Рони, дочь разбойника - Астрид Линдгрен

– Мы с тобой хотели прокатиться верхом, но, похоже, на этих далеко не ускачешь, – сказала Рони.

Бирк кивнул.

– Надо дать им понять, что мы им ничего плохого не сделаем.

– Да я уж давала им понять, – сказала Рони, – и чуть без пальцев не осталась. Я ему горбушку протянула, а он как цапнет. Представляешь? Вот бы Маттис огорчился, если бы лошадь откусила мне три пальца!

Бирк побледнел.

– Этот хитрюга в самом деле пытался тебя цапнуть, когда ты ему давала хлеб?

– Спроси его, – хмуро ответила Рони.

Она с огорчением посмотрела на жеребца, который бесновался пуще прежнего.

– Хитрюга – хорошее имя для коня, – сказала она. – Так я его и назову.

Бирк рассмеялся:

– А теперь придумай имя для моего коня.

– Твой такой же бешеный, – сказала Рони. – Назови его Дикарь.

– Слышите, кони? – крикнул Бирк. – Теперь мы вам дали имена, тебя зовут Хитрюга, а тебя – Дикарь. Это значит, что отныне вы наши, хотите вы этого или нет.

Хитрюга и Дикарь этого не хотели, сомнений тут быть не могло. Они по-прежнему рвались и грызли ремни, и пена по-прежнему разлеталась во все стороны, но они не унимались, вскидывались на дыбы, били копытами, а их дикое ржание пугало зверей в лесу.

Жеребцы выбились из сил, лишь когда день стал клониться к закату. Они стояли, понурив головы, у дерева, лишь изредка оглашая лес печальным, негромким ржанием.

– Они хотят пить, – сказал Бирк. – Напоить их надо, вот что.

Ребята отвязали присмиревших коней, повели к озеру, там сняли с них ремешки и дали им вдоволь напиться. Кони пили долго. А потом, совсем успокоившись, стояли не двигаясь и глядели на Бирка и Рони покорными глазами.

– Мы их все-таки усмирили, – с гордостью сказал Бирк.

Рони потрепала своего коня по шее, заглянула ему в глаза и попыталась объяснить, что его ждет:

– Слушай, Хитрюга, раз я сказала, что поскачу на тебе, значит, так и будет, понял?

Она крепко ухватила Хитрюгу за гриву и вскочила ему на спину.

– А теперь пошел, Хитрюга, – скомандовала она и в тот же миг полетела через его голову прямо в озеро.

Когда она вынырнула, то увидела, что Хитрюга и Дикарь галопом мчались к лесной чаще и вскоре скрылись из глаз.

Бирк протянул Рони руку и помог ей выбраться на берег. Он это проделал молча, не глядя на нее. Так же молча вышла Рони из воды. Она отряхнулась – брызги обдали все вокруг – и громко рассмеялась.

– Все ясно, – сказала она. – Сегодня мне больше верхом не ездить.

И Бирк рассмеялся:

– Мне тоже!

Наступил вечер. Солнце зашло, сгустились сумерки, те особые весенние сумерки, которые даже под деревьями оставляют отблески дневного света и никогда не превращаются в глухую темную ночь. В лесу стало тихо. Дрозд больше не свистел, кукушка не куковала. Все лисята и зайцы забрались в норки, белки – в дупла деревьев, гадюка уползла под свой камень. Теперь ничего не было слышно, кроме мрачного уханья филина, но и филин тоже скоро умолк.

Казалось, весь лес уснул. Но лес тут же стал медленно пробуждаться, начал жить своей сумеречной жизнью. Все ночные обитатели леса зашевелились. Что-то зашуршало, задвигалось, зашипело и захлюпало во мху. Лохматые тюхи прокрадывались между стволами деревьев, черные тролли выглядывали из-за камней, серые гномы выскакивали из своих тайных подземелий и громко фыркали, чтобы напугать всех, кто попадется им на пути. А с высоких гор слетали злобные друды, самые страшные и мстительные из всех существ, населяющих сумеречный лес. Они казались чернее сажи на светлом фоне весеннего неба. Рони увидела их, и они ей решительно не понравились.

– Знаешь, – прошептала Рони, – здесь всякой нечисти куда больше, чем нужно. Я хочу домой, ведь я промокла до нитки, да еще вся в синяках.

– Ну и пусть, что до нитки и в синяках, – ответил ей Бирк. – Зато целый день ты была в самой сердцевине весны.

Рони задержалась в лесу слишком долго. Расставшись с Бирком, она стала думать, что сказать Маттису, как объяснить ему, что ей необходимо было провести весь день до позднего вечера в лесу – ведь она вдруг оказалась в самой сердцевине весны.

Но ни Маттис, ни Ловиса не обратили на нее никакого внимания, когда она вошла в зал. Там все были заняты другим.

На расстеленной на полу шкуре перед пылающим очагом неподвижно лежал смертельно бледный Стуркас с закрытыми глазами. Рядом с ним на коленях стояла Ловиса и перевязывала ему рану на шее. А остальные разбойники толпились вокруг и удрученно глядели на них. Только Маттис метался из угла в угол, словно разъяренный медведь. Он гневно рычал и изрыгал проклятия.

– А, эти мерзавцы из шайки Борки!… Эти вонючие разбойники!… Эти грязные бандиты! Ну, подождите, я доберусь до вас!… Я вас так отделаю, что ни рукой, ни ногой не пошевелите!… Со мной шутки плохи, негодяи!

Слов он больше не нашел, поэтому издал дикий рев и замолк, лишь когда Ловиса строгим взглядом указала ему на раненого Стуркаса. Маттис догадался, что бедняге трудно переносить шум, и взял себя в руки.

Рони понимала, что к Маттису сейчас приставать не надо, она подсела к Лысому Перу и спросила его, что случилось.

– Таких, как Борка, надо вешать, – сказал Лысый Пер и тут же объяснил почему.

Маттис и его отчаянные молодцы с утра залегли на разбойничьей тропе, рассказал Лысый Пер. А там как раз проезжали разные путники, и среди них – купцы с большими тюками бакалейных товаров и мехов. Да и денег у них было полным-полно. Они оказались беспомощными, как дети, защищаться не умели, и, конечно, у них забрали все, что они везли.

– Неужели они даже не разозлились? – печально спросила Рони.

– Еще как! Орали, как полоумные, ругались, себя не помня от гнева. А потом вскочили на коней и ускакали. Наверно, чтобы пожаловаться фогту. Так я думаю.

И Лысый Пер захихикал. Но Рони не нашла в его словах ничего смешного.

– И представь себе, – продолжал свой рассказ Лысый Пер, – когда мы уже навьючили все захваченные товары на наших лошадей, откуда ни возьмись, появляется этот чертов Борка и требует себе часть нашей добычи. Дело дошло до того, что эти бандиты стали в нас стрелять. И Стуркасу стрела угодила прямо в шею. Ну, и мы, понятно, тоже начали отстреливаться и ранили двоих или троих. Маттис как раз подошел к ним и услышал, что говорил Лысый Пер.

– Погодите, это только начало! – сказал он и заскрипел зубами. – Всех перебью! Р-разом! До сих пор я вел себя мирно. А теперь Борке и всем его разбойникам крышка.

Рони разозлилась не на шутку.

– А что, если будет крышка всем разбойникам Маттиса. – спросила она. – Об этом ты не подумал?

– И не буду думать! – оборвал ее Маттис. – Потому что этого не может быть никогда.

– Кто знает, – сказала Рони и подошла к Стуркасу.

Она села возле него и положила ладонь ему на лоб. Да, он пылал. Стуркас открыл глаза, увидел Рони и улыбнулся.

– Меня так легко не выбить из седла, – с трудом произнес он.

Рони взяла его руку в свои.

– Да, Стуркас, тебя так легко не выбьешь из седла.

Она долго сидела рядом с Стуркасом, не выпуская его руки. Слез в ее глазах не было, хоть ей и хотелось плакать.

9

Три дня Стуркас метался в жару, так и не приходя в сознание. Он очень тяжко болел. Но Ловиса умела лечить. Она отпаивала его настоями разных трав, делала компрессы, ухаживала за ним, как мать родная, и, ко всеобщему удивлению, уже на четвертый день Стуркас встал, правда, ноги у него еще подкашивались, но вообще-то чувствовал он себя вполне бодро. Стрела попала Стуркасу в шею, в самую жилу, и, заживая, жила эта стянулась, отчего голова Стуркаса склонилась набок. И это придавало ему весьма настороженный вид, хотя на самом деле он остался таким же, как всегда, веселым и беззаботным. Все разбойники радовались, что он выжил. Правда, иногда они дразнили его «фик-фок на один бок», но, конечно, в шутку, и Стуркас на них не сердился.

А вот кто сердился, так это Рони. Война между Маттисом и Боркой сделала ее жизнь очень тяжелой. Прежде она думала, что их вражда как-нибудь пройдет сама собой. Но вместо этого она вспыхнула теперь с новой силой и стала просто опасной. Каждое утро, когда Маттис со своим отрядом выезжал из Волчьей Пасти, Рони не знала, сколько разбойников вернется домой живыми и здоровыми. Успокаивалась она только вечером, когда все собирались за длинным столом, но наутро ее снова охватывала тревога, и она как-то спросила отца:

– Почему ты и Борка враги не на жизнь, а на смерть?

– Спроси об этом Борку, – ответил Маттис. – Первую стрелу пустил он, спроси Стуркаса.

В конце концов и Ловиса высказала свое мнение:

– Эх, Маттис, Маттис, а ребенок-то поумней тебя будет. Чувствую, кончится все это кровавой баней и горем. И какой в этом прок?

Маттис, как всегда, разозлился, когда понял, что не только Рони, но и Ловиса против него.

– Что? Какой в этом прок? Какой прок?! – кричал он. – Да тот прок, что Борки не будет больше в нашем замке! Поняли, глупые вы гусыни!