Карпинский - Яков Кумок

Они действительно очень разные, западный и восточный склоны одного хребта. Даже реки текут здесь по-разному. Те, что стекают с запада, бегут по продольным долинам, параллельно хребту, особенно в верхнем своем течении, те, что с востока, берут широтное направление. На западном склоне озера редки, а на восточном «встречаются тысячами, в таком изобилии, какое вообще наблюдается довольно редко». Отроги западного склона сложены осадочными породами или метаморфическими сланцами, на востоке же, наоборот, осадочных пород мало, все больше изверженных. Своеобразны третичные осадки, распространенные по восточной стороне, на западе их вовсе нет, зато здесь в изобилии находят пермские и триасовые, которых нет на востоке. И так далее. В связи с этим и минеральные скопления очень разнятся: на востоке месторождения магнитного железняка, коренное золото и медь, хромистый железняк — залежи штокообразные и жильные; на западе месторождения пластовые — каменный уголь, медистые песчаники, красные и бурые железняки.

Карпинский принимается за составление сводной геологической карты Восточного Урала и, реконструируя геологическое прошлое, берется за объяснение разительного несоответствия между востоком и западом. (Вопрос этот не получил полного объяснения по сей день.) Попутно Карпинский проводит весьма цепные наблюдения. Со времен Гумбольдта считалось, что гора Юрма (на Среднем Урале) — некий горный узел, от него Урал расходится на три ветви. Каршгаский исправляет ошибку, показывает, что никакого «узла» не существует. Далее он находит прежде неизвестные верхнедевонские отложения (на Южном Урале), возраст доказывает безукоризненным анализом палеонтологических; остатков. Выясняет соотношения найденных им пород с соседствующими отложениями. Составляет полный разрез каменноугольных отложений.

...Шли годы, по весне Александра Павловна упаковывала дорожные сумки. Поезда до Москвы стали ходить на три часа быстрее; от Екатеринбурга до Перми проложили железную дорогу. В Екатеринбурге по-прежнему жили мать Александра Петровича и его сестра, рано овдовевшая. Александр Петрович ежегодно гостил у них. У него теперь было четверо детей: дочери Евгения, Марина, Александра и сын Коля, мальчик одаренный и необычно раннего развития. Но прожил он недолго. Внезапно заболел и умер. Рассказывали, что Александр Петрович поседел, пока — извещенный телеграммой — добирался из экспедиции домой. Не годами седеют, а горем...

Прежде чем самому отправиться по весне, надо было отвезти семью на дачу — ее снимали тогда в Лахте, да наказать, куда в каком месяце слать письма. Он берег их в походе, потом терялись. Его письма тоже не берегли — наверное, потому, что он сам ими не дорожил; зачем? Научных рукописей, переписанных его женой, сохранилось больше, чем ее писем. Но там, вдалеке, он ждал их с нетерпением, беспокойством. От нее, от детей...

«Милый дорогой папа, — старательно выводила дочурка, — скоро две недели, как ты уехал, а мне кажется, что я целый год тебя не видела. Сегодня мы купались, погода хорошая, а то с девятого числа была такая погода, что Таня, Коля и Маня были в саду в шубах.

Без тебя мы ни разу не ходили к замку. В Троицу у нас был Пузя. Мы с мамой ходили на берег купаться, поймали 13 колюшек и одну корюшку живую, а Коля ее выпустил.

Другое письмо я напишу по-французски.

Любящая тебя Женни Карпинская».

У Женни большие способности к языкам; она пишет папе по-французски, вставляя английские фразы.

Отец отвечал ей по-русски рисованными крупными буквами, чтобы она по его письму могла учить читать младших сестер.

«Скоро я поеду домой. В Екатеринбург поеду в коляске. Там куплю своим деткам игрушки и шишки. Потом в вагоне в Пермь. Оттуда на пароходе в Нижний, а после в Москву и Петербург по железной дороге».

Глава 8

Слава молодая

4 апреля 1877 года из Вены на имя директора Горного института пришла телеграмма на немецком языке; Кокшаров бегло на нее взглянул и откинулся на спинку кресла. Сообщалось, что Барбот де Марни скоропостижно скончался в номере венской гостиницы. Неделю назад по предписанию врачей он выехал в Ниццу. В Вене его встречали коллеги; со многими был знаком и переписывался долгие годы; в ночь с 3 на 4 апреля они засиделись в его номере, обсуждая геологические новости...

Через несколько дней привезли цинковый гроб; все удивлялись его небольшим размерам. При жизни малорослость Николая Павловича скрашивалась подвижностью, напористостью; вдруг сослуживцы с болью и даже недоумением осознали, что он был вовсе не стар. Всего сорок шесть лет. А успел объездить Урал и Калмыцкую степь, о которой составил первый геологический очерк, Галицию, Подолию, северные губернии. Удостоен премий и медалей от научных обществ. Имел звание почетного доктора Санкт-Петербургского университета. При жизни разное говорили: ходили слухи, что брал подряды от частных фирм (что для государственного служащего считалось некорректным). Но сейчас все это забылось. Поминали добром; сожалели, что оборвались его начинания; он готовил к печати сразу три, как он сам считал, главнейшие свои сочинения: об Олонецком крае, об Арало-Каспийской низменности и о геологическом строении Европейской России. Не успел...

Отпевали в институтской церкви, а хоронили на Смоленском кладбище, где Горному принадлежал большой участок.

Смолоду Николай Павлович приохотился собирать книги; теперь вдова дарила богатую библиотеку кафедре, которой он заведовал; Карпинскому поручили, прежде чем перевозить, привести в порядок. Ему же поручили написать некролог и огласить на заседании Минералогического общества. Мог ли он тогда знать, что это первый из некрологов, которые придется ему за свою жизнь составить (более трехсот!) и о каждом из покойных своих учителей, сверстников, коллег, учеников и учеников своих учеников он скажет верное слово и найдет верную оценку их труду.

Вот и в этом, первом из написанных им некрологов он вспомнил то, что всеми было уже забыто, — что Николай Павлович в юности сотрудничал в «Современнике». Некрасову нравились его обзоры новейших теорий происхождения и строения Земли, они способствовали распространению положительных знаний в России. Перейдя же к научным трактатам и публичным выступлениям Барбота де Марни, Карпинский особо остановился на тех их качествах, которые, вероятно, хотел бы перенять и выработать у себя:

«Язык их ясен, прост и точен, без всяких лишних слов. Несмотря на такую сжатость изложения, он плавен и легок в чтении. О лекциях его в Горном институте я, как ученик Николая Павловича, могу сказать, что они отличались строгою научностью, систематичностью, редким умением разграничивать наиболее существенное от фактов и явлений сравнительно меньшего значения; к достоинствам же изложения должно отнести простоту, ясность и в особенности точность определений».