенции именно этими долголетними притеснениями и гонениями; но мы надеемся показать, что этим объясняется далеко не все. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что способ защиты еврейства в прежнее время, при полной непричастности его к власти и оттесненности от нее, был гораздо удобнее и радикальнее, устраняй возможность многих праздных и нужных споров. И нашим единоверцам-интеллигентам из коммунистического лагеря надо было бы почаще вспоминать, что следует не только укорять мнимых и действительных контрреволюционеров в том, что они «ничего не позабыли и ничему не научились», не только обращать чужое внимание на полное и безвозвратное исчезновение многих и многих устоев и явлений дореволюционного прошлого, но и усвоить себе раз навсегда, что и многое, очень многое из накопленного когда-то русским еврейством нравственного капитала ныне потонуло бесследно и навсегда, и притом исключительно по нашей собственной, ни на кого не переложимой вине. И с исчезновением этих нравственных сокровищ, этой цены терпения и страдания надо как-нибудь примириться и к отсутствию их как-то приноровиться.

В огне революции сгорело и улетучилось не только еврейское относительное бесправие и черта оседлости; не только оказались разгромленными основные религиозные, культурно-бытовые и экономические устои миллионный масс восточного еврейства: в революции исчез окончательно и без остатка тот привычный в своих главных культурно-бытовых и нравственных чертах, казалось, если не навсегда, то еще на долгие десятилетия, канонизованный образ еврейского юноши-энтузиаста, фанатика-свободолюбца, прекраснодушного утописта, беззаветного идеалиста и аскета-бессребреника. Жестокая, кровавая революционная действительность и явленный ею в разнообразнейших формах, о которых прежде и подозревать было невозможно, великий опыт зла до конца развенчали классический образ восторженного альтруиста, совершенно разложили и исказили элементы логического понятия, прежде с ним связывавшегося, и пересоздали его заново — в совсем иных составных частях и совсем иных сочетаниях. (Нет нужды подчеркивать, что область приложимости указываемой перемены выходит далеко за пределы одной еврейской части дореволюционной интеллигенции; но именно в последней она оказалась особенно парадоксальной и поразительной.) В этом понятии место безграничного и обязательного человеколюбия, абсолютного ценения человеческой жизни и счастья заняла сатанинская злоба, изуверский безудерж и тупое человеконенавистничество; место душевной широты и уважения к чужому искреннему мнению — фанатическая узость, злобная нетерпимость, добровольное, зла ради, самоограничение и самоокарнание мысли и чувства; место мечты о всеобщем мире всего мира на началах вселенских и общечеловеческих — завистливая злобность, болезненная злопамятность провинциальных неудачников и самолюбивых несмышленышей.

Изменился в корне и логический состав утопии, и отношение ее к тем житейски-бытовым и культурно-историческим условиям, которые прежде мыслились связанными с вопросом о возможности ее осуществления. Утопичность утопии, невозможность ее реального воплощения в мире причинно была связана в прежнем сознании рядового интеллигента с той, казалось, прочностью и несокрушимостью старых политических и бытовых форм, в долговечность которых бессознательно продолжали верить, в планах положительно-данной эмпирии, даже утопист, при всей к ним ненависти и при всем духовном отрицании их. Только существование этих пережиточных форм, казалось, было единственным препятствием на пути к полному избавлению и осчастливлению человеческого рода; насчет того, как быть и что делать «на другой день» после крушения этих форм, можно было быть покойным: для последней надобности существовали хорошо продуманные и в главных частях общепринятые рецепты, а бесчисленные и бесконечные споры велись главным образом вокруг вопроса о том самом разрушении старого строя, в которое так слабо верилось и которое осуществилось не так и не тогда, как и когда следовало по учениям социалистических пророков. Революция испепелила прекраснодушные мечтания и тысячу раз радикальнее и беспощаднее, чем это могли сделать все попытки старого строя истребить и выполоть их силою нормального пенитенциарного воздействия; она переставила буквально шиворот-навыворот отдельные элементы утопии, ее настроенность и способы воздействия на умы. Уже самый факт столь радикального и по быстроте граничившего с чудесным исчезновения решительно всего бытия, оболочки и проявлений старого административно-политического строя буквально в несколько дней, чтобы не сказать часов, самый факт действительно, почти без кавычек, бескровного февраля, отсутствия в нем яркой борьбы, героических усилий и жертв, своим резким нарушением равновесия между критической и конструктивной сторонами староинтеллигентского мироощущения перенес перкуссионный центр социалистического потрясения как раз в ту сторону, где обретались области, казалось, легко доступные и знакомые, те самые, о которых можно было легко и быстро сговориться, так как они давно были точно описаны и занесены на скрижали утопических пророков. В сущности, бескровным для утопистов оказался и октябрь — это забывают те, которые делят революцию на «бескровный» и «кровавый» периоды; во всяком случае, величина столь легко полученной добычи далеко превысила ожидания самих революционных утопистов и уже, во всяком случае, никак не может быть сравниваема с количеством понесенных ими жертв и сознательных усилий — еще одна черта, сближающая отношение современных эпигонов революционного радикализма к их исполненным пафоса мученичества и самопожертвования родоначальникам с отношением нынешних самоопределяющихся самостийников к героям польских, германских, итальянских и балканских национально-освободительных восстаний.