Чертова погремушка - Татьяна Рябинина

Подойдя к воде, я протянула руки, и шар послушно скользнул мне прямо в ладони. Я почувствовала то самое тепло и покалывание, о которых писал дядя Паша. И поняла, что если и возможно в этом мире счастье, то оно может быть только таким — держать в руках это чудо, слышать волшебный звон, следить за игрой красок… И — заглянуть в его сердцевину…

Посмотрев украдкой в сторону Кости, я перевела взгляд на «погремушку». Радужные переливы стали бледнее, а звон наоборот усилился. По поверхности шара теперь бежали опаловые волны, похожие на облака. Вот они стали тоньше, сквозь них начала проступать голубизна. И я вдруг поняла, что увижу, если начну всматриваться в глубину «погремушки».

Это была земля в миниатюре. Но не наша земля — а мир первых дней творения, еще не поврежденный грехом. Сейчас мерцающие облака разойдутся, и передо мной окажется Эдем. Райский сад. Я увижу то, чего не видел ни один из живущих и живших на земле после Адама и Евы. Ну, кроме, конечно, дяди Паши и Кости. Почему я так была в этом уверена? Не знаю. Но сомнений не было. И все же…

Что-то есть в этом неправильное, — темной тучкой, где-то у самого горизонта, пробежала мысль. Словно через замочную скважину заглядывать.

Ну и пусть, отмахнулась я. Упустить такую возможность? Ну нет! Даже если я, как и Костя, не получу от этого чудесный дар видеть сквозь землю, увидеть рай — уже одного этого достаточно.

От облаков осталась лишь легкая дымка. Я уже видела сквозь нее очертания материков. Как это будет? Наверно, как в Google Maps — сначала снимок со спутника, потом мгновенное приближение, увеличение, и вот уже картинка…

— Лена-а-а… — услышала я слабый Костин голос.

Вот так вот в детстве он, наревевшись всласть, тоненько звал: «Мама-а-а…» Или: «Баба-а-а…» Я поморщилась от досады и отвела взгляд от шара, однако все же успела заметить, как опаловые облака снова стремительно заволокли его поверхность.

— Что тебе? — буркнула я, прижав шар к груди.

— Посиди со мной, а?

Мне безумно хотелось послать его далеко и надолго, и я даже рот уже открыла. Но тут снова подступила жалость. Хоть я и злилась на него за то, что он помешал мне увидеть рай, но все же поднялась на неширокий карниз, куда он успел вскарабкаться. Завернутую в куртку «погремушку» я несла под мышкой.

— Послушай, — сказала я, сев рядом с ним на траву. — Ничего страшного, собственно, не произошло. Ну да, мы ничего не получили. Но и не потеряли ничего из того, что у нас было. За вычетом расходов на дорогу. Ну… Считай, что это турпоездка. Когда бы мы еще такую красоту увидели. И потом… Та красота, которая в шаре, думаю, стоит намного дороже. Ты ведь понял, что это было, да?

— Я думаю, это был рай. Ты тоже заглянула туда?

— Да, — легко соврала я. — Заглянула. Думаю, ты прав, это действительно рай. Кстати, я тоже не вижу никаких кладов, вообще ничего. Просто земля. Наверно, это чудо было персонально для дяди Паши.

— Наверно, — тяжело вздохнул Костя. — Он у тебя?

— Да, — через силу ответила я, снова начиная ненавидеть его.

— Дай мне. Я хочу еще раз посмотреть.

— Может, не стоит?

— Дай мне шар!

Костя вскочил, как развернувшаяся пружина. Его голос, только что слабый, словно у умирающего, вдруг налился силой и яростью. Мы стояли и смотрели друг на друга, как два врага. Я поняла, что готова убить брата — лишь бы не отдавать ему шар, который слабо грел мне бок и придавал решимости бороться, если понадобится, не на жизнь, а на смерть.

И вдруг что-то произошло. Чья-то невидимая рука провела по моему лбу, и я почувствовала, как расслабляются мышцы. Наваждение схлынуло. Шар мгновенно остыл, и я протянула его Косте.

Недоуменно дернув губой, Костя схватил сверток, развернул куртку и уставился на переливающуюся поверхность «погремушки». Но ничего не происходило. Костя таращился на нее точно так же, как совсем недавно пытался просверлить взглядом землю под ногами, но опаловые облака и не думали рассеиваться. Он выпустил шар из рук, и тот неподвижно повис в воздухе между нами.

— Не старайся, — ехидно сказала я. — Рай можно увидеть только один раз. Так что теперь у нас с тобой судьба Адама — всю оставшуюся жизнь тосковать о потерянном счастье.

— Если б я знал! Если бы я только знал! — простонал Костя.

— Послушай, но ты же его видел!

Но он только дернул плечом и начал спускаться по склону вниз. А я протянула руки к шару, и он послушно подплыл ко мне. Я снова завернула его в куртку и пошла за Костей. «Погремушка» по-прежнему грела мне бок, и я подумала, что непременно загляну в нее. Но только потом. Когда Кости не будет рядом.

Весь остаток дня Костя со мной не разговаривал. Он то сидел, уставившись неподвижно в одну точку, то бродил по берегу озера, что-то бормоча себе под нос. И даже от ужина отказался, чего с ним вообще никогда не случалось. Я поела в одиночестве, помыла посуду и забралась в палатку, положив на всякий случай рюкзак с «погремушкой» рядом со своим спальником.

Через некоторое время костер погас, и в палатку влез Костя. Я притворилась спящей — общаться с ним мне совершенно не хотелось. Он скоро начал похрапывать, а вот мне не спалось. И происходило со мной что-то странное.

Еще в детстве бабушка приучила меня читать на ночь «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся». Конечно, я знала, что этого маловато, что есть утреннее и вечернее молитвенные правила, но откладывала их — так же, как исповедь и причастие — до лучших времен, «когда духовно дозрею». Но эти две молитвы я читала всегда, при любых обстоятельствах, и не было еще ни одного дня, чтобы я об этом забыла. Хотя… Ну как же, ведь накануне, после Генпетровичева самогона, я даже о них и не вспомнила. Не потому ли мне и приснился тот странный сон?

«Отче… наш… Иже…» — зашептала я, но слова путались, куда-то исчезали, и я никак не могла вспомнить их — совсем как днем, когда мы искали «погремушку». Меня словно на две половины раздирало. Одна из них вполне трезво сознавала происхождение шара и боялась его, а другая жаждала прижать его к себе и не отпускать. Шар, в котором спрятан рай… Пусть не настоящий, пусть просто картинка, но все же, все же…

И тут я вспомнила о той острой ненависти, которую испытала к Косте, когда он потребовал отдать ему «погремушку». За наши с ним двадцать восемь лет у меня было немало поводов злиться на него и даже ненавидеть, но ненависть эта была какая-то… ненастоящая, что ли. Но в этот раз все было по-другому. Я с ужасом поняла, что на самом деле готова была убить брата, если бы он попытался отнять у меня шар. На спине и на лбу выступил липкий холодный пот, и я подумала о той невидимой руке, которая словно губкой стерла с меня ярость. О том безмолвном голосе, который просил меня остановиться.