Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. - Юрий Жуков

Однако даже такая упрощенная административная структура не соответствовала партийной. Для партии реально существовали не двадцать восемь союзных и автономных республик, краев и областей, а всего двадцать два равных друг другу первых секретаря. Именно они в своих регионах не столько отвечали за идеологическую работу, сколько контролировали строительство и функционирование уже вступивших в строй предприятий, а равно и «свои» МТС, колхозы и совхозы; именно они, двадцать два первых секретаря, и являлись подлинной властью. Ну а то, что они составляли еще и основу ЦК, структуры, которая избирала на своих пленумах высшие партийные органы — ПБ, секретариат, оргбюро и, следовательно, в конечном итоге и узкое руководство, превращало их в серьезных и опасных конкурентов сталинской группы. Усиливало такое положение еще и то, что все без исключения первые секретари не только вели бескомпромиссную борьбу с представителями левой и пра вой оппозиций, но вместе с тем сохраняли свои в основном левые убеждения.

Частичное разукрупнение, поначалу порожденное необходимостью более эффективного управления народным хозяйством, созданным в ходе индустриализации и коллективизации, началось уже в 1930 г.[11] .

Всего за год число подотчетных ЦК ВКП(б) региональных парторганизаций возросло с двадцати двух до тридцати пяти. Вместе с тем качественно изменился, был фактически размыт и прежний состав широкого руководства. Ведь только двое из десяти первых секретарей новых крайкомов и обкомов являлись членами ЦК: Саратовского — А.И. Криницкий, по своей прежней должности начальника политуправления Наркомзема СССР, и Челябинского — К. В. Рындин, занимавший ранее пост секретаря МК. Еще двое входили в состав КПК: П.Д. Акулинушкин, переведенный 1-м секретарем Красноярского обкома из КПК, где он работал уполномоченным по Одесской области, и Д.А. Булатов, не справившийся с должностью заведующего ОРПО ЦК ВКП(б) и потому пониженный, направленный возглавлять Омский обком. Остальные новые первые секретари: Северо-Кавказского крайкома — Е.Г. Евдокимов, ранее полномочный представитель ОГПУ по большому Северо-Кавказскому краю; Кировского обкома — А.Я. Столяр, перед тем 2-й секретарь Горьковского крайкома; Оренбургского — А.Ф. Горкин; Курского — Н.У. Иванов; Читинского — Голюдов, не занимали столь высокого положения. Им еще только предстояло беспорочной службой завоевать право быть избранными на следующем съезде членами или кандидатами в члены ЦК. Тем самым они оказывались в полной зависимости от ОРПО, оценивавшего их деятельность и устанавливавшего соответствие полученным должностям, но в еще большей степени — от узкого руководства. И в силу этого отныне им следовало беспрекословно поддерживать любые предложения, которые выдвинут Сталин и его группа.

Разукрупнение некоторым образом повлияло и на положение одного из членов узкого руководства, А.А. Жданова. Возглавлявшего четыре года Среднеазиатское бюро К.Я. Баумана отозвали в Москву и решением ПБ утвердили в должности заведующего планово-финансово-торговым отделом ЦК[12].

Назначение Баумана окончательно освободило Жданова от вынужденной повседневной рутинной работы в аппарате ЦК (еще ранее он был освобожден от обязанностей заместителя заведующего транспортным отделом[13]) и позволило полностью посвятить себя решению важной задачи идейного воспитания молодого поколения. Для этого прежде всего реформировать школьное образование, избавив его от «классового подхода», привнесенного в революционную эпоху, и одновременно пересмотреть существующие, не просто господствующие, но монопольные взгляды и оценки на прошлое человечества, в том числе и народов, населяющих СССР, исторической школы М.Н. Покровского с ее, как вскоре стали говорить, «вульгарным социологизмом» и «экономическим материализмом».

Еще 20 марта ПБ утвердило внесенное от имени наркома просвещения РСФСР А.С. Бубнова, заведующего культпропом А.И. Стецкого и его заместителя Н.Н. Рабичева, то есть тех, кто в своей деятельности являлся подконтрольным Жданову, несомненно программное предложение. «Считать необходимым, — указывалось в нем, — создание к июлю 1935 г. следующих учебников: 1) История древнего мира, 2) История средних веков, 3) Новая история, 4) История СССР, 5) Новая история зависимых и колониальных народов. «Поручить комиссии в составе тт. Бубнов (созыв), Жданов и Стецкий» подготовить список возможных их авторов. В решении ПБ содержалось требование незамедлительно разработать «проект предложений о структуре низшей и средней школы». Наконец, столь же неотложным признавалось в нем и представление теми же лицами «проекта предложений по восстановлению исторических факультетов в составе университетов»[14]. Тех самых, которые были упразднены еще в 1919 г. и заменены факультетами общественных наук с четырехлетним курсом обучения.

Так обозначилось второе, после внешнеполитического, направление кардинальных реформ, призванных максимально искоренить из образования то, что пока еще считалось одним из завоеваний революции и достижений советской власти — обязательного классового подхода.

Выполнить вторую и третью части решения ПБ от 20 марта оказалось несложно, ибо для этого требовались всего лишь административные меры. Уже 29 марта ПБ смогло утвердить первую авторскую группу для создания школьного учебника истории СССР. В тот же день еще одним решением ПБ «признало необходимым восстановить с 1 сентября 1934 г. исторические факультеты в Московском и Ленинградском университетах, а затем в Томском, Казанском, Ростовском и Саратовском»[15].

Несколько больше времени, что вполне естественно, потребовалось для реформирования системы школьного образования — только 15 мая ПБ утвердило его новую структуру. Ее подвергли не очень значительным изменениям: увеличили общий срок обучения с девяти до десяти лет; нулевую группу для восьмилетних детей заменили подготовительным классом для семилетних; четырехклассную «школу первой ступени» просто переименовали в начальную. «Вторую ступень», прежде складывавшуюся из трехклассного «1-го концентра» и двухклассного «2-го концентра», преобразовали в неполную и полную среднюю школу соответственно с семью и десятью годами обучения. Кроме того, в школьную программу в качестве обязательных предметов ввели ранее отсутствовавшие историю и географию[16].

Исполнение же первой части решения натолкнулось на непреодолимые трудности, порожденные тем, что авторский коллектив не сразу получил необходимые конкретные указания, каким должен стать новый школьный учебник. Поэтому вскоре потребовалось личное вмешательство Сталина, вынужденного при этом заняться проблемой отнюдь не исторической или педагогической, а сугубо политической. Обостренный интерес его вызвала позиция редакции журнала «Большевик» в связи с двадцатилетием начала Первой мировой войны. Поводом же послужило предложение директора Института Маркса — Энгельса — Ленина В.В. Адоратского опубликовать в № 13-14 теоретического органа партии ранее не переводившуюся на русский язык статью Энгельса «Внешняя политика русского царизма», написанную в 1890 г.

Получив, как и все остальные члены ПБ, эту работу для казавшейся поначалу чисто формальной визы одобрения, Сталин буквально на следующий день награвил остальным девяти читателям, что бывало крайне редко, резко отрицательный письменный отзыв. Не смущаясь, что критикует не кого-либо, а признанного классика марксизма, он обрушил свой гнев не столько на Адоратского или редакцию «Большевика», сколько на возмутившее его содержание статьи. Главные ее недостатки он увидел в объяснении Энгельсом причин мировой войны, к которой, по мнению автора, уже катилась Европа. Разумеется, не за четверть века до начала мировой бойни, а двадцать лет спустя судить об истинных, коренных поводах ее возникновения было гораздо легче. Но Сталина в данном случае меньше всего интересовала возможная естественная ошибка, допущенная Энгельсом. Для него гораздо значимее оказалось иное: со всей неизбежностью вытекающее из публикации негативное отношение к налаживавшемуся в 90-х годах XIX века франко-русскому союзу, лишение российской внешней политики «всякого доверия в глазах общественного мнения Европы и прежде всего Англии»[17].

Вождя возмутила возможность весьма актуальной исторической параллели, слишком явный, хотя и выраженный эзоповым языком призыв воспротивиться повторению того же альянса. На этот раз — против не имперской, а нацистской Германии.

22 июля Сталину удалось настоять на своем. В тот день ПБ признал «нецелесообразным печатание статьи Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма» в «Большевике»[18]. Это был первый случай в истории РСДРП - РКП(б) - ВКП(б), когда высший орган партии решился на запрет работы того, кто рассматривался той же партией как один из основоположников научного коммунизма, вождь и учитель международного пролетариата. Того, кто был, по словам Ленина, после Маркса «самым замечательным ученым и учителем современного пролетариата во всем цивилизованном мире».