Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

Небытие в смысле равновесия без энергий - единственное небытие, которое физика может даже помыслить, - является единственной действительно странной и невозможной вероятностью в этом контексте. Все во Вселенной, включая ее кажущуюся огромной пустоту, кипит от постоянной, интенсивной, виртуальной активности. Ее воображаемое небытие, как и ее (когда-то в будущем ожидаемое) прекращение, - не что иное, как антропоцентрические фантазии, метафорическое происхождение которых - в навязчивых мыслях человечества о собственной смертности и непостоянстве. Однако эта человеческая смертность на самом деле не имеет никакого отношения к миру физики.

Воля к существованию - не только побочный продукт стремления человека выжить, но и, как ни странно, смысл существования самой Вселенной по отношению к самой себе. Так же как и человечество, Вселенная является продуктом дарвиновской эволюции, где непрерывное и расширяющееся существование постоянно достается тому явлению, которое оказывается лучше всего приспособленным к текущей ситуации, в то время как конкурирующие явления исчезают. Это означает, что синтетическая метафизика эпохи Интернета нацелена на выживание, а не на бессмертие. Синтетизм подразумевает поклонение этой интенсивности и индетерминистскому существованию, а не поклонение смерти и детерминистской иллюзии. Платоновский культ смерти, начиная с древних греков и заканчивая христианством и фиксированным, атомистическим мировоззрением Ньютона и Эйнштейна, теряет всякую убедительность.

Тоталистическое мышление не может отразить атаки мобилистской альтернативы, ее постоянно сомневающейся тени, где ограниченное во времени и открытое мировоззрение Лейбница побеждает вневременное и закрытое мировоззрение Канта. Прагматизм торжествует над идеализмом. Закон теряет свою подавляющую, метафорическую силу. Законы создаются людьми для того, чтобы контролировать хаотичные общества, чтобы навязать власть сверху и извлечь выгоду из социального мазохизма за счет творческой свободы. Но в природе никогда не существовало никаких заранее установленных законов. Закономерности, которые наука находит в природе, - это не что иное, как сходство в рамках заранее оговоренных условий между различными процессами. Но нет никаких предначертанных законов, которым природа должна подчиняться подобно тому, как рабы должны подчиняться своим хозяевам. За пределами нашей условной и открытой вселенной нет ничего вневременного и предопределенного. Закон обладал магической властью над мировоззрением людей с тех пор, как он возник в теологии, функционировавшей на заре цивилизаций, но теперь он предстает как пустой миф.

За сексуальной революцией при капитализме последовало химическое освобождение при информационизме (см. "Глобальная империя"). Развитие пост-атеистической религиозности, построенной на потребности в новой метафизике, подстегиваемое глобальными совместными, синкретическими и религиозно-социальными практиками, и не в последнюю очередь взрывоопасным изобилием энтеогенных веществ, заложило основу для разрешения конфликта между теизмом и атеизмом, который в гегелевской диалектике перерос в синтетизм как метафизику эпохи интернета. Это произошло в то же время, когда сексуальная революция была отвергнута, когда ее неизбежная оборотная сторона, гиперсексуализация индивида, была разоблачена как основной двигатель капиталистического общества потребления; сексуальная революция оказалась смирительной рубашкой суперэго, а химическое освобождение предложило возможный выход.

Это не значит, что мы лишаемся свободной сексуальности в результате некоего ренессанса аскетизма и воздержания. Мы просто получаем доступ к священным инструментам, которые позволяют нам начать укрощать ее и овладевать ею в своих долгосрочных интересах. Таким образом, косвенное желание может окончательно взять верх над прямым инстинктивным влечением. То, что Славой Зизек называет моральным императивом позднего капитализма, - веление суперэго наслаждаться - превращается в свою противоположность: императив аттенционизма - противостоять метажеланию на его собственных условиях. Вся движущая сила синтетизма - это предложение своего рода убежища и защиты от капиталистического и потребительского стресса, утопическое видение нового и радикально иного способа мышления и продолжения существования.

Нетократический индивидуум использует огромное предложение новых химических веществ, чтобы постоянно менять свои многочисленные личности. Это происходит отчасти как позднекапиталистическая стратегия адаптации к требованиям и ожиданиям окружающей среды, а отчасти как подрывная нетократическая и революционная тактика, направленная на свержение ограниченного статус-кво капитализма. Когда химикаты приводят в движение классические, генетические константы интеллекта, пола и сексуальной ориентации, фундамент застоявшегося мифа о трезвом индивидууме (см. "Машины тела") разрушается и, следовательно, переходит в финальную гиперфазу как растущее явление консумтарианского андеркласса (см. "Нетократы"). Поэтому консумтарианец до самого конца стремится постоянно улучшать себя, вызывать якобы подлинное и глубинное Я-существо, сопровождаемое требованиями таблоидной культуры к потреблению, порождающими разочарование в себе. Выбор профессии, занятия в спортзале, модные диеты, поиск партнера - все это вопиющие примеры вульгарного гипериндивидуализма. С другой стороны, нетократ уже давно перестал верить в целостную личность и вместо этого культивирует сотни различных личностей в своем новом идеальном индивидууме (см. "Машины тела"), часто вызываемых и ускоряемых тщательно разработанными химическими коктейлями.

В XX веке модернистская социальная структура была подвергнута агрессивному сомнению, сначала Франкфуртской школой, а затем постструктурализмом, и рухнула под внешним и внутренним давлением. Философский ренессанс был начат такими мыслителями, как Жиль Делез, Мишель Фуко, Жак Деррида, Мануэль де Ланда, Томас Метцингер и Карен Барад, с "Смерти человека" в качестве отправной точки - что можно сравнить с тем, как философы XVIII века начали проект "Смерть Бога" - и с этим развитием начался фундаментальный сдвиг от антропоцентрического к универсальноцентрическому мировоззрению, который реализуется наследниками постструктуралистов в III тысячелетии при эмпирической поддержке со стороны экспериментальной метафизики.

Синтетическая миссия получает свое эсхатологическое топливо от приближающегося экологического апокалипсиса, который сам по себе является неизбежным следствием мира, лишенного веры в актуальную божественность. Избежать экологического апокалипсиса можно только с помощью нового синтетического метанарратива, построенного на утопическом убеждении, что единственное возможное спасение человечества - в сотворении Синтеоса. Сохранить человеческую жизнь на планете невозможно никакими политическими мерами. Ибо политика подчинена капиталистическому стремлению к смерти - нет никаких шансов стать ведущим политиком, не попав предварительно в зависимость от статистико-корпоративистской структуры власти, которая делает все возможное, чтобы безжалостно грабить ресурсы, пока планета не станет непригодной для жизни и безжизненной. Планета может быть спасена для продолжения человеческой жизни только с помощью новой религии, метафизики, движимой утопией, касающейся физически функционального будущего для наших детей и их детей.

Французский философ Ален Бадью разделяет метафизику на четыре дисциплины, из которых человек вырабатывает смысл своего существования. Эти четыре вида деятельности - политика, любовь, наука и искусство. Метафизика связывает эти четыре дисциплины в целостную концепцию мира. С точки зрения синтеза, религия возникает как метафизика на практике и, следовательно, отражается в господствующих идеалах четырех видов деятельности. Религия, таким образом, является исполнением метафизической истины парадигмы, а синтеология строится в тесном взаимодействии с религиозной практикой как теоретическое основание для других типов производства идеологии. По мнению Бадью, симптоматичным для нашего истощенного смыслом, гипериндивидуалистического существования является то, что именно вневременные идеалы, которые должны представлять четыре дисциплины, были отодвинуты на задний план коллективным стремлением к