Том 5. Вишневый сад и другие пьесы - Антон Павлович Чехов

а допрежь и не приведи создатель что было! Сто верст пройдешь и не токмо что деревни или двора, щепочки не узришь. Так и ночуешь на земле…

Кузьма. А давно, баба, на свете маешься?

Ефимовна. Восьмой десяток, батюшка.

Кузьма. Восьмой десяток! Скоро доживешь до вороньего века. (Глядит на Борцова.) А это что за изюмина? (Глядит в упор на Борцова.) Барин!

Борцов узнает Кузьму и, сконфузившись, идет в угол и садится на скамью.

Семен Сергеич! Да это вы или не вы? А? С какой такой стати вы в этом кабаке? Нешто вам тут место?

Борцов. Молчи!

Мерик (Кузьме). Кто это?

Кузьма. Мученик несчастный! (Нервно ходит около прилавка.) А? B кабаке, скажи на милость! Оборванный! Пьяный! Я встревожился, братцы… Встревожился… (Говорит Мерику полушепотом.) Это наш барин… наш помещик, Семен Сергеич, господин Борцов… Видал, в каком виде? На какого человека он похож таперя? То-то вот… пьянство до какой степени… Налей-кась! (Пьет.) Я из его деревни, из Борцовки, может, слыхали, за двести верст отседа, в Ерговском уезде. Крепостными у его отца были… Жалость!

Мерик. Богатый был?

Кузьма. Большой…

Мерик. Профуфырил отцовское-то?

Кузьма. Нет, судьба, друг милый… Господин был большой, богатый, тверезый… (Тихону.) Чай, сам, небось, видывал, как, бывалыча, тут мимо кабака в город езживал. Лошади барские, шустрые, коляска лесорная – первый сорт! Пять троек держал, братец ты мой… Лет пять назад, помню, едет тут через Микишкинский паром и заместо пятака рупь выкидывает… Некогда, говорит, мне сдачу ждать… В-во!

Мерик. Ума, стало быть, решился.

Кузьма. Словно как будто ум и при нем… Из малодушества всё вышло! С жиру! Первое дело, ребята, из-за бабы… Полюбил он, сердешный, одну городскую, и представилось ему, что краше ее на всем свете нет… Полюбилась ворона пуще ясна сокола. Из благородных девушка… Не то чтобы какая беспутная или что, а так… вертуха… Хвостом – верть! верть! Глазами – щурь! щурь! И все смеется, и все смеется! Никакого ума… Барам это ндравится, по-ихнему умная, а по-нашему, по-мужицкому – взял бы да со двора прогнал… Ну… полюбилась и – пропадай ты, доля барская! Стал с ней хороводиться, то да се, чай да сахар, прочее… на лодках всю ночь ездиют, на фортепьянах…

Борцов. Не рассказывай, Кузьма! К чему? Какое им дело до моей жизни?

Кузьма. Извините, ваше высокоблагородие, я только самую малость… Рассказал им и будет с них… Я малость, потому встревожился… Очень уж я встревожился! Налей-кась! (Пьет.)

Мерик (полушепотом). А она его любила?

Кузьма (полушепотом, который постепенно переходит в обыкновенную речь). Как не любить? Барин не пустяковый… Полюбишь, коли ежели тыща десятин да денег куры не клюют… Сам-то солидный, сановитый, тверезый… каждого начальства всё одно, как вот я тебя сичас… за ручку… (берет Мерика за руку) «здрасте и прощайте, милости просим»… Ну, прохожу однажды, это самое, вечером, через сад господский… сад-то, брат, вво! верстами меряй… иду потихоньку, смотрю это, а они сидят на лавочке и друг дружку (изображает звук поцелуя) целуют. Он ее раз, она, змея, его два… Он ее за белу ручку, а она вся – вспых! и жмется, так и жмется к нему, чтоб ей… Люблю, говорит, тебя, Сеня… А Сеня, как окаянный человек, ходит с места на место и счастьем похваляется с малодушества… Тому рупь, тому два. Мне на лошадь дал. Всем долги простил на радостях…

Борцов. Ах… Ну к чему рассказывать? У этого народа никакого сожаления… Больно ведь!

Кузьма. Я малость, барин! Просют! Отчего чуточку не рассказать? Ну, ну, я не буду, ежели серчаете… Не буду… Мне плевать на них…

Слышны почтовые звонки.

Федя. Ты не ори, потихоньку…

Кузьма. Я и так потихоньку… Не велит, ничего не поделаешь… Да и рассказывать больше нечего. Повенчались – вот и всё… Больше ничего и не было. Налей-кась Кузьме бессребренику! (Пьет.) Не люблю пьянства! B самый раз, когда господам, после венца, за ужин садиться, она возьми да и убеги в карете… (Шепотом.) B город к аблакату дернула, к полюбовнику… А? Какова? B самый настоящий момент! То-ись… убить мало!

Мерик (задумчиво). Да… Ну что же дальше?

Кузьма. Очумел… Вот, как видишь, стал зашибать муху и ноне, сказывают, до шмеля дошел… То были мухи, а теперь – шмель… И до сей поры любит. Погляди: любит! Должно, идет таперь пешком в город на нее одним глазочком взглянуть… Взглянет и – назад…

К кабаку подъезжает почта. Почтальон входит и пьет.

Тихон. А нынче запоздала пошта!

Почтальон молча расплачивается и уходит. Почта со звоном уезжает.

Голос из угла. B этакое ненастье пошту ограбить – раз плюнуть!

Мерик. Жил на свете 35 лет и ни разу пошты не грабил.

Пауза

Таперь уехала, поздно… Поздно…

Кузьма. Каторги понюхать желательно?

Мерик. Люди грабят, не нюхают. Да хоть и каторга! (Резко.) Дальше что?

Кузьма. Ты про несчастного?

Мерик. А то про кого же?

Кузьма. Второе дело, братцы, откуда разоренье пошло – зять, сестрин муж… Вздумал он за зятя в банковом обчестве поручиться… тысяч на тридцать… Зять любит взять… известно, знает, шельма, свой интерес и ухом своим свиным не ведет… Взял, а платить не надоть… Наш так и заплатил все тридцать. (Вздыхает.) Глупый человек за глупость и муки терпит. Жена с аблакатом детей прижила, а зять около Полтавы именье купил, наш же, как дурак, по кабакам ходит да нашему брату мужику жалится: «Потерял я, братцы, веру! Не в кого мне теперь, это самое, верить!» Малодушество! У всякого человека свое горе бывает, змеей за сердце сосет, так и пить, значит? Взять, к примеру, хоть нашего старшину. Жена к себе учителя среди бела дня водит, мужнины деньги на хмель изводит, а старшина ходит себе да усмешки на лице делает… Поосунулся только малость…

Тихон (вздыхает). Кому какую бог силу дал…

Кузьма. Сила разная бывает, это правильно… Ну? Сколько тебе? (Расплачивается.) Забирай кровные! Прощай, ребята! Спокойной вам ночи, приятного сна! Бегу, пора… Акушерку к барыне из больницы везу… Чай, заждалась сердешная, размокла… (Убегает.)

Тихон (после паузы). Эй, ты! Как вас? Несчастный человек, иди выпей! (Наливает.)

Борцов (подходит нерешительно к прилавку и пьет). Значит, теперь я тебе за два стакана должен.

Тихон. Какой уж тут долг? Пей – вот и все! Заливай горе бедой!

Федя. Выпей, барин, и мое! Эх! (Бросает пятак на прилавок.) Пить – помирать и не пить – помирать!