Карма - Лорен Биел

упасть в обморок. Мои бедра дрожат, и я чуть не ломаю маску пополам, крича про себя.

Когда я заканчиваю, я слезаю с него и закрываю рот рукой. Тяжесть вины давит на меня так, что я не могу дышать. Несмотря на то, что я не целовала его и вообще ничего не делала, а просто воспользовалась тем, что было подо мной, я почти уверена, что только что изменила Сэму.

Маска Нокса смотрит на меня, в то время как он прислоняется головой к стене. Никто не должен знать, что я кончила на его член. Я не могу даже…

Он открывает глаза и смотрит на меня.

О, Боже. Он что-то помнит? Знает ли он, что я только что с ним сделала?

Если он знает, я не смогу оставить его в живых.

— Где я? — шепчу я, и девушка с облегчением вздыхает.

Я не подал виду, что чувствовал, что она со мной делала, потому что всё это время был в сознании. Она тупая, если думает, что я выпью хоть что-нибудь из того, что она оставляет мне. Бо̀льшая часть того, что было в этой чашке, впиталась в пол.

Но ее прикосновения к моему члену? О, Боже. Затем она забралась сверху и скакала на мне так, как ни одна другая раньше. Мне пришлось прикинуться идиотом. Судя по тому, как она зажимала рот рукой, я не думаю, что она намеревалась кончить, «используя меня». Я не знаю наверняка. Но мне это охренеть как понравилось, и я до боли хочу, чтобы ее теплая, скользкая, прикрытая трусиками киска терлась о мою обнаженную кожу.

Затем она берет чертов молоток, и мой член скукоживается. Вместо того, чтобы расслабиться после оргазма, кажется, она еще больше злится.

— Доброе утро, — говорит она, постукивая молотком по ладони.

Я смотрю на утренний свет, льющийся через окно спальни. Тусклая синева смотрит на меня вместо той черноты, которую я ожидал. Мои глаза ищут часы, и когда я их нахожу, я дергаю цепи. Уже больше шести утра. Она понятия не имеет, на что она меня обрекает, если не пустит на вечеринку.

— Мне нужно уходить, — говорю я, поднимая на нее глаза. Я понимаю, что снова в маске, и тянусь, чтобы снять ее.

— Оставь.

— Зачем?

— Скажи мне, кто они, — требует она.

Она что, собирается ударить меня молотком, если я ничего не скажу? После того, как кончила на мне? Это еще больший пиздец.

— Я… не могу, — говорю я.

Она не понимает. Я буквально, блядь, не могу.

Она опускается на колени и, прежде чем я успеваю среагировать, приставляет гвоздь к моей мошонке и бьет по нему головкой молотка. Она буквально только что сыграла в «прикрепи хвост ослу» с моей мошонкой. Я вскрикиваю, когда ослепляющая боль проносится от моих яичек к члену, а затем всё остальное тело наполняется острым жаром. Я никогда не испытывал такой агонии.

Я инстинктивно пытаюсь поднять ноги, но не могу. Любое движение пронзает еще одной волной боли. Я с силой подтягиваю ноги, благодарный, что она не ударила молотком и по яйцам. По крайней мере пока.

Но затем она приближается ко мне с другим гвоздем, и чувство благодарности испаряется.

— Я подумала, ты не будешь против еще одного пирсинга, — говорит она, проводя пальцем по одной из металлических штанг в моем члене.

— Я не ожидал, что это свидание пройдет именно так, — говорю я. С каждым произнесенным с болью словом, у меня во рту собирается слюна.

— Так ты не спал?

— Конечно, я не спал, ты, садистская сука! Кто сначала кончает, а в следующую минуту переходит к такому насилию?

— Карма, я думаю.

— Карма — это тупая пизда, — говорю я.

Наверное, я это заслужил. В моих руках были ножи и пистолеты, из-за которых умирали люди. Я голыми руками забирал жизни. Я предал все жизненные принципы, какие только можно, чтобы оказаться здесь, с ее соками на моем члене и металлическими гвоздями в мошонке. Я, наверное, заслужил удар прямо в свой член, но давайте не будем подкидывать ей новые идеи.

Кожа моих яиц напрягается, когда я пытаюсь перенести вес тела на другое бедро.

— Ты уже собираешься мне рассказать? Или мне нужно проткнуть твои руки гвоздями, как вы сделали с моим отцом?

— Так вот о чем речь? Вендетта длиной в десятилетие?

— Потеря родителя таким травмирующим способом позволяет легко держать обиду так долго, — огрызается она.

— Я не причинил вреда ни тебе, ни твоему отцу, — напоминаю я ей.

— Ты — всё, что связывает меня с теми, кто это сделал.

— И ты думаешь, что прибивание моих яиц к полу каким-то образом компенсирует смерть твоего отца?

Она поджимает губы.

— Я не знаю, как еще заставить тебя говорить.

— Ты думала о том, чтобы быть, мать твою, милой?

Она смеется.

— Я не думаю, что это сработает с кем-то вроде тебя.

— Ты права. Но потрись о мой член еще немного, и я, возможно, расскажу тебе все секреты.

— Этого больше не повторится, — говорит она, «сверкая» глазами.

Это произойдет еще раз триста в моей голове, скажу я вам. Хоть она и сумасшедшая, девчонка умеет двигать бедрами, и я готов пожертвовать всем ради шанса оказаться внутри нее. Держу пари, что, даже будучи приколоченным к этому блядскому полу, я всё равно смогу возбудится, если она попросит меня об этом.

Я что, пресмыкаясь перед женщиной, у которой есть молоток и достаточно яиц, чтобы пригвоздить мои к полу? Безусловно.

В дверях появляется ее парень, и с его губ срывается мрачный смешок. В этот момент я весь в поту от боли, и, если кто-то и может меня понять, так это он.

— Детка, неужели это ты, — говорит он.

Он вырывает молоток из ее руки, другой стороной подцепляет шляпки гвоздей и вытаскивает их. Не знаю, от чего боль сильнее, когда меня пригвоздили или вытаскивали гвозди, но моя душа почти покидает тело, когда он их убирает. Они падают на пол рядом со мной, лениво перекатываясь, залитые моей кровью. Он ухмыляется мне.

— Я не знаю, стоит ли мне бояться, — говорит он.

Судя по синяку на ее лице и старому синяку на плече, вероятно, так и должно быть. Мужчина, поднявший руку на женщину, заслуживает намного больше, чем гвозди, вбитые ему в яйца.

— Я бы боялся, — говорю я, и его лицо искажается в гримасе.

Когда он снимает с меня маску, кажется, что он