Другое счастье - Марк Леви

– Нет, погибла в автокатастрофе. Но она была ипохондриком, вечно что-то у себя находила и ходила с кислым видом. На ее гуру и на гомеопатию ушло столько денег, что на них я могла бы отучиться в Гарварде! А еще я по уши влюбилась в своего учителя английского, мистера Ричарда – самого терпеливого человека из всех, кого я знала. Мне было десять лет, ему сорок; я сознавала, что между нами непреодолимая преграда, и поклялась себе, что выйду замуж за такого, как он.

– Фрэнк – преподаватель?

– Адвокат.

– Вот оно что… – пробормотала Агата.

– Мандела и Ганди тоже были адвокатами.

– Я никого не собираюсь осуждать. К тому же я знавала одного грандиозного адвоката…

– При каких обстоятельствах? – спросила Милли.

– Ты еще с ним познакомишься, – ответила Агата скороговоркой. – Ну вот, не помню, на чем остановилась…

– На вашей жизни посреди неведомого океана. Что заставило вас вернуться?

– Друзья, которых нам предстоит встретить.

Агата опустила щиток от солнца и стала разглядывать себя в зеркальце.

– Я тут позволила себе прочесть тебе нотацию, но то же самое могла бы адресовать самой себе. Знаешь, где нам хорошо бы сделать следующую остановку? У аптеки. Я не прочь приобрести кое-какую косметику. Сто лет ею не пользовалась, разве что позавчера, но это были просто румяна.

– Мы скоро доедем до кого-то из ваших друзей, и вы хотите подкраситься?

– Нет, до друзей еще далеко. Разве нам хочется быть красивыми только для кого-то?

– Если на вашем острове не было косметики, то это местечко как раз для меня. Я ей никогда не пользуюсь.

– И напрасно.

– Фрэнк меня любит такой, какая я есть.

– Подожди, через несколько лет поймешь, как…

Агата прервалась на середине фразы, разинув рот и вытаращив глаза на широкий придорожный щит, оповещавший о близости «Национального рождественского центра» – большого антикварного магазина, торгующего предметами, связанными с Рождеством.

– Вы увидели Богородицу? – спросила Милли.

– Хочу там побывать, – ответила Агата дрожащим голосом.

– Сейчас только март, до Рождества еще целых девять месяцев!

– Это до следующего. А как насчет тридцати прошедших?

Выражение лица Агаты изменилось до неузнаваемости. Милли показалось, что рядом с ней на пассажирском сиденье вдруг очутилась маленькая девочка, которой Агата когда-то была. Ее черты разгладились. Милли глазам своим не поверила.

Она без лишних слов поняла, о чем говорит Агата. По каким-то пока что неведомым ей причинам эта женщина долго жила без всего того, что наполняет обычную человеческую жизнь.

У Милли в жизни тоже случались пропущенные рождественские праздники. Не то чтобы ее матери было не до них, просто они часто сидели совершенно без гроша, а при таких обстоятельствах лучше было притвориться, что этот вечер ничем не отличается от других вечеров. «На будущий год мы устроим настоящий праздник, и я подарю тебе подарок», – говорила мать в таких случаях.

Милли переводила взгляд с дороги на Агату, с Агаты на дорогу. Ей вспоминалось лицо матери, такой способной, такой славной.

За рождественской трапезой, когда за столом не было родственников, а в углу – подарков в яркой упаковке, Милли обнимала мать и клялась, что она вполне довольна, что у нее именно такая мама. Та отвечала, что дочь – это и есть весь ее мир и что зимы им нипочем, пока они вместе. На самом деле Милли недоставало одного-единственного подарка – отцовской любви.

Она включила поворотник и свернула на дорогу, ведшую к этому месту, где обитало неотпразднованное Рождество. Агата, судя по всему, была счастлива.

Оставив машину на стоянке, они вошли в странный магазин, устроенный на бывшем зерновом складе.

Вдоль центрального прохода, огороженного обмотанными гирляндами заборчиками, тянулись столики, шкафчики и полки, загроможденные старыми игрушками. Здесь были шары всех размеров и цветов, ватные снеговики, потертые Санта-Клаусы, деревянные солдатики в красных мундирах и черных киверах, старые барабаны и дудки, несчетные куклы. Милли задержалась перед макетом ярмарки. Среди прочего на ней работали миниатюрные «американские горки»: тележка взбиралась на самый верх, мчалась вниз по склону, закладывала вираж и останавливалась перед будочкой, где ждала очередь из оловянных фигурок. Под рельсом находился крючок с пружиной, который цеплял тележку и с лязгом посылал ее обратно, наверх.

Оставив Милли любоваться этим автоматом, Агата отправилась к металлическому автомобильчику 1950-х годов. Весь помятый, с облезшей в нескольких местах краской, он выглядел непритязательно, но, казалось, улыбался любому, кто обращал на него внимание.

Агата понесла автомобильчик в направлении кассы и по пути опустила его себе в карман. Остановившись перед каруселью, она завела ее ключиком и залюбовалась кружением деревянных лошадок.

– Помню, в детстве у меня была такая игрушка. Невероятно! – восхищенно воскликнула она подошедшей Милли. У той в руках была коробка. – Что ты купила?

– Чудесный макет. Кабинет Диккенса.

– У тебя в детстве было много игрушек? – спросила Агата, по-прежнему завороженно глядя на карусель.

– Я была единственной дочкой, – ответила Милли. – Кого матери было баловать, кроме меня?

– Ты купила этот подарок самой себе?

– Нет, это для Джо. Вечно я не знаю, что ему подарить на Рождество! Он будет в восторге. Выходит, мы не зря сюда завернули.

– А я-то в каком восторге! – воскликнула Агата. – Я могла бы провести здесь много часов. Но нельзя, надо ехать дальше.

Они вышли из магазина и зашагали к машине. Милли положила свою коробку в багажник и села за руль. Агата захлопнула дверцу и опустила стекло.

– Кто такой Джо? – спросила она, как только они тронулись.

– Мой лучший друг.

6

Том гнал на предельной скорости. Час назад, нарушив правило вежливости, которое он сам для себя изобрел, он все-таки воспользовался радио. У него была надежда, что какой-нибудь патруль заметил где-нибудь неподалеку красный «олдсмобиль» 1950 года выпуска. Ему повезло: один полицейский, любитель старинных машин, обратил внимание на такую машину на дороге № 30, вблизи Йорка.

Теперь он надеялся, что ему снова повезет и что Агата все еще едет в этой машине.

Когда дорога привела его в лес, Том испытал острое желание повернуть на север и, наплевав на свое обещание не пересекать границу штата, вернуться домой. Наступило его любимое время дня. В этот час он усаживался в своем дворике и любовался равниной и близкими горами, тонущими в безмолвии.

«Трус! – мысленно одернул он себя. – Куда подевалась твоя смелость? Придется ей тебя выслушать, даже если она не захочет тебя простить. Найди силы, чтобы, по крайней мере, посмотреть ей в глаза! Ты ведь для этого носишься по дорогам, разве нет?»

Звонок инспектора полиции вернул его к реальности. После зарядки батарей электромобиль дал пищу для размышлений. Последние координаты, введенные в бортовой навигатор, совпадали с координатами места, где разрядился аккумулятор.

Том крепко задумался. Зачем Агате понадобилась эта станция обслуживания? Он уже не исключал, что она приехала туда специально, чтобы покрасоваться в объективе камеры наблюдения. Прочь дурацкие мысли, способные завести только в тупик!

В Йорке он собирался пообщаться с продавцами магазинов и с местными полицейскими: кто-то наверняка обратил внимание на приметный автомобиль. Посмотрев на часы, он прикинул, что будет на месте через час.

– Эту ночь я хотела бы провести в нормальной кровати, и одна, – заявила Милли.

– А вот я с удовольствием приняла бы ванну и улеглась не одна, а с хорошей компанией! Надо было пофлиртовать с кассиром в рождественском магазине: не бог весть что, но на худой конец и такой сгодился бы.

– Вы серьезно?!

– А что, не похоже? – усмехнулась Агата.

Судя по дорожному указателю, до Геттисберга оставалось двадцать пять миль.

– Я так ничего и не поняла в вашей истории. Неясно, по какой причине вы уехали, по какой вернулись. Не из-за друзей же вы забрались в такую даль! И потом, что за загадки? Где он, этот ваш остров? Вам пришлось от чего-то спасаться?

– Не от чего-то, а от кого-то. Когда тебе двадцать лет, любовь иногда толкает на абсурдные поступки.

– Сначала в двадцать, а потом в пятьдесят?

Агата от души рассмеялась.

– Надеюсь, что да. Но я вернулась всего два дня назад, дай сначала отдышаться.

– В кого вы тогда так влюбились?

– В мужчину редкостной красоты. Нет, это неправильно. Лучше сказать, что он был исключительно породистый, каждое его движение было полно изящества, он был воплощением мужского начала и полной противоположностью мачизма. Мачо сомневаются в том, что они настоящие мужчины, поэтому и тянутся ко всяким железкам. А этот по природе был такой мужественный, что ему не было нужды играть чужую роль.