Елизавета I - Кэролли Эриксон

Общепринятый ритуал застолья включал в себя не просто соответствующее обращение с приборами — требовались также умение поддерживать беседу, скромность и вообще достойное поведение во время трапезы. Вытирать пальцы о рукава (либо о скатерть) считалось непростительным; если рукава слишком длинные и широкие, так что свисают вниз и грозят попасть в тарелку, следует завернуть их до локтя либо просто перебросить через плечи. Шляпу во время еды снимать не нужно, «дабы волосы не попадали в тарелку»; и в любом случае их надлежит как следует вычесать, а то, не дай Бог, вши могут завестись. Для детей еда становилась целым испытанием. Их приучали участвовать в застольной беседе, молчание рассматривалось как проявление дурных манер. В то же время заговаривать самим, до тех пор пока к тебе не обратятся взрослые, не дозволялось, и при дворах, где на молодежь не обращали внимания, это неизменно порождало напряжение, особенно когда трапеза приближалась к концу. Равным образом не следовало распространять подхваченные на лету слухи или вспоминать прежние ссоры да и вообще повторять услышанное от старших, особенно если эти последние перебрали по части выпивки. В общем, это был сложный процесс посвящения в мир взрослых с его этикетом и лицемерием, вход в микрокосм общества.

В нравственном воспитании девочек были свои особенности, а если речь шла о дочери Анны Болейн, требовалось особое тщание. В XVI веке господствовала непреложная убежденность, будто в сравнении с мужчинами женщины — существа низшего сорта, коль скоро речь идет о благодати и добродетелях, не говоря уже об интеллекте и способности к здравым суждениям. К тому же считалось, что у Елизаветы не только, как у всех иных женщин, ослаблены моральные качества, но также заложена в природе особая склонность к греху и распутству — уж больно тяжелое, по всеобщему убеждению, ей наследство досталось. Главная задача Кэт Эшли (хотя, как она с ней справлялась, свидетельств почти не сохранилось) и состояла в том, чтобы сотворить из этого неблагодарного материала добродетельную, скромную особу. Но если допустить, что она следовала общепринятой системе воспитания, то паролем в «работе» с Елизаветой было понятие самоконтроля.

Самоконтроль означает отказ от «соблазнов» и вообще всяких проявлений чувственности; самоконтроль — это определенная осанка и речь; самоконтроль — это молчание либо почтительность в разговоре со взрослыми. А более всего, надо полагать, Кэт стремилась вытравить из подопечной живой материнский темперамент и стремление привлечь к себе внимание громким смехом и вообще всяческими взрывами веселья. Ибо смех, как учил Эразм, свидетельствует либо о глупости, либо о душевной порче, либо, того хуже, о чистом безумии (даже в простой улыбке чудилось нечто подозрительное). Те, что ржут, словно лошадь, либо скалят зубы, как заливающийся лаем пес, лишь демонстрируют всем свою низменную сущность.

Да, но как было Елизавете удержаться от смеха при виде Лукреции-акробатки, бывшей при Марии чем-то вроде шута, либо вовсе не реагировать на пение своих менестрелей? Впрочем, есть смех правильный и смех неправильный. При правильном смехе мышцы лица остаются неподвижными, и хорошо воспитанный ребенок на всякий случай прикрывает рот ладошкой. Есть масса действий, которых следует всячески избегать: нельзя морщить нос, кривить рот, поднимать брови и уж тем более выламывать их, «как еж» — перечень, составленный Эразмом, выглядит чуть ли не как бестиарий, — а также зевать, сморкаться и чихать. Чиханье — это вообще целый ритуал. Если чихает взрослый, ребенок должен снять шляпу и произнести: «Да поможет вам Бог!» или «Да пребудет с вами благословение Божье». Если же захочется чихнуть ребенку — чего вообще-то следует всячески избегать, — то он должен отвернуться, затем, чихнув, перекрестить рот и в ответ на пожелание здоровья снять в знак благодарности шляпу.

Девочки, эти хрупкие существа, нуждались в постоянном присмотре как со стороны слуг и нянек, что всегда были под рукой, так и родственников и гувернанток. Вся жизнь их была заполнена разнообразными полезными занятиями, почти не оставляя времени для игры в куклы, конных прогулок, беготни и так далее.

Досуг, как правило, занимало шитье, при этом требовались годы прилежного труда, чтобы от простого вышивания крестиком по шаблону достичь таких высот, как кружевная вышивка. Маленькие девочки нередко вышивали буквы алфавита и целые пословицы на тканях; достигнув шести- или семилетнего возраста, они уже умели делать более тонкую работу, например, украшать подушки и одежду. Овладеть предстояло десятками различных технических приемов, и зрелые вышивальщицы-мастерицы десяти — двенадцати лет от роду, нацепив на шею мотки пряжи и утыкав всю юбку иголками, бывало проводили большую часть свободного времени за пяльцами. Родители всемерно приветствовали такой образ жизни. Один аристократ отмечал, что в любой семье дочери должны заниматься шитьем, которое, «никогда не кончаясь, всегда только начинается». Судя по всему, Кэт Эшли разделяла хотя бы до известной степени такое мнение, ибо уже в шесть лет Елизавета подарила своему двухлетнему брату Эдуарду батистовую рубашку «собственного изготовления», а на следующий год еще что-то в этом роде, тоже ручного шитья.

Но, уделяя немалое внимание этому занятию, Елизавета еще больше времени проводила в классной комнате, где под руководством Кэт Эшли быстро делала успехи в чтении и письме.

Она была наделена живым, острым умом и хорошей памятью, так что языки — основа гуманитарного образования того времени — давались ей без труда. Когда она начала разбирать слова, в точности неизвестно, но скорее всего уже к пяти-шести годам читала достаточно бегло, ибо именно в это время начала заниматься вторым языком — латынью. На обоих языках коротким предложениям приходили на смену длинные, с более сложными словами, затем наступила очередь Библии и Цезаря с Цицероном. Через некоторое время учителя Эдуарда позволили ей заниматься с ним вместе, а в конце концов у нее появился собственный наставник.

К тому времени Елизавета уже училась писать и, стало быть, пользоваться пером, бумагой и чернилами. Это были гусиные перья, наточенные с помощью специального ножа, обмазанные для мягкости слюной и тщательно протертые внутренней стороной одежды, где пятно незаметно. Чернила смешивали, и сорт их зависел от беглости письма и частоты употребления. Во времена Елизаветы дети писали на бумаге — пергамент оставляли для официальных документов; рядом наготове лежал лист погрубее, чтобы промокнуть написанное и опробовать перо. Иные из таких листков, которые использовала Елизавета, сохранились — на них повторяется имя ее брата.

Все необходимое приготовлено — можно начинать письмо. Чернила, должным образом смешанные и отфильтрованные, помещаются по правую руку. Перо макают в чернильницу, лишние капли стряхивают, на запасном листе бумаги проводят пробную линию, чтобы убедиться, что к перу ничего не пристало. Затем ученик, стиснув от усердия зубы