Запертая комната - Говард Лавкрафт

Подойдя к двери, снова прислушался и поначалу вообще ничего не услышал — но затем ушей его достиг какой-то шорох. В комнате определенно кто-то находился, причем существо это дышало.

Постаравшись отбросить возникший было страх, Эбнер решительно вставил ключ, повернул его и, широко распахнув дверь, поднял лампу над головой.

Потрясение и ужас сковали все его тело.

Прямо поверх скомканного покрывала, лежавшего на давно покинутой кровати, сидело чудовищное, кожистое нечто , которое не было ни человеком, ни лягушкой, и жадно пожирало окровавленный кусок мяса. Кровь вытекала из омерзительного жабьего рта и падала на искривленные, перепончатые лапы. У этого чудовища были длинные, мускулистые конечности, выраставшие из дьявольского тела наподобие лягушачьих лап, и заканчивались почти настоящими человеческими кистями, разве что с перепонками между пальцами... Зловещая немая сцена продолжалась какую-то секунду, а затем неведомое существо, издав леденящее душу рычание — ех-й а-й а-й а-й ахааах-нгх' ааа-хйу х,х 'йух, поднялось, выпрямилось и бросилось на Эбнера.

Реакция молодого человека была мгновенной, как если бы в глубине сердца он давно ожидал, что может произойти нечто подобное. Он размахнулся и что было силы швырнул массивную керосиновую лампу прямо в устремившуюся на него тварь.

Пламя окутало существо, которое на долю секунды замерло на месте, но тут же принялось отчаянно пытаться сбросить с себя огонь. Огонь же не только лизал жуткого монстра, но также перекинулся на покрывало у него за спиной, распространился и на пол под ногами существа. В тот же миг тембр его голоса резко изменился, превратившись из низкого, гортанного рычания в пронзительный, протяжный вой:

— Мама-мама-ма-аа-ма-аа-ми-ааа!

Эбнер выскочил из комнаты, захлопнул дверь у себя за спиной и бросился вниз. Летя по ступеням, едва не падая, он с безумно бьющимся сердцем пронесся через комнаты первого этажа и наконец выбежал из дома. Все так же спотыкаясь, добежал до машины, почти ничего не соображая и не замечая вокруг себя, наполовину ослепленный от застилавшего глаза пота, повернул ключ зажигания и помчался, не разбирая дороги, лишь бы оказаться подальше от этого Богом проклятого места, над которым уже начал виться дым пожара, а вгрызавшиеся в иссохшее дерево постройки языки пламени стали взметаться в темное небо.

Он гнал как одержимый — через Данвич, через крытый мост, — полуприкрыв глаза, словно желая навсегда отсечь от себя видение того, что предстало перед его взором несколько минут назад. Темные, мглистые холмы словно пытались дотянуться до него своими невидимыми щупальцами, а в спину ударял зловещий и одновременно поддразнивающий вихрь лягушачьей какофонии. Но ничто не могло стереть из его сознания этот действительно безумный финал, это внезапно открывшееся ему инфернальное знание, которое хищным зверем вгрызлось в его разум... Ключ, который он держал все это время в своих руках, сам не догадываясь об этом; то самое знание, которое гнездилось где-то в закоулках его памяти, равно как и таилось в записках, оставленных ему Лютером Уотелеем... Куски сырого мяса, которые, как он по своей детской наивности полагал, должны были быть приготовлены в комнате тети Сари (ведь никто же не станет есть сырое мясо!); упоминание загадочного Р. , который после своего отсутствия вернулся снова — возвратился в тот единственный дом, который он когда-либо знал в своей жизни...

Эти казавшиеся бессвязными в записках деда упоминания исчезнувших коров, овец, останков других животных... Зловещие и столь ясные теперь намеки Лютера насчет размера Р., пропорционального кол-ву пищи , и того, что его надо держать на строгой диете и сохранять поддающийся контролю размер — как людей Иннсмаута! Разумеется, после смерти Сары — его матери — он уменьшился почти до ничтожных размеров, тогда как Лютер надеялся, что голодное заточение в запертой комнате иссушит его тело и тем самым окончательно погубит, убьет...

И все же у старика, похоже, оставались еще какие-то сомнения, и потому он послал внуку тот самый свой прощальный призыв убить в запертой комнате все живое , — ту самую тварь, которую Эбнер, сам того не желая, освободил, когда сломал раму и распахнул ставни, а она, оказавшись на свободе, бросилась самостоятельно добывать себе пищу и стала вновь увеличиваться в размерах, питаясь поначалу рыбой из Мискатоника, затем мелкими животными, потом домашней скотиной, а под конец добралась и до живых людей.

Тварь, которая была полуземноводным — получеловеком, и все же сохранившая в себе достаточно человеческого, чтобы вернуться назад в тот самый единственный дом, который она когда-либо знала в своей жизни, и пытаться в ужасе перед неминуемой погибелью взывать к матери о помощи. Существо, рожденное в результате порочного смешения Сары Уотелей и Ральсы Марша, сотворенное его гниющей и деградирующей кровью; чудовище, которому суждено было вечно маячить на обочинах сознания Эбнера Уотелея — его собственный кузен Ральса, названный так в честь отца и обреченный жестокой волей старого Лютера на погибель, вместо того, чтобы давно быть освобожденным и выпущенным в море, где он мог бы соединиться с Глубоководными среди любимых чад Дэгона и великого Цтулху!